Золотые часы, Breguet, на самом деле подделка, но хорошая подделка и золото настоящее, можно больше сотни выручить. Кожаный бумажник – марку навскидку не сказать, но кожей аллигатора тут очевидно и не пахнет, Джорджи, максимум какой-нибудь телячьей. Обручальное кольцо, ничего особенного, но и ничего лишнего, еще можно перепродать. Дешевые запонки под платину и такой же зажим для галстука – вообще ни о чем, конечно, а вот круглые золотые очки – стекла-то вынуть можно и поменять, примеряется Джерси, катая во рту сигарету, – пойдут минимум за полсотни. Джорджи смотрит на него нетерпеливо.
– Ну, сколько там набегает, а, Джерси? – склабится, почесывая голый татуированный локоть.
– Сто семьдесят за все, – уверенно отмеряет Джерси конечную цену, кладя очки к остальному разложенному барахлу и поднимая взгляд.
– Да давай без мелочи, сойдемся на двух сотнях, – Джорджи переступает с ноги на ногу.
– Сто семьдесят, – повторяет Джерси, спокойно глядя из-под желтых очков.
– Да чего тебе этот тридцатник, вон, смотри, один бумажник за сотку уйдет, это ж ебаный крокодил! – интересно, все-таки пытается наебать или на самом деле не въезжает?
– Сто. Семьдесят, – безэмоционально говорит Джерси, затягиваясь и вытаскивая сигарету изо рта плоскими, какими-то желтушными пальцами. Солнце пробивается через жалюзи и окрашивает рыжие завитки на пальцах почти в золотой цвет.
– О'кей, о'кей! – Джорджи повышает голос неизвестно для кого, ведь сейчас здесь пусто, если не считать их, тощего ирландишки и Джерсийского Дьявола. "Я, блядь, не ирландец!" – каждый раз злится Джорджи, когда Джерси называет его так. "А я срать хотел, кто ты там, блядь, разговаривать научись нормально", – каждый раз отвечает ему Джерси, сплевывая. Джерси ненавидит ирландцев еще с тех пор, как они начали слезать со своих сраных ирландских кораблей, воняя своим сраным ирландским виски и натачивая свои сраные ирландские ножики. А еще Джерси ненавидит Джорджи. В сумме этого достаточно.
Джерси улыбается под густыми усами своим мыслям и лениво смотрит, как Джорджи в спешке роется по карманам узких брюк, а после грохает о зазвеневший прилавок тяжелую золотистую зажигалку. В ее нижней части глубоко, так, что не вытравишь, выгравировано чужое имя – такое только если залить, но Джерси лень этим заниматься.
– Вот, блядь, подавись, – Джорджи бросает раздраженно. – Себе хотел оставить, но ты ж, сука, ни цента не уступишь. Но глянь на нее, ты глянь: чистое золото, моментально уйдет. А гравировку свести можно.
Джерси брезгливо косится на зажигалку и выдыхает через нос. От жары кажется, что вместо воздуха он выдыхает каленый пар.
– Джорджи, мать твою, – он начинает зло и негромко. – Я тебе еще в прошлый раз ясно сказал: не наебывать меня. Не пытаться наебать. Даже не думать, блядь, наебать хоть где-нибудь, – дым от сигареты клубится вокруг его волосатых пальцев, дым от гнева почти идет у него изо рта.
– А че я наебываю-то? – Джорджи моментально становится агрессивным. – Слышь, чувак, я за свои слова отвечаю. Где я тебя наебываю, ты мне покажи, где, и мы разберемся, без вопросов.
Джерси жмурится, затягивается последний раз и тушит сигарету в посеревшей от табака пепельнице.
– Забирай свое дерьмо, – кивает на зажигалку. – За остальное – сто семьдесят. Не нравится – вали.
– Сукин ты сын, блядь, Джерси. Тридцатку, блядь, зажал. Тебе вот жалко, что ли, – бормочет себе под нос Джорджи, зло засовывая зажигалку в задний карман. Его акцент режет Джерси уши, и он неприятно хмурится. Джорджи ловит его взгляд через желтые очки. – Да ладно-ладно, все в норме, давай сто-сколько-там, меня все устраивает.
– Следи за языком, мальчик, – Джерси открывает кассовый аппарат, доставая купюры и неспешно начиная отсчитывать те, что помельче. – Я не спрашиваю, откуда это дерьмо, ты не спрашиваешь, почему я даю за него именно столько. Так мы работаем.
– А ты б спросил, мне че, мне скрывать нечего, – снова склабится Джорджи. – У старика одного сердце прихватило прям на девочке, так пока то, пока это, врача там Вивиан вызвонила… в общем, ему ж все одно уже не надо, а кому еще вдруг понадобится. Типа благотворительность, – он хрипло смеется.
Джерси бросает на него странный взгляд и возвращается к пересчету купюр.
