Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
========== Возвращение ==========
– Всего вам доброго!
– Спасибо большое! До свидания!
Стюардесса улыбнулась симпатичному пассажиру, выходившему из салона самолёта последним. Действительно очень симпатичный, и кольца на пальце нет. Жаль, что экипажу самолёта пока нельзя покидать борт, а то бы непременно продолжила ненавязчивое общение. Годы-то идут…
Леонид Заболоцкий не подозревал, что стал объектом повышенного внимания девушки в пикантно обтянувшей ладную фигурку синей униформе. Внимание прекрасной половины человечества его мало трогало – в силу того, что молодой привлекательный мужчина ничего не мог предложить в ответ на интерес даже самой прекрасной женщины. Разве что комплиментов наговорить.
Трёх представительниц прекрасного пола, ждавших его возле турникета у посадочной зоны, это не касалось. Им Лёня был готов отдать всю наличность из карманов, банковские карты и собственную почку – на выбор, левую или правую, без разницы.
– Мама! Девчонки!
– Сыночек!
– Бра-ати-ик! Лёнька-а-а!
Отец ждал сына в машине. Лёня мог гордиться собой – этот вместительный семейный автомобиль Павел Заболоцкий сумел купить именно на те деньги, которые сын заработал за границей.
За прошедшие годы Лёня всего один раз приезжал домой – через три года после отъезда, когда отца положили в больницу с диагнозом «инфаркт». Лариса Заболоцкая потом рассказала мужу, как умело, без лишней суеты и спешки, старший сын справился с проблемами, навалившимися на растерянную от неожиданно свалившегося несчастья семью. Как только миновал острый период, Павла перевели из обычной больницы в специализированный кардиологический центр, в отделение для платников. Глянув на счёт, оплаченный Лёней, Лариса пришла в ужас – таких денег она в жизни в руках не держала, даже не видела. Уже позже, из отрывков подслушанных телефонных разговоров Лёни, Лариса поняла, что сын попросил у начальства своей фирмы зарплату за полгода вперёд. Ему пошли навстречу, но как Лёня собирается жить без зарплаты целых полгода?!
Лёня велел матери не переживать. Выживет, не маленький. И денег снова заработает. Отцу больше нельзя было много работать, много ходить пешком, как он привык. Через несколько месяцев после выписки Павла из клиники, Лёня перевёл на мамину сберкнижку сумму, достаточную для покупки автомобиля. И взял с неё обещание, что отцу она не скажет, откуда деньги. Сообща решили, что пусть отец думает, будто это выплата по страховке.
Старший брат же помог сестрёнкам-близняшкам – Марина и Настя решили после девятого класса уходить из школы в колледж. Лариса была против – приводя дочерям в пример Лёню, окончившего вуз и нашедшего хорошую работу по специальности. Но смешливые и бойкие на язык девчонки заявили, что все мозги в их семье достались старшему брату, зато им досталась красота, которой грех не воспользоваться. Лариса перепугалась, что в какие-нибудь модели собрались, непутёвые. Однако дочки отправились учиться на провизоров, чтобы как следует разбираться в лекарствах и заодно пленять симпатичных парней, стоя за аптечными прилавками в красивых белых халатиках. Ведь мужчины когда наиболее беспомощны? Правильно, когда насморк подхватили или ещё какую-нибудь болячку! Вот тогда-то и надо отлавливать, страдающих и перепуганных! Лариса с Павлом от души хохотали, пока дочки на два голоса расписывали родителям свою нехитрую тактику отлова будущих мужей.
Учёбу в колледже обеим сёстрам оплатил Лёня. Когда Павел заговорил об оплате, Лариса молча положила перед ним стопку квитанций – Лёнины денежные переводы. Павел долго молчал, перебирая подрагивающими пальцами бумажки. Сын, которому он наговорил столько жестоких и даже откровенно злых слов, отдавал семье весь свой заработок – точно так же, как привык делать сам Павел. Его сын, Лёнька-Химик, сорванец и круглый отличник, головная боль и вечная палочка-выручалочка для учителей на олимпиадах в школе, его грамотами Павел тайком хвастался на работе. Мальчик, повзрослевший незаметно и, как всегда кажется родителям, слишком быстро. Однажды пришедший домой и прямо с порога заявивший, что любит мужчину и будет любить его всегда. В тот вечер Павел сказал, что у него больше нет сына.
