— Ты отлично знаешь, что нас обоих повесят, как только мы приблизимся к любому цивилизованному городу. Мы пираты, Сев. Смирись с этим.
— Не люблю мириться, — сказал тот в ответ, точно обиженный ребенок.
Оба засмеялись. Фрэнсис достал потрепанную библию с тисненым и когда-то золотым крестом на обложке и с половиной выдернутых страниц, открыл ее и с любовью провел пальцами по странице, исписанной кривым и неграмотным почерком Северино. В первый год общения они боялись приближаться друг к другу — реакция Лэл на подобную связь была бы очень предсказуема, и она не понравилась бы ни одному из них. Так что они использовали библию Фрэнсиса для своеобразной переписки. Иногда Фрэнсис вырывал листы, писал на них послание и потихоньку передавал их Северино, иногда он писал прямо в книге, “забывая” ее там, где ее мог найти только тот, кому она предназначалась. Чернила, а чаще графитные следы виднелись через каждую строчку.
— Ты не боишься, что Лэл однажды узнает, во что превратилась твоя библия? — отрешенно спросил Северино.
— Она не заглядывает в нее, да и вообще сомневаюсь, чтобы она умела читать. Она считает, что излишняя ученость — это грех, если только ты не миссионер, — пожал плечами Фрэнсис. — Послушай, — он вдруг рывком сел, заставив Северино последовать за ним в безотчетном желании быть рядом. — Если ты все еще думаешь о честной жизни, почему ты не сбежишь? Лэл доверяет тебе и отпускает тебя на берег.
— Ты отлично знаешь, почему, — Северино опустил глаза.
Да, он упустил множество отличных возможностей сбежать и, возможно, начать жизнь с чистого листа — потому что он наотрез отказывался уходить без Фрэнсиса, который притягивал внимание Лэл чересчур сильно, чтобы его можно было взять с собой. За два года такой возможности не выдалось ни разу. И каждый раз он встречал Делавара со слезами не на глазах, но в сердце. Северино отлично знал, что его мучает - он хочет, чтобы дорогой ему человек, наконец, избавился от этого кошмара и зажил нормальной жизнью, но и продолжать жить под гнетом Лэл без него он не хотел.
Северино самого каждый раз рвало на части — с одной стороны он все еще иногда думал о возможностях побега, с другой — не все ли равно, чем заниматься, пока он рядом с Фрэнсисом? И все же собственные преступления не давали ему покоя.
— Ты думаешь, меня возьмут в рай? — спросил Северино вдруг, как бы продолжая свои мысли.
Фрэнсис пожал плечами, и его взгляд погрустнел.
— Не знаю. Я давно не верю в рай и бога, — промолвил он тихо.
— Но ты же священник! — удивился Северино. Эта информация была для него новой — раньше они никогда не говорили о вере и религии.
— Осквернивший самое святое — библию, — горько усмехнулся Фрэнсис. — Вступивший в запретную связь и пять лет безучастно наблюдавший за жестокими грабежами и убийствами. Не смеши меня, — его голос стал холодным и отрешенным. — Я пират. И ты тоже пират. Смирись с этим. До тех пор, пока Лэл везет — везет и нам с тобой. Однажды мы столкнемся с кораблем, на котором будет в десять раз больше военных, чем нас, жалких моральных калек. И наши с тобой шеи почувствуют всю силу правосудия. И мы с тобой будем болтаться рядом — это, конечно, успокаивает, да.
Северино зажмурился так сильно, что перед глазами поплыли круги. Самое страшное было в том, что трезвой частью своего сознания он понимал — Фрэнсис прав от первого до последнего слова.
— Нет, — прошептал он одними губами. — Так не будет, Фрэнк. Я тебе обещаю.
И “так” действительно не было. Но иногда Северино думал, что “так” было бы куда лучше.
***
— Нам нужно на верфь. Мы течем, как дырявое корыто.
Лэл, казалось, не обратила внимания на слова Северино, продолжая вглядываться в карту и хмуриться. Последние месяцы были совсем не прибыльными, а попадающиеся корабли содержали что угодно, кроме золота. В последней схватке экипаж вообще сильно измотался, потери были огромными — одиннадцать человек, а новых взять было неоткуда, ни один из пленников не присоединился к команде. Дела шли не очень хорошо, и вдобавок ко всему в трюме открылась сильная течь.
