Она видела свою смерть от его рук.
Это случилось за один удар сердца. Момент — она безнадежно исповедовалась в любви – так жалобно, так отчаянно – а затем он ударил, со всей стремительностью и бездушной жестокостью молнии, которой так мастерски владел. Она лишь моргнула – и он уже был здесь в мгновение ока, метнувшийся вперед, к ней, грациозным плавным движением.
У ее потрясенного мозга была лишь доля секунды, чтобы отметить, как близко он оказался — прежде чем перед ее глазами взорвалась непередаваемая боль, застилая взгляд алым. Это было мучительно. Сокрушающе. Тот уровень боли, что, по ее мнению, было физически невозможно выдержать для человеческого тела, почти без шансов на выживание.
Но, безусловно, в том и суть: ей не было суждено выжить. Сакура видела свою смерть; но даже когда его рука беспощадным ударом прошла через ее грудь, раздирая плоть, чтобы пробить сердце, разорвать орган, который не восстановится, и разрушая само ее существо на обломанные куски — все, что она могла видеть — преследующие ее печальные глаза.
Несоответствующие друг другу, незнакомые – но все же до боли его – держащие в плену до последнего рваного вдоха.
Она видела, как спустя мгновение они опустились, словно отказываясь встретиться с ее глазами – словно были неспособны. И все, о чем она могла думать, тогда, когда ее легкие хрипели от наполняющей их крови, были те последние, мучительные слова, почти насмешливо эхом отражающиеся в ее ушах.
‘Ты действительно… чертовски раздражаешь.’
Эти четыре слова уносили ее мысли обратно в прошлое четырехлетней давности, вновь забрасывая в тело двенадцатилетней себя, в холодную ночь ранней осени под звездным полночным небом. На мощеную камнем дорожку, к звукам всхлипывающих рыданий и ощущениям срывающегося из-за эмоций голоса, когда она умоляла его, каждой клеточкой своего тела, остаться с ней рядом.
Эти слова затянули ее назад, к моменту, когда он наконец бросил почти насмешливый взгляд через плечо в ее сторону. К моменту, когда эти губы, вечно сложенные в фирменную серьезную непреклонную линию, наконец сменились легкой удивленной улыбкой, от которой перехватило дыхание.
‘Ты действительно… раздражаешь.’
Они повели ее обратно, к воспоминаниям о его присутствии и тепле, когда он оказался так близко позади нее.
‘Сакура.’
Мучительная пауза, о которой впоследствии жалела – потому что она должна была использовать эту последнюю пару секунд, чтобы переместиться, двинуться, обернуться, сомкнуть руки вокруг него – но вместо того каждая мышца в ее теле оказалась заблокирована, заставляя застыть недвижимо – беспомощной пленницей тихой шелковистой мягкости его голоса.
‘…Спасибо.’
И так же, как и в ту ночь, все, о чем она могла думать — едва заметная, почти болезненная усмешка, подаренная ей тогда; так отличающаяся от последней — хотя сопровождающей почти идентичные слова.
Его аналогичный ответ на ее второе признание уверенно шепнул ей то, что оказалось ошеломляющим и невозможным: он воскресил ту ночь, с той же неопровержимой ясностью, что и она.
И он подарил ей не более чем пару секунд, чтобы подтвердить вес и значимость этого понимания — и это должно было означать, что он вспомнил — пара секунд, чтобы ощутить на мгновение замершее сердце и порхающие в животе бабочки – прежде чем он ринулся, чтобы убить ее.
Физическая травма, несмотря на то, что грудь разорвало, словно ее тело — бумага, была ничтожна в сравнении с психическим и эмоциональным надрывом, пришедшим от осознания того, что Учиха Саске — тот, когда она любила так отчаянно и чувствовала, что на всю жизнь – был тем, кто остановил биение ее сердца.
— С… Сас-ке… кун… — его имя сорвалось бессмысленным шепотом с ее губ в последний раз, прежде чем острый привкус меди заполнил рот и заставил подавиться собственной кровью.
В некотором смысле, это было правильно — оцепенело подумала она про себя, когда он вырвал руку обратно из смертоносной точки, в которую ударил с безжалостной, беспощадной силой — что она встретит смерть от его рук.
