Я не знаю, в какой момент он меня заметил. Просто когда я это осознал, он уже шел ко мне. И я почувствовал, как внутри все так – бух – в самый низ.
– Мы раньше не встречались?
Я помотал головой. До кабинета Сергея – пара метров. Оксана металась некоторое время рядом, а потом исчезла среди других сотрудников – правильно сделала.
Игорь потер подбородок, рассматривая меня еще пару секунд, и снова заговорил:
– На днях нашли труп Львовой Анны. Секретарши Разумовского, – и я почувствовал, что ноги подкосились. Как ватные стали. Пришлось схватиться за край стола, чтобы устоять. Он меня выследил. Он все понял. Не надо было жалеть, надо было сжигать гребаный труп. Сыграло на руку, что Игорь этот все не так воспринял. – Понимаю. Судя по всему, женщиной она была славной, – он оценивающе смотрел на меня, сжимающего стол до онемения пальцев, пока я не взял себя в руки: у него нет никаких улик. Я все делал тщательно. Я предусмотрел все, это была ювелирная работа. На Анне не могли найти даже мой волос, что уж об отпечатках говорить.
– Да… – голос стал хриплым, и я прокашлялся. – Это ужасная новость. Анна была замечательной.
– Когда вы видели ее в последний раз?
Я лишь пожал плечами. Главное быть спокойнее. Игорь, может, и отличный сыщик, судя по заголовкам газет (я тут вдруг подумал: а вдруг все заголовки – байки? в конце концов, большую часть статей я видел в «Правде», где работает Пчелкина… слишком много думаю), так вот, может, он и отличный сыщик, но он не сможет обвинить меня. Не сможет ведь?
– Я редко бываю в офисе. Я работаю напрямую с Сергеем, но после его отъезда захожу для галочки проверить.
– Вот как. То есть тридцатого сентября вас здесь не было?
– Можете спросить любого.
– И что же сейчас вы здесь делаете? – и взгляд у него так изменился. Мы стояли всего в нескольких шагах от кабинета Сергея, возле стола, за которым обычно сидела Анна, и я только начинал понимать, насколько подозрительным я выгляжу.
– Пришел проверить. Для галочки.
Я понимал только одно – надо сваливать. Зайду, подумал, за халатом в другой день. Если бы я в тот день прямо перед Игорем вынес халат, это выглядело бы странно. И тогда он точно стал бы меня подозревать.
Пришлось подойти к кабинету, постучаться, попробовать открыть (ключи лежали в заднем кармане, но я, конечно же, делал вид, что их не существует). Пожал плечами, развернувшись к Игорю. Нет его, говорю, не приехал. А Игорь посмотрел с прищуром, бровь вскинул. И я понял – точно знает. Просто ждет, когда я расколюсь. Упаду на колени, разрыдаюсь, сознаюсь во всех грехах и протяну руки, чтоб наручники надел. Чтоб прям по всем законам преступления и наказания. Но я-то знаю, что я не расколюсь. Я-то знаю, что я больше не буду сраться в штаны при виде гребаного мента. Потому что я понимаю, что если я расколюсь, Сергей останется один. А Сергея я оставить никак не могу.
– Еще раз, как вас зовут?
– Олег. Волков.
И лицо у него так изменилось. Брови вскинул, глаза даже раскрыл. Про меня ему точно пела Пчелкина. Понимал, что теперь они вдвоем усерднее начнут под меня копать, может, повесят даже на меня пару дел сверху, чтоб раскрываемость повысить. Но в тот момент я был так в себе уверен, потому что думал про Сергея. Сергей точно сделал меня лучше. Уверен, появись он в моей жизни до службы, я бы не заработал ни царапины. Как мой личный бронежилет.
– О, понятно, – Игорь махнул рукой. – Тогда до встречи, Олег Волков.
Я подумал, что он точно не оставит меня теперь в покое. Моя интуиция меня не подводила.
Если бы вы знали, как Сергею нравилась ванная. Торчал в ней часами. Даже когда был одет. И постоянно говорил мне, что это вторая его любимая комната. После спальни. Не знаю, чем его она так привлекала. Выглядела она, конечно, вроде бы как, мило, как из журнала какого-нибудь. Я особо с ней не заморачивался, только стены перекрасил и кровать новую купил. Ну, и полки сменил. И шкаф. И книги, которые не влезали в тумбочку Сергея, переместил туда. В любом случае, над той же ванной и подвалом я работал куда больше.