Конечно, не впервой, что уж там. Северино уже привык к тому, что, спускаясь в трюм, он вынужден мочить ноги, но сейчас все выглядело серьезно. Корабль давно не ремонтировался, требовалось проклеить все доски днища перед следующим рейсом. “А хорошо бы сразу новый корабль”, — думал Северино каждый раз, спускаясь в трюм и матерясь на всех известных ему языках.
Кстати, официальным языком на корабле считался английский, и Северино не смог бы вспомнить, когда он последний раз говорил на родном языке. Периодически слышалась французская и немецкая речь — от разных членов команды, но, похоже, испанцем Северино был единственным. Лишь иногда, в краткие минуты вдвоем, он разговаривал с Фрэнсисом на голландском — очень плохо, с запинками, но все же тот улыбался, а значит, усилия Северино были не напрасными.
— Лэл, — Северино обратился к капитанше снова.
Боцман по кличке Здоровяк, стоящий справа от чернокожей бестии Лэл, одобрительно проворчал:
— Делавар прав. Оглянуться не успеем, как пойдем на корм акулам. Надо поворачивать назад.
Северино набрал в грудь воздуха, чтобы продолжить аргументированно объяснять Лэл ситуацию, однако не успел и рта раскрыть — из “вороньего гнезда” раздался пронзительный свист — короткий-длинный-короткий. Условный сигнал означал, что на горизонте корабль. Лэл подняла взгляд от карты и кивнула:
— Последний бой, Делавар. После него берем курс на ближайшую верфь.
Северино пожал плечами и вышел из кают-компании, где они до этого и обсуждали дальнейшие планы. Команда привычно готовилась к бою, предвкушая скорую наживу. Северино поймал взгляд Фрэнсиса — тот был чем-то озабочен. Он улыбнулся, надеясь поднять священнику настроение, но тот лишь произнес одними губами:
— Это плохо кончится, Сев. Плохо.
***
“Мы все умрем здесь”.
Эта мысль была спокойной, как воды вокруг. Ситуация складывалась самая что ни на есть паршивая. Золота на захваченном корабле не оказалось, и все, чем команда смогла поживиться — едой и пресной водой, а также несколькими сундуками с одеждой и личными вещами. Фрэнсис точно чувствовал — пытался отговорить Лэл брать пленников, но ее желание собрать вокруг себя пестрый цирк оказалось сильнее. Среди захваченных в плен были самые разные люди, и больше всех ей приглянулся пожилой одноглазый метис — таких на корабле еще не было.
Фрэнсис немного понимал в медицине, и обратил внимание капитанши на то, что захваченная команда очень малочисленна и болезненно выглядит, к тому же они сдались практически без боя. Все это должно было насторожить Лэл, но она осталась при своем мнении.
Следующее же утро принесло с собой мертвый штиль. Небо голубело, солнце улыбалось с небес, точно насмехаясь над затерянной на бескрайних океанских просторах хлипкой скорлупкой, полной живых (пока еще) людей. Вода была прозрачной, так что можно было видеть размытые тени плавающих рыб - мелких и крупных, ожидающих скорой подачки. Жара валила с ног, заставляя людей изнемогать, лежа на палубе пластом.
Как будто этого оказалось мало - в трюме стремительно начали умирать пленники. Еще вчера они были живы — на следующий день едва ли не половину из них пришлось выносить и сталкивать в море после дежурного прочтения молитвы. Они бы не успели умереть ни от голода, ни от обезвоживания, на них не было следов насилия, и от этого становилось жутко. Точно сама старуха с косой прибирала к рукам их души — тихо, но неумолимо.
Через несколько дней начал болеть экипаж. “Первой ласточкой” стал Карлик, внезапно не вставший из своего гамака. Вначале команда подумала, что он дурит им головы. Его пытались растолкать, кричать ему в ухо, но бесполезно. Он лежал с дергающимися веками, прикрывавшими глаза, необычно бледный, а его дыхание было мелким и порывистым. Вместе с “последней битвой”, на которую так рассчитывала Лэл, они занесли на корабль какую-то неведомую заразу, от которой невозможно спрятаться или убежать, покуда ты в сердце штиля.
Северино не знал, сколько прошло времени с тех пор. Он только знал, что на еду и воду ввели рацион — значит, наверное, очень долго. Из пленников не осталось никого, а из пиратов — лишь жалкие остатки, часть из которых уже была не в состоянии встать. Плюс неуклонно просаживающееся днище из-за течи - все это не настраивало на веселый лад. На корабле который день царило молчание, лишь иногда прерывающееся стонами больных, да очередной молитвой за упокой.
