Но не получалось выдавить из себя даже ухмылку, и никакая острая фразочка напоследок не придумывалась.
Эйн молчал и огромного труда стоило не просить. Не о пощаде, конечно. О последнем милосердии.
О быстрой смерти.
- Ты жертва, - сказала вдруг Мара. - Ты не виноват в том, что Рьярра забрала у тебя.
- Но это меня не спасет, - ответил он. Посмотрел ей в глаза, подумал, что в буквальном смысле смотрит в глаза своей смерти. Даже фыркнул от смеха, от того какая тупая была мысль.
И в голове всплыли слова из старой песенки "У смерти красивые глаза".
Ну да, красивые.
Мара помолчала, погладила полоски на рукояти, и большого труда стоило не вздрогнуть. Да что там, не трястись от ужаса и то было тяжело.
- Ты достойный боец и ты важен для Сопротивления. После смерти Меррика, ты один из немногих, кто удерживает ваше движение от раскола.
- Я не настолько всем нужен.
Но она была права, он был нужен. По крайней мере пока.
К несчастью для Земли и для Льенны Элеры, которой, если верить Маре, Сопротивление тоже было нужно.
- Есть и другой путь. Тебе не обязательно умирать, - Мара сплела и расплела пальцы, склонила голову, спокойно его осматривая. - Я не могу убрать метку, но могу заменить ее своей, полноценной. Я сильнее Рьярры, если ты примешь мой знак, ее связь с тобой исчезнет.
Эйн вспомнил все, что пережил в плену у Стальной суки и ответил:
- Нет.
- Не отказывай мне сразу.
- Ни за что. Нет, будь я проклят, нет. Никогда. Лучше сдохнуть.
Но она могла его заставить, применить свои фокусы, швырнуть на колени, как Рьярра. И снова было бы больно и погано, и какая-то извращенная, абсолютно больная часть внутри Эйна получала бы удовольствие, и еще много месяцев после тянуло бы блевать от одного взгляда на себя в зеркало.
Его затрясло, и Эйн дал себе слово - если Мара скажет что-нибудь еще, пошевелится, сделает хотя бы одно крохотное движение в его сторону, он нападет. И чего бы это ему не стоило сдохнет до того, как она...
Она молчала и не шевелилась, будто почувствовала что-то.
Эйн ждал удара, но его не было. Ничего не было, и в конце концов пришлось заговорить первым:
- Нет.
Мара покачала головой:
- То, что с тобой случилось неправильно. Ты жертва, - зачем-то снова повторила она. И было до абсурда смешно от этих слов. Жертва, надо же. Он - боец Сопротивления, солдат, взрослый мужик - и жертва. А потом Мара добавила. - Но ты не единственная ее жертва. Будут еще, много, намного больше, чем раньше. Если ты позволишь ей себя сломать.
Это так хорошо, так правильно звучало, что Эйна тошнило от этой правильности:
- К блясте тебя и твою мораль.
- Я предлагаю тебе не мораль, - спокойно ответила она. - Я предлагаю настоящую метку, которая не причинит боли. Еще помощь и время, чтобы укрепить Сопротивление, - она склонила голову набок, словно искренне пыталась понять и не могла. - Я предлагаю мало?
- Мне не нужна помощь. Я только хочу выжечь вас всех как заразу.
Но мертвый он был для Земли бесполезен, и мысль об этом разъедала внутренности кислотой. Раньше только эта мысль помогала Эйну вставать по утрам. Отгоняла отравленные мысли о том, чтобы выстрелить из игольника себе в висок и покончить со всем.
А теперь она загоняла его в ловушку.
- Дай мне поцеловать тебя, - спокойно предложила ему Мара. - Один поцелуй, чтобы ты мог принять решение. Если после мысль о моей метке будет тебе невыносима, я убью тебя. Быстро и не больно. Ты ничего не успеешь почувствовать.
Наверно, до войны с герианцами Эйн огрызнулся бы в ответ, а теперь внутри от ее слов разжимался стальной кулак, скрутивший внутренности. И поднималась волна благодарности. Потому что Мара предлагала ему милосердие. Быструю смерть - Эйн теперь знал, какая это на самом деле роскошь.
Один поцелуй был невысокой платой.
- Хорошо, - ответил он и зачем-то повторил. - Хорошо, только сдержи слово. И убери кнут.