Так вот, про ванную. Сергей первое время боялся отпрашиваться. Или не боялся – не знаю точно. В любом случае, он не просился слишком часто. Наверное, все-таки из-за того, что он был человеком гордым и не горел желанием снова ходить со связанными руками. В какой-то момент и я начал сомневаться, ну, может, зря я рот ему заклеиваю и руки связываю. До города несколько километров, а все ножи и другие острые предметы я хорошо прячу. Он ведь даже при желании сбежать не смог бы. Но все равно завязывал на всякий случай. Недооценивать Сергея очень глупо. Он ведь правда умный парень. И вот. В какой-то момент Сергей начал проситься каждый день. А я особо и не возражал. Видел, плавать он любит. Купил ему даже морскую соль для ванны и пены всех сортов, которые смог найти. Он был в восторге. Старался не радоваться особо при мне, но глаза выдавали. Все такие же живые и яркие, как и всегда. Они всегда у него такими были. Даже в худшие дни.
Принимать ванну с ним он, разумеется, не разрешал (да я и не просился, просто пошутил однажды). Но и дверь не закрывал. Шел на уступки, словом, давал понять, что благодарен за такое. Любил просто отмокать в пене, например. Часто пел еще, просто смешивая все песни, которые приходили ему в голову, в одну, часто несвязанную. Голос у него был так себе, хотя я не музыкальный критик, чтобы что-то понимать. Иногда такое желание заглянуть было, вы бы знали. Просто посмотреть на него. Знал же, что он улыбался.
Хотя однажды шанс выпал. Незадолго до, так сказать.
Он больно долго в ванной был. Не знаю, сколько точно, но я даже задремать успел у двери. Открыл глаза и сразу в ванную, чтоб убедиться, что он на месте. А он лежит в ванне, голову назад откинул, рот приоткрыл. Я перепугался: подумал, он себе как-то этими одноразовыми бритвами смог вены вскрыть. Подошел сразу, а он и вздохнул. И тогда понял, что просто заснул. Хотел было его разбудить, но потом подумал – когда еще шанс-то будет? И решил перед этим посмотреть. Просто посмотреть.
Пена почти опустилась, но тело еще закрывала. Я только осторожно с его плеч убрал. Больно мне нравились его веснушки. Особенно на плечах. Даже иногда жалел, что не мог найти нормальных футболок с вырезом побольше, чтобы он не мог их скрыть.
Провел пальцами по его плечам (кожа мягкая-мягкая: он за ней продолжал ухаживать) и только тогда заметил царапины. Неглубокие, скорее, как будто с котенком поиграл. Но царапин целая куча – по всем плечам и груди. Осторожно их коснулся – не хотел разбудить. И все пытался понять, что именно его заставляло такое делать. Сначала подумал о паразитах, но потом понял – это не то. После – на тягу к самоубийству. Тоже не то. Сергей продолжал бороться до самого конца и не наложил бы на себя руки (хоть я и допускал такие мысли очень часто, но умом-то понимал, что нет). Взял тогда воду, пусть уже остывшую, по его плечам разгладил. Как будто исцелить могло. Просто вспоминал, как приятно, когда по порезу водой. Не удержался – осмотрел его. Тело хорошее, подкаченное, и сразу ясно – Сергей собой занимается. На животе несколько родинок и один шрам – уверен, кто-то все-таки дал ему отпор. У него к губам волосы налипли. Губы у него, знаете, такие красивые. Не слишком тонкие, но и не слишком пухлые. Я не мастер описаний. Я ж не поэт, все-таки. Я знал только то, что такие губы приятно целовать. Я не удержался. Даже дышать перестал в тот момент, только волосы с них убрал. Мягкие-мягкие. Потрескались немного, но это не страшно. На большее не решился. Просто вытащил его из ванны, укутал в полотенце и понес обратно. А его, видимо, хорошо разморило. Даже прижался ко мне (думал, сердце точно остановится). И пробормотал во сне что-то.
Положил его на кровать, укрыл одеялом. Положил рядом одежду. А потом подумал, он перепугается наверняка, если проснется голым. И на всякий случай написал записку на салфетке (за ней и маркером сбегал наверх – очень быстро, потому что боялся, что он притворялся и мог сбежать): «Я только принес вас из ванны. Не хотел, чтобы вы заболели». И ушел, выключив верхний свет и включив ночник.