Лэл закрылась в своей каюте на несколько дней, срываясь на каждого, кто решался ее побеспокоить. Она была уверена в том, что кто-то навлек на них эту беду, даже не допуская мысли о том, что, возможно, богу, если он есть, просто надоело терпеть ее разбой, и он решил покончить с этим. Нет, только не Лэл. Она была готова обвинять кого угодно, только не себя, по своей тупости и жадности пустившую на корабль смерть. Северино частенько завидовал ее махровому нарциссизму — она всегда находила виноватых. Всегда.
Вопрос лишь стоял в том, кем он окажется на этот раз.
Впрочем, едва ли это волновало Северино в данный момент. Он лежал, щурясь в безоблачное небо и чувствуя спиной прогретые доски. Рядом с ним также молча лежал Фрэнсис, лишь слегка касаясь рукой его руки. Можно было не думать о конспирации. Они обречены — все они, все пираты на чертовом тонущем корабле. Скоро все они увидят истинный лик дьявола.
— Если в ад, то с тобой, — тихо сказал Северино.
Фрэнсис кивнул. Конечно же, Северино не мог этого видеть, но это и не требовалось. Он знал и так.
***
Сколько прошло времени между тихим, лишенным воздуха, тона, цвета возгласом Фрэнка: “Книга! Сев, где книга?” и яростным бессловесным воплем Лэл? Секунда, минута, час? Какая разница.
“Это так глупо, так глупо, так глупо…” — думал Северино, стоя в ряду с остатками команды, пока двое держали Фрэнсиса, а Лэл буквально полыхала злостью, глядя в лицо каждого, пытаясь прочесть ответ на свой вопрос. Да, книга в конце концов попала к капитанше. Как? Да какая разница? Куда важнее было то, что Лэл, как все же оказалось, прекрасно умела читать.
— Я спрашиваю, кто? — негритянка достала кортик и угрожающе им покачала. — Я точно знаю, что это не Викинг и Бородач, — она кивнула на громил, держащих Фрэнка. — Они не умеют даже читать, не то что писать.
Северино некстати заметил, что Лэл очень бледна, что придавало ее чернокожему лицу нездоровый оттенок мокрой земли. На ее лбу выступили капельки пота — похоже, таинственная болезнь настигла капитаншу, ей явно осталось недолго. Оставшаяся команда, состоящая из пяти человек, включая Северино, озадаченно переглядывалась. Лэл, не выпуская кортика, открыла книгу и издевательским голосом нараспев продекламировала:
— “Без тебя я сохну, как земля без дождя”, — она с силой захлопнула книгу и нехорошо усмехнулась. — Это кто же у нас, интересно, такой поэт?
Команда молчала, не осмеливаясь даже смеяться. Северино уловил едва заметный жест Фрэнсиса — тот качал головой, а глаза его кричали: “Нет, молчи, молчи!”.
— Хорошо. Хорошо же, — Лэл с какой-то ужасной пародией на материнскую заботу вложила оскверненную библию священнику за пазуху. - Я буду отрезать этому мужеложцу по пальцу до тех пор, пока кто-нибудь из вас не признается, — она взяла ладонь Фрэнсиса, намереваясь исполнить грозное обещание.
— Нет, стой! — Северино сделал шаг вперед. — Не трогай его, это был я. Я соблазнил его, это моя вина.
Он и оглянуться не успел, как остаток команды накинулся на него, держа так крепко, что даже при своей немаленькой физической силе, он не смог бы вырваться.
— Делавар, — почти ласково сказала Лэл, подходя ближе. — Черт тебя дери, Делавар… - она покачала головой, будто бы расстраиваясь. — Я сразу подозревала в тебе что-то не то. Зря я не сняла с тебя скальп тогда, три года назад. Я знала, что однажды случится что-то подобное. Это все твои глаза. Они выдавали тебя все это время. Твои черные глаза, в которых все эти годы светилась надежда. Твои глаза, которые всегда горели чем-то неведомым мне, которые смотрели на меня, а видели волю.
Лэл издала еще один ужасный крик, размахиваясь. В следующую секунду кровь залила все лицо Северино, а его уши заполнил крик боли Фрэнсиса. “Я ослеп”, — это была первая мысль Северино. Он не мог открыть глаза, потому что их жгло огнем, и лишь в следующий миг он догадался, что их заливают потоки крови.