– Давай, давай, – Джорджи следит за этим с нескрываемым интересом, опять переступая с ноги на ногу.
– Заткнись, – осаживает его Джерси. Он мог бы сказать, что Джорджи сейчас под хорошей дозой крэка, но Джорджи никогда не употребляет сам. И, в любом случае, работа Джерси состоит только в том, чтобы отдать Джорджи деньги и забрать товар, поэтому он молча протягивает мятую стопку зеленых купюр.
– А еще мельче не было? – Джерси крепко сжимает купюры кончиками пальцев, когда Джорджи уже почти забирает их из его руки. – Да ладно, чего ты. Спасибо, – Джерси разжимает пальцы, и Джорджи быстро сует деньги в карман.
Он салютует от шляпы и выходит из ломбарда быстро, совсем мальчишеской походкой. Джерси достает из заднего кармана мягкую пачку, вытаскивает сигарету зубами и прикуривает от спички, провожая его взглядом через жалюзи. На улице ужасно жарко и пахнет быстро гниющим мусором, раскаленной пылью и плавящимся асфальтом. Джерси вытирает капли пота под нижней губой и достает конторскую книгу из-под прилавка. Жара жарой, но если ты хочешь адаптироваться – нужно работать.
Джерси периодически заходит в Puddin' & Pie, чаще в женские дни, но Джорджи все равно. Какая разница, на кого встает у Джерсийского Дьявола, пока тот отстегивает наличные? И даже стриптизеры уже не жалуются на сальные мелкие купюры, перетянутые резинками, потому что лучше двадцать баксов мелочью, чем пятерка одной купюрой, да и Джорджи, если подменяет Ганса в баре, без проблем разменивает деньги.
Джерси вообще – на редкость удобный клиент. Он никогда не буянит и ничего не устраивает, обычно просто сидит за дальним столиком, потягивает второй или третий сайдкар, курит свою маленькую стеклянную трубку и смотрит на все из-под желтых очков. Всегда к концу вечера подзывает кого-нибудь потанцевать – обычно кого помоложе и порумяней, – через раз заказывает приват, а потом и массаж, оплачивает их чуть выше ценника и не делает ничего лишнего. И хотя стриптизеры никогда не говорят о сексе с Джерси, Джорджи не видел на их телах синяков или укусов после него, и их глаза не были напуганными. Все они были нормальными после Джерси, а Джорджи, пожалуй, больше ничего и не нужно. Хватает у него проблемных клиентов, чтобы еще разбираться с Джерсийским Дьяволом.
Джерси же вполне устраивает, что Джорджи ничего не знает о нем самом и том, что он делает за дверями обитых дешевой и вульгарно красной искусственной кожей кабинетов. И Джорджи не представит, даже если захочет, что значит – видеть как Джерсийский Дьявол. Ведь сколько бы ни говорили: "Сказание, Сказание", для Джерси Джорджи всегда остается человеком. Ну какое из тебя Сказание, если все, что у тебя есть – это дерьмовая человеческая форма, да еще и с дерьмовым акцентом? Хуевое, что сказать. Поэтому Джерси тихо смеется в усы, когда Джорджи с подозрением пытается следить за ним. Если бы он знал.
Джерси видит все. Ну или, по крайней мере, зачастую больше, чем он хотел бы. Он видит тела, видит запахи, тепло, ощущения, чувства, днем и ночью без перерыва. И хотя чары немного сбивают это – а очки поверх почти сливают всю картинку в однородный золотистый оттенок, – Джерси все равно не может перестать видеть совсем. Например, Джерси видит Джорджи и видит больше, чем Джорджи думает.
Джерси грызет карандаш, замечая, как заостряются зубы, но позволяет им это. Через дом Джорджи велит Вивиан закрыть их кабинет. Он напился скотча, у него отличная выручка, и он оглушительно пахнет на весь квартал. Вивиан пахнет мягко и горько, будто какими-то цветами, кажется, даже душистым горошком, – то ли духи, то ли что, – но Джерси не может сказать точно: запах надрывной и беззаботной радости Джорджи перебивает ее запах. Джерси ведет карандашом вдоль колонки, подтирая ластиком с обратной стороны одну цифру и выправляя ее на другую – и видит, как худые руки охватывают тонкую талию Вивиан. Потом немного тишины, за которую Джерси успевает перелистнуть страницу в толстом блокноте, а после скрипит кресло – удовлетворение, – стукаются острые коленки о потертый лакированный пол – покорность, – и накрашенными розовым пальцами расстегивается молния на узких брюках – любовь. Джерси с хрустом отгрызает конец карандаша.
Вивиан отсасывает Джорджи, тихо причмокивая напомаженными губами, и он вплетает татуированные пальцы в ее светлые волосы. Джерси снимает очки, прикрывая глаза, и выдыхает через нос. Не то чтобы он хотел это знать.