- Сдержу, - она отложила кнут, и Эйн почувствовал присутствие ее силы у себя в голове. Едва уловимое давление, которое не причиняло ни боли, ни дискомфорта. Мара понимала, что он мог напасть и не оставляла ему шанса. Как жаль, что она не оказалась дурой.
Эйн облизнул губы, сделал глубокий вдох. Внутри бился какой-то неправильный, будто бы чужой страх.
Нельзя, Рьярра будет в ярости. Эйн должен принадлежать только ей.
Этот страх бесил до красной пелены перед глазами.
- Я не сделаю больно, - пообещала ему Мара и поцеловала.
Ощущение неправильности прошило до кончиков пальцев: нет, он не имеет права, он не должен. А потом лопнуло как струна и остался только теплый, мягкий контакт губ. Ощущение чужого присутствия, от которого Эйн уже успел отвыкнуть. Он так долго был один на один со своими кошмарами, с чувством вины, стыдом. А теперь кто-то был рядом, и впервые за бесконечные два года все, что делала с Эйном Рьярра не имело над ним власти. Он был с другой женщиной.
Руки сами притянули Мару ближе, Эйн наклонил голову, углубляя поцелуй. Не имело значения, что она была герианкой, и то, чего она от него хотела - Эйн целовал ее и на короткий момент все исчезло.
И возбуждение - темное, жгучее, которое разливалось по телу - Эйну нравилось.
Мара запустила пальцы в его волосы, погладила короткий ежик на затылке - щекотно и приятно, и отстранилась.
- Я не Рьярра. Со мной все будет иначе.
Он мотнул головой, чтобы прочистить мысли:
- Что ты со мной сделала?
- Я тебя поцеловала.
- Что дальше?
- Я заберу тебя себе.
Эйн прикрыл глаза, коснулся укуса Рьярры, который все еще пульсировал под одеждой и спросил:
- Если я соглашусь, поможешь мне ее уничтожить?
Больше, чем победить, чем избавить Землю от герианцев, Эйн хотел освободиться от стальной суки, от всего, что было с ней связано: от кошмаров, чувства вины, от стыда и отвращения. От одиночества, которого он не осознавал, но которое его мучило.
- Да, - просто ответила Мара.
- Забирай.
Она встала, аккуратно стянула перчатки, бросила на кровать и отступила на шаг. Почему-то показалось, что она нервничала. Эйн подумал об этом и едва не рассмеялся. С чего бы Маре, правда, было нервничать? Она ничем не рисковала и в любой момент могла передумать.
- Раздевайся, - приказала она. Не попросила, даже не сказала. Эйн отлично разбирался в приказах, Стальная очень их любила. Но от приказов Рьярры мутило, выворачивало наизнанку от страха и отвращения. От того как говорила Мара внутри проскакивали электрические разряды.
Да, он ее хотел. Слишком давно не был с женщиной. И Мара была красивой - несмотря на маску, на герианскую кожу. Можно было не врать себе: если бы он встретил ее в баре, давно, еще до войны, он подошел бы сам. Дал бы ей себя связать и поигрался бы в подчинение с удовольствием.
Может быть, в то время, пока мир еще не сломался бесповоротно, он даже захотел бы большего.
Эйн снял куртку, бросил на пол, стянул футболку через голову - одним рывком, чтобы Мара видела, что он не стеснялся своего тела. Что все еще оставался мужиком, и никакая стальная сука не могла у него этого отнять.
Он раскрыл руки, демонстрируя себя, растянул губы в ухмылке, хотя от того, как Мара смотрела становилось не по себе. И от собственных чувств тоже. От дурацкой смеси возбуждения, неуверенности и идиотской надежды, что можно было вытравить из себя два года кошмаров вот так просто.
- Нравится? - спросил он.
- Ты красивый, - спокойно, будто отмечала какую-то совершенно обыденную вещь, сказала она.
За окном моросит дождь. Реклама мотеля совсем испортилась. Ты, Эйн, красивый.
- Лучше твоих герианцев?
Она снова по-птичьи склонила голову, будто у нее барахлил переводчик, и она никак не могла до конца разобрать слова:
- У меня нет "моих" герианцев.
Мара подошла вплотную, наклонилась прямо к чернеющему в центре его груди укусу, глубоко втянула носом воздух. Смешно, всего несколько минут назад укус пульсировал, напоминая о себе - он вообще постоянно напоминал о себе, и Эйн чувствовал его даже под одеждой - а теперь вдруг это ощущение прошло.