Ведь он же столько раз убивал ее раньше. Каждый раз, когда он покидал ее, оставлял позади, и отдалялся все сильнее и сильнее, пересекая все более темные пути, которыми она не могла следовать, она умирала тысячами смертей.
Это была лишь заключительная. Абсолютная.
И когда ее дрожащие колени подогнулись под ней — опуская ее на каменистую почву как безжизненную марионетку, которой подрезали нити — разум Сакуры сломался под невыносимым напряжением мучительного осознания, что ее худший ночной кошмар полностью осуществился.
Умирая, оставляя позади весь мир, оставляя его… становясь неспособной вытащить своего проблемного бывшего сокомандника из сочащихся потоков тьмы, что заглатывали его, даже сейчас, увлекая его все дальше и дальше в зловещую глубь, что он не позволит достичь ей.
Падая прежде, чем она сможет спасти его.
Когда ее глаза закрылись, она увидела его прекрасное лицо – лицо, подарившее ей столь ужасную, злую судьбу — проскользнувшее через ее затуманенное сознание в последний раз. Она увидела, снова, почти горькую, печальную усмешку, адресованную ей через плечо, за доли секунды до того, как он без предупреждения жестоко атаковал ее. И Сакура почти полностью сдалась на милость темноте, когда жгучая боль раздробила ее сердце и тело начало ослабевать, наконец, отдавая ее в милостивое небытие смерти.
Ее тело и душа были уничтожены встречей с гибелью от рук человека, которого она любила больше всего, Сакура почти уступила – а затем неожиданно услышала его мимолетный отдаленный шепот в своей голове.
Словно случайный ветерок, легкое касание пера, говорил с ней, едва лаская.
Ненавидь меня, Сакура, требовал он.
Слова, как яд, просачивались в мозг, стремясь навязать свою железную команду ее сознанию и взять власть над ее мыслями и чувствами. Они пытались согнуть, чтобы деформировать, чтобы стереть и изменить, гротескно изуродовать эмоции, обеспечить беспрекословную покорность.
Что-то наконец щелкнуло, достаточно громко, в разуме Сакуры. Когда она осознала и поняла. И, внезапно, ее разум оказал сопротивление, крича и разрывая когтями, сражаясь против стальной цепи, удерживающей ее.
Никогда! Я никогда не буду!
И вот тогда – со страшной силой – яростный огонь взревел в каналах ее чакры, пылая так ярко и ослепительно, с такой резкой, неугасимой интенсивностью, что его чистая ярость отразила тянущиеся к ней тени, ликуя и сжигая их, пока не осталось ничего, кроме праведного, чистого света.
***
Хатаке Какаши поднял понуро опущенную голову на совершенно неожиданный звук женского голоса перед ним. Он в недоумении моргнул и сделал резкий вдох, не смея надеться, что это возможно.
Но когда его пронизанный страхом взгляд метнулся к ее стройной фигуре, он увидел, что это правда; Харуно Сакура вырвалась из гендзюцу Учиха Саске. Освободилась от техники иллюзии высшего уровня, в которую — Какаши знал — на самом деле Саске бросил ее с единственным намерением — удержать в стороне.
— Сакура! — Какаши потянулся к розоволосой девушке, осторожно кладя руку ей на плечо. Напряженные линии, испортившие гладкую кожу ее лба, открыто демонстрировали яростное внутреннее сражение в ее разуме: она боролась, чтобы развеять иллюзию, в которую последний из Учиха попытался заключить ее.
— Интересно, — заметил Оцуцуки Хагоромо, наблюдая за ней. — Гендзюцу, созданное риннеганом, мощнее, чем вызванное шаринганом. Она должна быть поразительной девушкой, чтобы быть в состоянии освободиться от ментальных оков.
Волна нежности и гордости разлилась в груди Какаши, наблюдающего за единственной девушкой в его команде, сражающейся за возможность прийти в себя. Да; в этом не было сомнений. Она действительно была поразительна.
Давай, Сакура! Молча подстегивал он. Он знал, что она имеет достаточно сил для этого; чистота ее чувств не могла уступить хаотичной тьме воли Саске. Какаши верил в нее – в то, как она выросла и как сильно боролась, чтобы заработать свое положение уважаемой куноичи в ее собственном праве, в энергии седьмой команды, в тени двух наиболее одаренных и сильных шиноби, когда-либо воспитанных Конохой.
