— Я в нокауте, дружище. Если я сейчас снова отправлюсь на работу, то к вечеру точно подохну. В таком режиме нереально выживать. Да, ты повязан долгом и кодексом какой-то ебучей чести, но ты же… — Тэ коснулся крепкого плеча Чонгука и заглянул, пожалуй, в самую душу. — Ты же человек.
Ноль целых, ноль десятых. Не дружба и не вражда. Но в какой-то степени Тэхёна радовало, что в ответ на его странности звучала тишина, не прячущая осуждения. Телохранителю и так доставалось, он стал невольным слушателем всего, что не сдержишь. С прежними прислуживающими Тэ мог вступить в диалог или пококетничать, насладиться главенствующим положением. От Чонгука веяло несмываемым холодом, и никакие контакты или наезды он не воспринимал…
Вплоть до того момента, пока не прозвучало имя.
Чонгук посмотрел иначе, не кристально сквозь, а прямиком на Тэхёна, как будто тот впервые обрёл телесную форму и засветился. Изменилась и атмосфера. Но Тэхён смутно представлял, что тому виной, учитывая, что о связи двух совершенно разных людей догадаться сложно.
— В общем, расскажешь ты отцу или нет, мне плевать, Чонгук. Я пошёл, и не пытайся меня остановить, — Тэхён затоптал окурок и, подняв воротник пальто, героически отправился прямиком по улице.
Через несколько минут, как и думал преспокойный Чонгук, Тэхён вернулся, почесал затылок и нервно улыбнулся.
— Слушай, да. Проблема. Я в этом районе абсолютно не ориентируюсь, а зарядка на телефоне села. Было бы круто, если бы ты меня отвёз. Серьёзно, ты многое для меня делаешь, ты классный, хотя и выбешивал меня сначала.
Чонгук быстро достал телефон.
«Не подлизывайся».
— Никоим образом, это искренняя благодарность за службу, — Тэхён состроил глазки. — Пожалуйста. Я обещаю исполнить любое твоё желание, если ты согласишься.
«Любое?».
— Да.
«Садись».
— Адрес, значит, такой…
«Я знаю».
— Откуда?
Тэхён не получил ответа, да и вообще сомневался, что Чонгук доставит его куда положено, а не, скажем, к отцу на покаяние.
***
Стирал вещи. Курил и расхаживал туда-сюда, выкидывая лишнее, скопившееся завалами под седой пылью. А ещё Юнги умышленно стирал из памяти Тэхёна и всё, что с ним связано. Он полагал, что безгрешен по сути. Их свело, встряхнуло и развезло по разным станциям. Подумаешь, избалованного богатея посадили под арест на пару месяцев… У Юнги тоже находились немаловажные причины просыпаться по утрам. Скрести деньги на подработках, пахать, как проклятому. Причины и снова причины. Чем их больше, тем меньше бесновалась совесть.
Сообщение не прочитано. Он понимал, что откладывал, пока не просрочил. А во снах отвечал столько раз, столько раз к Тэхёну прикасался и останавливался, просыпаясь.
Почему всё именно так?
Немного страшно обнаружить, что в отстроенной железной машине слетели шестерёнки, и слаженная система пошла по пизде. Сколько раз Юнги учил себя: наслаждайся, но не зацикливайся, зацикливайся, но не стремись. А если стремишься, то стреляй по ногам и ползи в обратную сторону. Пока не задело. И если так, он даже не пытался взвести курок.
После того, как Тэхён не оправдал ожиданий, Юнги не то чтобы разочаровался, но понял, что одного тела от него теперь недостаточно. Тэхён эволюционировал в головоломку, срывающуюся на последнем звене. Он та суть, на которую невозможно поставить и быть уверенным в выигрыше. Как ни повернулась бы карта, казалось, Тэхён перетасует колоду за секунду до вскрытия. Поэтому множественный пас. Пас на всю игру.
Помимо прочего, Юнги волновало и угнетало то, что случилось в лифте. Чонгук. Их восстановившиеся родственные узы снова замкнуло, едва он успел их починить. Ему стыдно за то, что не сделал работу над ошибками и напортачил так по-детски, спьяну.
В тот раз было хуже, опаснее. В первый. Когда Юнги метался и отчаянно рвался к смертельному исходу, а Чонгук выдернул его из пучины, утешил и сгладил неровности, пригвоздил и не спросил о раскаянии. Простил не глядя. Маленький тёплый Иисус, съевший все терновые колючки и зализавший язвы.