Сергей, все-таки, был одним из тех людей, которые оставались красивыми даже во сне. Убеждался в этом каждый раз, когда появлялась возможность.
Наверное, все началось в тот день, когда я впервые разрешил ему поспать наверху. Ему очень нравилась та комната, я говорил. Если не ошибаюсь, это было примерно через двадцать девять дней после того, как я его укрыл у себя. В любом случае, Сергей попросил меня дать ему возможность переночевать наверху. Я прекрасно понимал его желание (не то чтобы, но, все-таки, хотя бы представлял). Сидеть практически безвылазно в подвале – такое себе удовольствие. Конечно, ему хотелось сменить обстановку. Я еще подумал, ну, даже если он в окно выглянет, кто ж его увидит. Вокруг глушь такая.
Хотя, помню, первое время очень боялся проезжающих мимо поездов. Сергей то и дело просил меня вывести его на улицу, просто походить. Руки я ему не развязывал, ходил рядом, за локоть держал (он всегда им дергал – не нравился контроль). За ограждение он выйти пытался раза два, не больше, потом перестал, когда я пригрозил ему, что тогда вообще перестану выпускать гулять. Я-то понимал, что вряд ли смог бы всерьез ему отказывать, но припугнуть должен был. Сработало ведь.
Поезда иногда проезжали мимо. В окнах столько людей. Сергей сначала пытался дать им какой-то знак, вырывался из моих рук, скакал, но ничего не менялось. Как будто никто никогда и не видел миллиардера с рыжими волосами, самого Сергея Разумовского. Он немного похудел за то время, пока был у меня (чего я никак не мог понять, потому что всегда старался кормить его хорошо), но, мне казалось, все еще был узнаваем. В то время точно. А его никто и не признавал. А может, и признавал, даже говорил соседу: «А не Сергей Разумовский ли это?». А потом забивал. Может, забывал, где именно проезжал, может, просто ленился. Это немного радовало меня, говоря честно. Я понимаю, что звучу крайне цинично, но я надеялся на то, что Сергея никто не бросился искать (под этими «никто» я подразумеваю этих людей в поездах: о других Сергею знать было необязательно), то, что за ним никто не торопился приехать, давало ему понять, что я единственный, кому он по-настоящему нужен. Кто его по-настоящему любит.
Вскоре он перестал даже смотреть на поезда. Просил меня о том, чтобы я сообщал ему, когда поездов нет. Говорил, что они только воздух портят. А однажды сказал так легко: «Я бы продал этот дом и купил нормальный. Тут столько пыли, Олеж. Даже не вырастишь ничего». Я готов поклясться, что был в тот момент самым счастливым. Буквально ощущал это. Впервые за долгое время. Хотел порасспрашивать его, а потом понял, что спугну, и не стал. Не хотел, чтобы он снова начал скалиться.
И с каждой новой прогулкой я все больше понимал, что Сергей не сбежит. Может быть, он просто хотел усыпить мою бдительность, не знаю точно. А может быть, и вправду смирился. В любом случае, мне и самому куда приятнее было гулять с ним, когда у него руки не были связаны. Я старался не использовать веревку. По себе знал, что туго завязанная на руках веревка (а иначе никак) – это удовольствие на любителя. Ну, потому старался связывать чем мог. Сначала шнуром. Потом платком. Но это когда уже доверять прям стал. Знал, что платок он в любой момент снять мог. Просто так держал, для профилактики.
На улице уже холодно было. Я съездил к Сергею домой, забрал теплые вещи. Ну, свитера там всякие, куртки. И купил еще немного на свой вкус. Мне было приятно, когда он выходил со мной гулять в одежде, которую я купил. Особенно ему понравился свитер с воротом. Шерстяной такой. Я такие не особо сам люблю, колючие больно. А ему понравился. Куртку только свою продолжал носить, моя, купленная, говорит, на нем по-дурацки сидит. Я не возражал особо. Это лучше, чем ничего.
А потом он попросил поспать наверху. Так спокойно, уверенно. И протянул руки, чтобы я их связал. Решил довериться ему. (Только все двери и окна запер, ножи и острые предметы спрятал. А ключи – чисто ради интереса – оставил у себя.)