- Можешь не принюхиваться, - Эйн бы отступил на шаг, но сзади была стена. - Обычный дезодорант с морским запахом.
Если, конечно, реклама не врала про "морской". Эйн ни разу не был у моря и подозревал, что на самом деле пахло оно совсем иначе.
Нервозность усиливалась, и в голову лезла всякая дрянь, а Эйн прятался за этими мыслями и за собственным возбуждением.
- Она очень глубоко тебя ранила, - сказала Мара. - Отравила.
Сука.
Слова полосонули по больному, заставили дернуться назад, вжаться в стену. И искреннее, неподдельное понимание в голосе Мары резало вернее ножа. Она знала, что Рьярра делала с Эйном, видела его всего, как на ладони. Вещи, которые он никому ни разу не говорил и которых стыдился.
- Шшш, - сказала она и прижалась к укусу губами. - Я все исправлю.
Эйн сглотнул, запрокинул голову, прижался затылком к стене и закрыл глаза - их вдруг защипало. Строительный пластик холодил голые плечи и затылок:
- Справишься?
- Да. Я сильнее Рьярры. Хочешь быть моим?
- Лучше твоим, чем ее, - ответил он и вздрогнул - Мара положила ладонь ему на грудь, впилась ногтями - пока не сильно, провела вниз, и кончики обожгли огнем.
- Хочешь?
- Нет, не хочу, - честно ответил он. - Не хочу ничьим быть.
Она протянула руку, сплела свои пальцы с его и сжала неожиданно сильно. Наклонилась ниже и поцеловала Эйна под ключицей.
Вторую руку она положила ему между ног.
Эйн вздрогнул и сглотнул вмиг пересохшим горлом. Да, насчет герианок он был прав. Они не стеснялись.
- Хочешь? - снова шепнула Мара и двинула рукой, потом еще раз и еще.
Он выдохнул со свистом, зажмурился. Возбуждение прострелило вдоль позвоночника высоковольтными разрядами. Классно. Оказывается, Эйну очень давно это было нужно.
- Нет, - выдохнул он.
- Знаешь, что я с тобой сделаю?
Она сжала его член сильнее, двинула ладонью с нажимом - тесно, уверенно, обалденно - и сменила ритм, как будто чувствовала, как Эйну нравится больше всего.
- Нет, - мир рассыпался, терялся в удовольствии, в женском тепле, запахе Мары, в движении ее руки и оставалось только одно - это единственное слово, за которое Эйн цеплялся изо всех сил.
- Я заставлю тебя стонать, - пообещала Мара.
- Нет.
- И просить.
Он застонал, выгнулся:
- Нет.
Мара замедлила движения, и Эйн разочарованно выдохнул.
- Посмотри на меня, - приказала она, ее голос обволакивал, укрывал. Темный, глубокий.
Почему-то было почти страшно открыть глаза.
Эйн опустил голову, глубоко вдохнул и посмотрел на нее.
Радужка показалась ему пронзительно синей, будто светящейся в полумраке комнаты, и Эйн стоял так близко, что мог рассмотреть каждую крохотную крапинку. Темный ободок по краям. Зрачки были дулами, темными провалами в которые его затягивало как в воронку.
- Поцелуй меня, - сказала она.
Он подчинился. Впился в ее рот, потому что изголодался. Она ответила, и целовала его долго, заставляя задыхаться.
А потом Мара спросила:
- Хочешь меня?
- Да, - ответил он. Первое "да", которое он ей сказал. Почему-то оно показалось переломным.
Да, он ее хотел, хотел, чтобы она не останавливалась, хотел прижать ее к себе, чувствовать кожей к коже, вжать ее собой в стену, целовать взахлеб. Хотел быть внутри, и чтобы она сжималась на его члене сладко и горячо.
В тот момент он хотел ее так сильно, что больше ничего не имело значения.
Он потянулся к ней сам, но она перехватила его руки, сжала сильно и сказала:
- Держи их так, или я уйду.
Эйн выругался, зажмурился снова, пережидая яркий, почти болезненный всплеск возбуждения. И прижал ладони к стене.
Хорошо, хорошо, если ей так было нужно, он мог ее не трогать, лишь бы она продолжала трогать его.