Чонгук являлся самой уязвимой частью вселенной Юнги, источником и предметом его невозбранной нежности. Он давал ему больше, чем позволял тратиться на других. Никто не получал таких объятий, как Чонгук, никто не посмел бы увидеть его таким, каким дозволялось брату. С самого детства Юнги сочувствовал ему, оберегал и мечтал застать момент, когда услышит голос, которого никто не добился. Благородная цель, которую Юнги подвесил на удочку и зацепил впереди, спотыкаясь о безумства юности. Многое из того, что он наворотил, пришлось оправдывать именно этим. Отчаянным желанием помочь.
Но Чонгук продолжал наблюдать молча, а Юнги не знал, что делать и решил: лучше всего - прекратить бороться и увиливать от своей же сволочной натуры. Появился способ здорово изменить ситуацию и нажиться за счёт верности. Юнги пользовался своим авторитетом в глазах Чонгука, продолжавшего надеяться и хватавшего удовольствие от сиюминутных ласк, каким хён придавал густые оттенки.
Намджун говорил, что ни к чему доброму такое поведение не приведёт. Так оно и случилось. Долги расстелились шелками, долгожданная свобода отдалялась, как пугливый светлячок. Юнги вернулся в начало, проебав куда больше приобретённого. Перед Чонгуком он чувствовал себя виноватым и убогим, неспособным стать эталоном и светочем. Зато он пример того, как поступать не следовало.
Минорные мысли разогнал внезапный стук. Всполошившись, Юнги придавил окурок ко дну пепельницы. Он открыл дверь и опешил от недостатка воздуха в груди, попав в хлынувшие объятия. Повеяло мятой, в мягкости волос запутались пальцы. Почему-то он так чертовски соскучился, что не мог ничего придумать, кроме как прижаться к губам и целоваться нечаянно и нежно. Тэхён захотел остаться в его руках на вечность, он предлагал рассыпаться и разлететься по ветру, он настаивал и восторгался, напоминая о звёздах, которых они не видели в те ночи, потому что гуляли вдвоём.
Юнги спрятал непрошеную улыбку и чуть отстранился, пристально вглядываясь во влекущие радостные глаза.
— Как тебя занесло сюда? — он требовал объяснения, почти обвинял.
— Меня привезли, — Тэхён обернулся, уступив Юнги подход к площадке.
Внизу, прильнув к машине и сложив руки на груди, стоял Чонгук, похожий на покорного пса, которого оставили сторожить вход. Он поднял ревностный взгляд, и Юнги шатнулся назад, точно окаченный ледяной водой.
— Что? Так пугает мой новый надзиратель?
— Он… — в черепной коробке Юнги метался разъярённый метроном. — Странный немного, да.
— Он немой, но разговаривать может, — Тэхён по-хозяйски закрыл дверь и небрежно кинул пальто на крючок. — Мутизм, как я погуглил. Иногда от него и впрямь мурашки по коже, но вообще… Мне кажется, он добрый малый.
Юнги дошёл до середины комнаты и упёрся в то, что голова отказывалась соображать, а в глотке осел горьковатый привкус. Он всячески избегал момента встречи Тэхёна и Чонгука, даже в «Хель» ни разу не приводил его в те вечера, когда мог бы застать там брата. Теперь же стало очевидным то, что они знакомы. И не раскрывать правду - значило снова пользоваться доверием Чонгука.
— Ты бы знал, как я скучал, — Тэхён прильнул сзади и поцеловал Юнги в шею, а затем задал вопрос, разломивший вакуум надвое. — Откуда Чонгук знает твой адрес?
— Рассказать? Присаживайся.
Тревогу заменила уверенность. В том, что Тэхён в безопасности и под присмотром. Разлив ликёр по чайным чашкам, Юнги исповедался о родстве, о трагедии Чонгука и о том времени, когда считался его «хозяином». Не посмел затронуть то, что они спали, не посмел упоминать и о чувствах.
Тэхён выслушал, не перебивая. Несколько минут он оставался в смятении, не зная, как воспринимать. В общем-то, его не особо трогало то, что он очутился между двух братьев. Мир тесен. Однако, он плохо понимал, как устроена подноготная клуба и засомневался в том, что кому-то действительно нравится собираться и делать ставки на повороты в жизни малознакомых людей.
— Это же глупо, — он нахмурился.
Юнги кивнул и развел руками. Не так давно он сделал подобную ставку на этого человека. Высказаться не вышло.