Он даже умываться не стал. Сразу в спальню пошел. Зашел такой в комнату, осмотрелся быстро и сразу же на кровать. Я специально сменил постельное белье. Новое постелил. Порошком еще пахло. Сергею, кажется, это пришлось по душе. Ворочался между подушек, в одеяло кутался. А потом, как увидел, что я ухожу, к стене прижался и одеяло поднял. Прям как тогда, подумал я еще. Говорит, ляг со мной. Охранять заодно будешь, чтоб не сбежал. Я лег рядом с ним и все пытался понять, в чем же подвох. Ждал, что он накинется на меня, попробует задушить. Вскачет и сбежит. Задушит подушкой, в конце концов. А потом посмотрел ему в глаза – даже намека на тот насмешливый взгляд нет. Смущен только, нервничает немного. А когда он укрыл одеялом, понял окончательно – он и не думал сбегать. Он просто соскучился по человеческому теплу. Оно и ясно, я все еще держался на расстоянии большую часть времени. Правда только из-за того, что думал, что он сам не подпустит. А в тот момент жался ко мне сам, расслабленный такой и спокойный.
У него кончики ресниц рыжие. Не полностью, только кончики. От этого казались со стороны совсем короткими. А в тот момент, когда я лежал к нему так близко, наконец-то, разглядел. Пушистые ресницы с рыжими концами. И куча рыжих веснушек по лицу. И на носу совсем небольшая горбинка, как от давнего перелома. И кончик вздернут слегка. Румянец еще на щеках. В спальне теплее, чем в остальном доме. Я еще не везде провел отопление, все никак руки не доходили. Сергей однажды сказал, что я всегда теплый, как собака. И я было подумал, что ему должно быть жарко под одеялом со мной в такой теплой комнате. Хотел отстраниться, чтобы дать ему дышать, а он просто сжал пальцами ворот водолазки и мотнул головой. Глаза не открыл. И я понял – разрешает.
Я поцеловал его. Не украдкой. Не вскользь. Не как обычно. А по-настоящему. Потом вспоминал себя и думал, что, наверное, со стороны выглядел донельзя глупо. Просто поймите, я правда никогда ничего подобного не испытывал. Да и с моими-то эмоциями…
Даже не заметил, как заснул. Хотел посторожить, поймать его за руку, когда он за ключи возьмется. А в итоге заснул. Так мне тепло и спокойно было.
А наутро проснулся – он все еще рядом. В тот момент я подумал, что он мой. По-настоящему мой. Что он все осознал, что он сделал правильный выбор. И такие по-мальчишески светлые чувства внутри, как будто снова пятнадцать. В тот момент я подумал, что это все, чего я хотел.
Я был таким идиотом.
========== Саморазрушение ==========
Комментарий к Саморазрушение
Сергей
Слышу грохот поезда каждую ночь и вижу, как один из них несется прямо на меня. Я знаю, что должен бежать, но ноги словно вросли в землю. А поезд все ближе, ближе, его фары ослепляют меня, и я успеваю только зажмуриться, надеясь, что он пройдет сквозь меня.
Я вскакиваю на кровати в холодном поту и не могу понять, слышу ли я поезд, грохочущий там, за стеной. А после понимаю – из подвала не слышно ничего. Ни единого звука. Кроме моего колотящегося сердца. Тяжело дышать, аж до хрипоты. И я чувствую, что плачу. Даже не понимаю почему, но по щекам слезы ручьем, и вдохнуть никак не могу. И страшно. Страшно оттого, что я не могу контролировать себя.
Меня трясет все больше, и я зову его. Зову, потому что понимаю, что единственное, что меня может успокоить, – тепло чьего-то тела. Со мной такое случалось в последний раз в самом детстве – не помню точно, но, кажется, тогда мне было лет восемь, и на мои крики сбежался весь детский дом. Я продолжаю кричать его имя, пока не вспоминаю, что эти чертовы стены абсолютно глухие, и заставляю себя встать и дойти до рации у стены. Нажимаю на кнопку и стараюсь говорить как можно спокойнее, хотя меня продолжает крупно колотить – палец то и дело пытается соскочить. В какой-то момент не выдерживаю и выкрикиваю его фамилию – он все так же не отзывается.
А меньше чем через минуту открывается дверь, и на пороге он, взъерошенный, заспанный, щурится от света моего ночника.