— Оставь его, оставь его, ты, исчадье ада, ты, дьяволица, ты, звериное отродье, оставь его в покое! — то ли кричал, то ли плакал Фрэнк.
Впоследствии Северино так и не смог себе простить того, что он не увидел, как Лэл ударила Фрэнсиса кортиком в живот. Следующее, что мог видеть Северино, судорожно утирая лицо рукавом - священник оседает на доски палубы, тихо стоная и зажимая глубокую рану ладонями, между пальцев которых сочится кровь. Их, наконец, отпустили.
— Вот кто виноват в наших злоключениях, — твердо сказала Лэл, вытирая лезвие кортика о штанину и разворачиваясь, чтобы уйти в каюту. — Оставьте их. Святоша все равно сдохнет, а Делавар… придет и его черед. Но сначала он увидит, как тот, кому он писал свои смешные письма, умрет.
Северино слышал скрип досок — команда разошлась по углам, ждать своей участи. Он подполз к Фрэнку и вдруг увидел, что тот улыбается.
— Нет-нет-нет-нет, — бормотал Северино. — Дождись меня, пожалуйста, дождись, не умирай.
Фрэнсис не мог говорить. Он только тихонько гладил его по руке и улыбался. Глаза его стали почти голубыми, словно в них отражалось небо. То самое безоблачное небо, которому перепачканный в своей и чужой крови Северино послал крик отчаяния.
***
Фрэнсис умирал почти двое суток.
За это время Северино ни разу не отлучился от него, кроме как набрать кружку воды, разбавленной ромом*. Он даже не помнил, ел ли он сам, пил ли он сам. Наверное, да, ведь иначе бы он не продержался так долго в сознании. Что он помнил точно — так это то, что он ни разу не заснул и ни разу не встретил никого из команды.
Кровь сочилась и сочилась из глубокой раны, остановить ее не было никакой возможности. Северино пытался ее перевязывать — топорно, как умел, но тщетно — бинты (которыми служил разрезанный запасной парус) неизменно промокали вновь. Фрэнсис периодически отключался, а приходя в себя, начинал стонать от невыносимой боли.
На исходе первого дня он вдруг заговорил. Каждое слово давалось ему с трудом, однако он выдавил:
— Помнишь, ты спрашивал меня — зачем?
Северино зачем-то кивнул, хотя далеко не сразу понял, о чем речь.
— Ты… веришь в любовь с первого взгляда?
— Что? Нет, конечно, что за чушь? — ответил Северино, в недоумении глядя в бледное лицо Фрэнка.
— И я не верю, — он хотел рассмеяться, но получился страшный утробный булькающий звук, а на губах его выступила кровь. — Ну так вот, у меня нет для тебя лучшего объяснения.
Казалось, священник вполне удовлетворен своей речью, и в следующую секунду глаза его закатились, и он провалился в тревожный сон. Северино наблюдал за тем, как раскаленное солнце садится в тучу, размышляя о том, что ветер похолодал.
“Ветер?” — вдруг спросил он сам себя. Да, ветер, надувающий так долго висевший без дела парус. Небо хмурилось, обещая штормовую ночь. До затуманенного сознания Северино дошло, что смертельный штиль кончился, однако их кораблю это уже не поможет. Посудина просела едва ли не до фальшборта, держась на плаву на честном слове. Руль, одиноко поскрипывая, бесхозно болтался туда-сюда, как приютская сирота на улице. “Да и потом, даже если бы ситуация была лучше, никто не отменял чертову гуляющую по кораблю чуму, — Северино посмотрел на Фрэнсиса. — Ничего. Скоро мы будем вместе”. Эта мысль его успокоила.
***
Не было ни предсмертных криков, ни агонии, просто в какой-то момент Северино осознал, что Фрэнк мертв. Этот факт точно обрубил какой-то важный канат, натянутый в душе — Делавар встал и, пошатываясь, направился к капитанской каюте.
Лэл, бледная настолько, что ее можно было бы принять за мулатку, у которой как минимум мать с отцом были белыми, лежала на своей кровати. Ее лицо было все в испарине, а глаза лихорадочно вращались в глазницах. Это выглядело бы, наверное, очень комично или страшно, вот только Северино было не до смеха, а про страх он давно забыл. Он медленно приблизился к капитанше и вынул у нее из-за пояса тот самый кортик, на котором еще были видны засохшие следы крови Фрэнка — она так и лежала в полном облачении и даже в сапогах.