— Глупо, но имеет место быть. Развлечения - сфера богатая, — Юнги уложил Тэхёна на лопатки и устроился между бёдер, хмельно зашипел у ушка: — Сколько у нас времени?
— По идее, до конца рабочего дня… — Тэхён выгнулся и закусил губу, задирая чужой свитер. — Значит, около трёх часов.
— Слишком…
Юнги хотел бы спросить ещё много о чём, но их обоих мучила жажда. Он вытянул руки Тэхёна над головой и сжал ладони, замедленно целуя в горячие губы. Зашуршали простыни, одежды. От нехватки воздуха занялось головокружение. Тэхён сел к Юнги на бёдра и погладил себя его руками. Добавив смазки, он поджал губы и осторожно опустился на член, задвигался и заскулил, вскинув подбородок. Юнги любовался его роскошным телом, доедал волнующую красоту, прикусывая язык. Он растёр его под собой, страстно вдарил бёдрами по ягодицам и зашипел от закрученных по лопаткам царапин. Они потеряли счёт времени, выбивая потаённые обиды.
— Ещё, ещё, сильнее… — Тэхён подался навстречу, рисуя красные круги на белой спине.
Юнги напрягся, вытряхивая из Тэхёна дурь и оттягивая за волосы. Надо же, раньше ему не нравилось говорить во время секса. Он продолжал просить, хныкать, размазал слёзы по шее Юнги, плечу, а потом забился в оргазме, сломав дыхание и надорвав связки, вытянулся и дал кончить в себя. Задыхаясь, он драматично обнял Юнги и не позволил выйти. Ему важно было насмотреться на растерянность, на раскрасневшееся лицо, мокрую чёлку. Юнги полюбовно гладил его бока, докапываясь до главного, приклеился к вишнёвым губам и перестал сомневаться.
Прикрыв глаза, Чонгук включил радио погромче и откинул спинку кресла назад. Он хотел немного вздремнуть, но сон не приходил. То и дело поглядывая через лобовое стекло на одинокие перила напротив известной квартиры, он стучал пальцами по рулю и развешивал мнимые кадры.
Юнги трахал Тэхёна. И самое страшное, если не так. Если занимался любовью, переливая его из правой руки в левую, прижимался к его запястьям, переходил на личное.
Чонгук смотрел кошмарный сон, где Юнги расслаивался, подобно оригиналу и копии на чёрной бумаге, и ему доставалась эта застывшая копоть, а Тэхёну - всё самое светлое и живое.
Он сдался и обрёк себя на многонедельные и многострадальные повторы, он покрывал Тэхёна и привозил его брату, доказывая преданность, милосердие, не требуя взамен ни единого слова благодарности или маломальского приятия. Подачка? Но Чонгук жалел и Тэхёна, выброшенного на берег чужой войны.
При встрече они старались не взаимодействовать, обменивались кивками и только иногда - строгими объятиями. Юнги избегал его взгляда, а Тэхён пытался узнать, что за дерьмо происходило между ними двумя, что за напряжение касалось его и почему до сих пор в нём не проснулось какое-то возвышенное чувство. Возможно, мешала закрытость Юнги, его секреты, их статус отношений: встречаться по расписанию. И Чонгук, выступавший в роли свахи, занимал вовсе не завидную роль. Тэхён поймал себя на том, что, чёрт возьми, испытывает сочувствие к этому потрясающему тихоне.
Однажды у них состоялся разговор тет-а-тет, пока Тэхён ждал в машине, ковыряясь в бардачке, набитом всякой всячиной. Чонгук вернулся подавленным и мрачным, не сразу повернул ключ зажигания, отвернувшись к стеклу.
— Что случилось? — встревожился Тэхён.
Успокоившись, Чонгук сухо помотал головой, и только когда они въехали в освещённый тоннель, Тэ увидел, что в уголках его глаз поблёскивала влага.
***
Почему-то Чимин часто думал о нём и, подойдя к зеркалу, спрашивал:
— Я что, совсем ненормальный?
Не жирный или неприглядный. Ненормальный. Потому что ему хотелось знать, как когда-нибудь отреагирует Тэхён на его новое тело, что скажет. Хосок действовал магически, как идеал, но Тэхён представал той материальной шкалой, до какой Чимин обязывался допрыгнуть, чтобы оценить вес приложенных стараний. Если он смог бы сразить Тэхёна, то всё остальное легко постижимо, верно? Значит, усердие того стоило. Заломить этого заносчивого говнюка, опустить с седьмого неба.