И он ощутил, как жжет глаза, когда она внезапно болезненно выдохнула, и ее зеленые, зеленые глаза наконец распахнулись, дезориентированные, не сфокусировавшиеся, полные слез, но пробудившиеся.
— Действительно, поразительная девушка, — повторил Хагоромо.
— Сакура, — Какаши осторожно помог ей сесть, несколько неуклюже поддерживая ее вес, когда она прислонилась к нему. — Ты в порядке?
Его сердце сжалось, когда в ответ она просто всхлипнула, заливаясь слезами в рыданиях, что вызвало только горькое разочарование в его груди, как результат неразрешенных и усугубившихся проблем.
Если бы он только приложил больше усилий, чтобы вразумить Саске столько лет назад.
Если бы он только уделил больше внимания тренировкам Наруто.
Если бы он только мог лучше защитить Сакуру от тех же пучин страдания неразделенной любви, что, он знал по себе, могла быть так жестока – вместо того, чтобы дарить ей ложные обещания, что все вернется на круги своя.
Возможно, именно это и подходило тому, кто так недальновиден; Какаши поймал себя на скорбной мысли, что он потерял сильный глаз, подаренный ему Обито.
Чувство вины его прошлых неудач и текущей бесполезности легло непосильным грузом на плечи. Он не мог ничего сказать и сделать – только смотреть, бессильный и уничтоженный, как Сакура прячет горестные рыдания в ладонях.
Он мог только предполагать, какие мучительные картины Саске решил продемонстрировать ей, когда бросил в гендзюцу – даже одной достаточно, чтобы оставить ее в столь подавленном состоянии. Он тяжело сглотнул, гнев, побуждающий на ответные действия, тот же, что и в момент, когда Саске вырубил бедную Сакуру, разгорелся в его груди вновь. Не имеющее оправдания обращение неуравновешенного мальчишки с беззаветно преданной девушкой, которая лишь хотела полностью отдать себя ему, было совершенно неприемлемо. Саске перешел черту в момент, когда попытался отнять ее жизнь – ту же жизнь, что он отважно защищал в их простые дни, прежде чем он дезертировал из Конохи.
Сакура пролила кровь, пот и слезы ради младшего Учиха, неоднократно рискуя своей жизнью, постоянно действуя на пределе возможностей. Ее преданность ему была абсолютной, непоколебимой. Та терпеливая, безупречная преданность, которую Саске — он знал — сложно будет найти в ком-либо другом. Это причиняло боль Какаши, видеть ее так сильно страдающей от бессердечных действий кого-то столь неблагодарного и недостойного ее любви. Но он знал, даже слишком хорошо, что любовь была не той эмоцией, которую можно выключить или просто отбросить, во что Саске так упорно и глупо верил.
Внезапно Сакура прекратила плакать. Просто ее слезы остановились. Всхлипнув, она опустила руки, вытирая покрасневшие глаза. К ее взгляду вернулись ясность и четкость, но на лице сохранялись напряжение и боль.
— Спасибо, Какаши-сенсей, — прошептала она, поддерживая себя уже своими силами. — Теперь я буду в порядке.
— Сакура, — произнес он. На короткий момент он подумал о грубых, невежливых словах, произнесенных Саске о ее чувствах – и решил, что ей не нужно знать о них. Вместо этого он сообщил: — Они ушли. Все, что мы сейчас можем — ждать и надеяться, что Наруто сумеет его образумить.
С минуту она молчала, опустив голову. Затем, медленно, поднялась на ноги. Обеспокоенный Какаши заметил, как дрожало ее тело – затянувшееся последствие гендзюцу.
Сакура смотрела вперед, на пустую каменную равнину перед ними. Затем ее взгляд обратился в небо, где собирались грозовые облака.
— После дождя, — тихо произнесла она, — выглядывает солнце.
— …, — одинокий глаз Какаши опустился. И все же она держалась за надежду. Его брови в страдальческой гримасе сошлись вместе. Не было сомнений в том, что он верил в Наруто и его решения.
Вопрос в другом — может ли он поверить в то, что Саске наконец осознает ошибочность своих действий и сбросит покров абсурда, что окутывал его плотной завесой, прежде чем он смертельно ранит Наруто – или себя?