Она привстала, потянулась к его губам - прижалась грудью к груди, и выдохнула шепотом в губы:
- Габриэль.
Он дернулся от звука своего имени, захлебнулся вдохом, когда Мара снова сжала член, застонал, когда она подняла руки к ремню, медленно, дразняще долго расстегивала пряжку, прежде, чем дернуть штаны вниз вместе с бельем.
Эйн бы кончил как мальчишка от первого же прикосновения ее обнаженной ладони, если бы она не сжала его член у основания.
От разочарования - он был так близко - хотелось орать. И невозможность трогать, получить наконец разрядку сводила с ума.
- Ну давай, давай же.
Собственный голос показался чужим. Хрипел и царапал горло, и раскаленного воздуха в комнате не хватало. Кружилась голова, и нужно было больше-больше-больше.
Мару хотелось всю, от кончиков ногтей до кончиков волос, пить ее поцелуи и ее запах, ее прикосновения.
Она снова прижалась всем телом, потерлась как кошка, и снова сжала запястья.
- Позже.
- К блясте позже. Я... хочу сейчас.
Слова выходили горячечными, совершенно безумными.
- Когда ты будешь моим. Смотри на меня, Габриэль. Не смей отводить глаза.
Она отступила назад, и он потянулся следом, выругался, когда понял, что делает.
Мара потянулась к застежке своего комбинезона, медленна повела вниз.
Эйну и не хотелось отводить взгляд. Он пожирал глазами каждый сантиметр открывшейся кожи, рисунок на плечах и животе, родовой орнамент герианок.
Каждой точки, из которых он состоял хотелось коснуться языком.
- Раздевайся, Габриэль. Полностью.
Его так колотило от возбуждения, что тряслись руки. Он бы, может даже бросился на Мару, и плевать на ее запреты, но что-то держало - не ее сила, не угроза кнута, что-то еще. Какая-то гипнотическая сила в ее взгляде. И безусловная, ниоткуда взявшаяся уверенность - она знала, что делала, чувствовала Эйна даже лучше, чем он сам. И нужно было просто отпустить себя и подождать.
- Развернись лицом к стене. Упрись ладонями.
Он подчинился, хотя от уязвимости позы скручивало одновременно возбуждением и страхом. И слишком легко было вспомнить свист кнута в воздухе.
Мара почувствовала, прижалась всем телом сзади, обвила руками и снова сжала руку на члене. Ощущение чужой обнаженной кожи выбивало из головы все мысли, ничто больше не имело значения.
Эйн выгнулся, пытаясь податься навстречу руке, снова застонал бездумно. Потом еще и еще, громче.
Мара покрывала поцелуями его спину и плечи, гладила ладонью. Серый пластик стены расплывался перед глазами.
Эйну казалось, что хотеть сильнее невозможно. Он ошибался.
Прикосновения вели его направляли, он раньше и не знал, что возбуждение могло быть таким острым, пряным. Совершенно безумным.
Что можно отпустить себя и подчиняться ему так полно.
В какой-то момент Мара отстранилась на шаг, полоснула ногтями по спине, но боль подстегнула, заставила вскрикнуть.
И попросить, задыхаясь раскаленным воздухом:
- Еще.
Мара поцеловала следы от ногтей и шепнула:
- Да.
И ударила снова.
Они с ней даже не трахались, но Эйн все равно чувствовал тело Мары как свое, забывал, где заканчивается сам и где начинается она.
И в какой-то момент не осталось ничего кроме удовольствия.
Сквозь это удовольствие пришли слова. Их никто не говорил, они были знанием, которое просто возникло внутри:
Женщина отдается.
Мужчина должен принимать все, что она отдает.
Боль, удовольствие, связь, тепло, опасность, злость.
Все целиком.
Эйн не сразу понял, что она отстранилась, что возбуждение - животное, всеобъемлющее - больше не затмевало мозги. Оно обволакивало как ласковая океанская волна.
Обернись, Габриэль.
Голос прозвучал прямо в голове.
Эйн подчинился, Мара стояла напротив, даже не касаясь, и смотрела внимательно и серьезно.
Хочешь быть моим?
Он теперь понимал, что она предлагала.
Тепло, и спасение от одиночества, и что-то еще, чему он не мог дать название, но по чему всю жизнь безотчетно тосковал.
- Да, - сказал Эйн, и удовольствие накрыло волной. Ослепительной белой вспышкой, в которой все исчезло.