В городе вообще все ужасно отвлекает его. И если на простаков можно закрыть глаза, то с сородичами так не выйдет. Джорджи дышит через нос, низко вздыхает и говорит глупость. Что-то вроде "какая же ты хорошая девочка". Джерси испытывает мимолетное желание выбить из него все эти фразы вместе с кровью из легких, но Вивиан это почему-то нравится. Она не высвобождается из-под руки Джорджи, когда тот быстрым ритмом давит ей на затылок, сам запрокидывая голову. Джерси закрывает блокнот и идет работать в ближайшую забегаловку. Не в Puddin' & Pie.
Он знает, что Вивиан сплевывает.
Первый сайдкар за вечер, смешанный добродушным Гансом, довольно хорош, если забыть о том, что ты гребаный Джерсийский Дьявол, и тебе что коньяк, что крэк – только распробовать на вкус. Но Джерси любит вкус и того, и другого, даже если не испытывает ничего больше, чем ощущение расширившихся зрачков – о да, он чувствует каждое изменение своего тела, спасибо, мамочка. Но, в любом случае, ему нужно забить обострившееся ощущение голода еще немного. Джорджи не знает, почему Джерси приходит сюда, но на самом деле у Джерси нет другого выхода. Ему же нельзя есть.
Вашу мать, как же Джерси голоден. В особо острые моменты он думает, что заложил бы Lucky Pawn сам в себя за одну возможность вырвать наживую сладкую печенку какой-нибудь шлюхи и жрать ее, жрать в полной тишине клуба, перетирать зубами, чтобы хлюпало в крупных щелях между ними. Джерси любит печень. Но не больше, чем все остальное. Он бы не отказался и от воздушного легкого – да что там, и от горького прокуренного, – только бы выгрызть его, упиваясь однотонным воплем в отсутствующие уши, и заглотить целиком, едва прочувствовав легкость вкуса. Но Джерси нельзя есть – даже простаков, – если он не хочет в Ведьмин колодец. Ему нужно адаптироваться.
Сегодня Джерси заплатит вон тому парню нацистского вида в кожаных штанах. Мужчины лучше, ведь с женщинами легче перейти грань. Джерси хотел бы перейти грань. Например, с Вивиан. Она сегодня пахнет вишневым ликером с обезболивающими таблетками и особенно тонка. Джерси хотел бы избавить ее от необходимости пить таблетки. Может быть, он даже убил бы ее перед тем, как…
Резкое ощущение чужого раздражения вытесняет профиль Вивиан из поля зрения, и Джерси морщится. Джорджи. Сука.
"Голова болит у нее. Дерьмо. "Найди себе сегодня кого-нибудь еще, я устала". Дерьмо. Чего тебе уставать, ты же нихуя не делаешь? Я, блядь, тут один пашу за всех, чтоб ты, блядь, нихуя не делала. И что я за это получаю? Ебучую больную голову!"
Джерси затягивается трубкой и думает, что уже не так хочет есть Вивиан. Не из жалости, но ведь едят для того, чтобы насытиться, верно? А Джерси, привычный за годы к голодному пайку, жрет эмоции Джорджи не менее жадно, чем отожрал бы ему челюсть перед тем, как закопаться мордой в обнаженное до трахеи горло. Гнев насыщает его немногим меньше, чем раздробленный плоскими зубами череп Вивиан, из которого можно сосать сладкий мозг с ароматом душистого горошка и вишневого ликера. И хотя удовольствия от такой – духовной – пищи меньше некуда, Джерси не слишком привередлив. Потому что они все здесь могут сдохнуть, но не он. Он вцепился в свое место обоими десятками когтей и приспособится к нему. Он жил здесь до них и будет жить после. Надо только сменить рацион.
Джерси залпом допивает свой сайдкар и закусывает его гневом Джорджи Порджи.
Иногда видеть все не так уж плохо.
Ганс не слишком восторженно рассказывает Джерси, что хозяин "совсем ошалел", "вычитал в журнале People про нового Индиану Джонса" и теперь хочет, чтобы он, Ганс, организовал шоу с хлыстами и "был там, блин, главным номером". И при этом на сам фильм в соседний кинотеатр сходить не отпускает, "ночью – работай, днем – работай, поспать, блин, некогда". Джерси видит тот самый журнал на полке за стойкой, раскрытый на развороте с рекламой. Он лениво следит взглядом по нему, неизвестно зачем отмечая обведенную несколько раз черным маркером фотографию нового бумбокса Conion, и согласно кивает, переставая слушать. Ганс чем-то похож на Джека, только еще тупее. Но раздражает удивительно меньше. Возможно, потому что он – головная боль для Джорджи, а не для Джерси.
Кстати, о Джорджи. Кажется, у мистера Порджи сегодня плохой день: судя по тому, как резко у Джерси множится картинка, тот абсолютно не в настроении. И хотя Джорджи обыкновенно не в настроении, бывают особые моменты, например, когда он зажимает своих девочек в женском сортире. Например, этот самый момент.