Какаши тревожило то, что он не мог быть полностью уверен. Саске, казалось, зашел слишком далеко…
— Не волнуйтесь, Какаши-сенсей, — словно ощутив его неуверенность, Сакура повернулась к нему, слабая улыбка изогнула ее губы. Его взгляд поднялся на нее, собственные губы под маской дернулись в ответ на ироничность ситуации.
Как в корне изменилась ситуация. Теперь она была той, кто успокаивала старого учителя.
— Все будет хорошо, — продолжила она уверенно. — Я собираюсь убедиться в этом, — вполголоса добавила она.
Его веселье тут же испарилось, мгновенно уступая место тревоге.
— Сакура, — серьезно предостерег он. — Именно по этой причине Саске завлек тебя в гендзюцу. Он знал, что ты попытаешься пойти за ними. Не делай глупостей!
Но Сакура, казалось, и не слышала его. Она вновь смотрела вперед. Он уловил знакомый стальной блеск в ее глазах, как внезапно напряглась линия подбородка, и руки сжались в крепкие кулаки. Он узнал этот взгляд – определенность и горячая решимость. И это пугало — понимание, что она привыкла это делать, что у него нет ни силы, ни запасов чакры, чтобы ее остановить.
— Это не похоже на тот раз, на крыше больницы, — Какаши продолжил почти отчаянно, его слова взывали к ее рассудку. Даже если часть его знала, что это бесполезно. Как и ее товарищи по команде, Сакура была невыносимо упрямой. — С их силой и способностями, Сакура… если ты встанешь на их пути~, — голос сорвался, остальные мысли были слишком ужасны, чтобы их сформулировать.
В последний раз он был в состоянии защитить Сакуру, физически способен остановить Наруто и Саске на краю перед трагедией, которая бы раздавила их обоих. На этот раз, увы, он не сможет.
— Не волнуйтесь, сенсей, — заверила его Сакура еще раз; выражение ее лица стало тверже. Непреклонным. — Я позабочусь о том, чтобы они вернулись. — Она подняла правый кулак, давая обещание, — Оба.
И, прежде чем он смог сказать что-либо еще, чтобы отговорить ее, она помчалась вперед, дальше от безопасности с его стороны.
Его сердце испуганно заколотилось в горле, когда ужас охватил его. Нет! Однажды он уже потерял все. Это не могло повториться!
Он не мог потерять всех троих!
— Стой, Сакура! — крикнул он, с трудом поднявшись на ноги, успев сделать лишь несколько жалких шагов, прежде чем его тело подвело его снова, заставляя упасть на колени. — Черт возьми! — он зашипел от отчаяния, подняв голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как она вдалеке исчезает с горизонта. Паника взорвалась внутри. — Нет! САКУРА! Вернись!
Слова мучительным эхом отражались в ушах; последние слова — понял он с расцветающим страхом — которые мог услышать от нее.
‘Я позабочусь о том, чтобы они вернулись. Оба.’
Он не сомневался в искренности ее обещания. Но когда она полностью пропала из вида, Какаши начал судорожно размышлять, какой ценой она его выполнит.
***
Чем дольше длилась борьба и чем больше ран они оба получали, тем ближе подкрадывалось к Саске изнеможение. Измученный предыдущей продолжительной битвой, что они вели с Кагуей, он чувствовал, как каждый мускул в теле кричит и сопротивляется, протестуя, когда он в очередной раз направлял поток Чидори в левую ладонь.
То же было, он знал, у Наруто, вызывающего вращающийся шар его собственного Расенгана в ответную атаку. Он чувствовал, как запасы чакры сокращаются до последнего предела. Уже почти ничего не осталось.
Это будет последним столкновением. Это было почти ностальгично, подумалось ему, уголок его губ дернулся в что-то, что почти не было кривой ухмылкой – потому что он слишком устал для этого – несмотря на то, что они получили новые возможности, для последнего столкновения они оба обращались к своим старым приемам.
Их напряженный беспощадный бой затянулся на час, взрывая скалы и обломки с гор вокруг них. Черное пламя Аматерасу все еще потрескивало в точках, куда его направил Саске. Всякий раз, когда он чувствовал, что в последний раз поднимает руку, Наруто в последнюю секунду отвечал ему. Он встречал и отражал все, что Саске направлял в него — и наоборот.