Дела его спорились. К середине лета пришлось полностью сменить гардероб, а к концу августа Чимин со скоростью света приближался к зримой стройности. Его тело обрело художественно выточенные линии, подтянутые и закалённые танцами формы. Сонбэ наконец снизошёл до весомых похвал, и каждая тренировка приносила Чимину удовольствие. Он засветился, заблестели глаза, засияла улыбка. Где-то за спиной начинали отрастать крылья.
Их общение с Хосоком согревало и приносило Чимину сплошное удовольствие, несмотря на то, что иногда тот бывал страшно не в духе. А Чимину не нравилось, что Хосок продолжал драться. Намного реже, но тем не менее. В очередной вечер в зале Чим во время перерыва снова задел этот вопрос.
— Ты думаешь, тебе скажут правду? С чего ты вообще взял, что какой-то левый человек что-то знает о твоей семье?
— Он знаком с Сонхи, — Хосок неумолимо гнул свою линию.
— И что это меняет? Звучит тупо, как оправдание.
— А может, мне такое по душе?
Встав вплотную друг к другу, они обменялись серьёзными взглядами.
— Так встреться с тем перцем, — предложил Чимин. — Чего ты боишься?
За эти долгие месяцы Хосок настолько привык к Чимину мягкому и трогательному, что совсем забыл, какие в нём стальные стержни и сколько в нём того, чему стоило поучиться. Теперь этот маленький мужчина, приближённый к желаемому богу, давал Хосоку пощёчину за пощёчиной, он пинал его учиться, заниматься своими проблемами, а не убегать от них.
— Ты же просто тянешь время и ждёшь, пока манна небесная сама опустится, я прав? — Чимин отплыл назад и вызывающе ухмыльнулся, приглашая Хосока танцевать.
— Много болтаешь.
Они закружились в такт музыке, распалённые, показали друг другу, что умели, выбились из сил. Растрёпанные и мокрые поплелись на выход.
Чимин здорово продвинулся, Хосок не переставал им гордиться. И ещё больше, чем прежде, его охватывало влечение к нему. Хосок не отрывал глаз ни в раздевалке, ни в душевой, где Чимин теперь без стеснения показывал заработанный рельеф, Хосок прикасался к нему чаще, но Чимин ускользал из его рук, и это больно било по самолюбию.
Хосок ударил по выключателю. Раздевалку залило синеватой полутьмой. По коже пробежались мурашки.
На этот раз Хосок сделал что-то не так, нащупав плечи Чимина и прижав его к шкафчику, вжав колено в пах. Съёжившись, Чимин нервно спросил: «Ты чего?». Он неожиданно томно вздохнул, и Хосок требовательно провёл руками по точёной талии, схватился за сочные бёдра и подсадил Чимина на живот. Тот по инерции обнял его за плечи и не успел воззвать к рассудку, как Хосок скользнул языком по приоткрытым губам и пробрался внутрь. Чимин ощутил, как загоралась кожа, стало покалывать пальцы, а внизу живота затеплился махровый клубок.
Он никогда не целовался, никогда не думал, что его выбьет из колеи настолько, что захочется отвечать и следовать инстинктам. Чимин отказывался думать и воображать, предпочёл раствориться в Хосоке, опьянев от его ласки, напора, страстности, обсасывая его язык и бессовестно наталкиваясь на твёрдость… Он заводился при мысли, что стал чьим-то идолом.
Хосок с жадностью изучал его рот и прокатывался между бёдер, нещадно размазывал поцелуи по шее. Чим запрокинул голову, желая выдохнуть опальное «не надо», но продолжал поддаваться. Его затягивало и дурманило то, что его желали, хотели, пытались заполучить, а получили так смешно запросто, как Чимин не позволил бы при других обстоятельствах. Когда бы не накалилась атмосфера и их не взорвало от нетерпения.
Бешенство. Хосок задействовал клыки, раззадоривая скромную неумёху, он трепал копну волос Чимина, а тот силился удержаться, скатываясь в микроскопическую зависимую пылинку, сгорающую от частого дыхания. Не встретив сопротивления, Хосок рассчитывал на то, что загорелся зелёный свет, он попробовал запустить ладонь между их животами, но вдруг Чимин резко зажал его крепче, врезавшись острыми рёбрами и застонал, протяжно и сладко, хрипя имя своего мучителя, одалживая у него слюны и содрогаясь. Он кончил и опустился на трясущихся ногах, схватил Хосока за плечо.