Но Лёня-то не заявил в ответ, что у него больше нет отца. Не бросил мать с сёстрами в трудную минуту, помог семье обрести достаток. Так что важнее – то, каким человеком вырос его сын или то, что говорит общественное мнение по поводу геев? Кому верить Павлу – собственному ребёнку или чужим людям? А может, собственному сердцу?
Ночью Лариса сидела на кухне, зажимая рот руками, чтобы не разбудить домашних прорывающимися рыданиями. Первый раз за всё время она плакала не от тревоги и отчаяния, а от счастья.
Муж и сын целый вечер спорили по скайпу, обсуждая недавний хоккейный матч, в котором победила российская сборная. Первый раз за много-много времени.
***
Лёня закрыл дверь в собственную комнату и огляделся. Всё по-старому, как было шесть лет назад, когда он в последний раз был в этой квартире. Когда приезжал из-за болезни отца, жил в гостинице, хотя мама и звала домой. Надо же, ничего не изменилось – та же кровать, стулья, плакаты на стенах. Его книги на полке – зачитанные до дыр, неумело склеенные разноцветным скотчем. Его компьютер собственноручной сборки. Наверняка в шкафу всё так же висят его вещи – ещё студенческие рубашки и брюки, заботливо перестиранные и отглаженные мамой.
Он дома.
В дверь весело забарабанили. Лёня, улыбаясь, потянул дверную ручку. Мама с утра пекла пироги, вся квартира пропитана вкусными запахами. Сейчас его будут кормить, охая, что похудел как привидение, рассказывать о своём, выспрашивать о том, как там живётся в заграницах – хоть и слышали про всё сто раз. Отец непременно начнёт подкалывать, вызывая на споры. Сестрёнки будут смеяться, а мама – укоризненно качать головой, поминутно подливая всем в чашки свой фирменный шиповниковый чай.
Он дома.
***
Первую неделю после приезда Лёня только и делал, что спал, ел, созванивался с друзьями и бродил по городу – в одиночку или в компании. Город изменился за шесть лет, стал ещё больше и красивее. Правда, машин на улицах теперь столько, что дышать тяжеловато. Но ничего, это же закономерно для крупных городов.
Только в один район города Лёня не заходил, стараясь по максимально широкой дуге обходить знакомые до последнего камушка, хоть и тоже изменившиеся улицы. Улицы, ведущие к дому, где жил Глеб Поддубный и, наверное, продолжает жить семья Говоровых.
В первое время они не теряли контакта. Лёня переписывался с Глебом, иногда даже созванивались – когда позволяло время. Писали Лёне и Мария Говорова, и Саша, присылала смешные рисунки Анютка.
Потом письма и звонки сделались редкими – раз в неделю, раз в две недели. Лёня был настолько увлечён своей работой, что писал ответы на письма Глеба с опозданием в несколько дней или вообще забывал ответить. У того тоже не было времени – научный проект, организованный с привлечением маститых учёных со всего мира, требовал неусыпного внимания и напряжения всех сил. У Говоровых были свои проблемы, они тоже писали всё реже. Дольше всех продержалась Анютка, последнее сообщение от неё пришло в начале первой заграничной зимы Лёни.
Новая жизнь, интересная работа, совершенно иные люди в окружении, иной менталитет – и жгучее желание как можно скорее во всё вникнуть, подтянуть знание английского до уровня родного, обрести свой круг общения. Лёня жил жадно, дней не хватало, они мелькали один за другим.
Когда пришло письмо от Глеба с извинениями за долгое молчание, Лёня вдруг понял, что совершенно не скучает, даже перестал вспоминать о нём.
А как же их любовь? Это что, всё? Хватило не такой уж долгой разлуки, чтобы всё стёрлось из памяти? А была ли вообще любовь? Или это была ошибка, некое отклонение от общепринятых норм, благополучно разрешившееся при удалении из жизни причины, вызвавшей это отклонение?
Лёня успел подружиться с несколькими молодыми специалистами, тоже приехавшими работать по контракту. В их компании регулярно появлялись симпатичные девушки, которым очень нравилось галантное обхождение Заболоцкого – мамина школа, однако! Дальше дружеских поцелуев в щёчку дело не заходило, чему девушки особо не огорчались и переключали своё внимание на Лёниных коллег. Лёню это только радовало – он приехал работать, учиться, становиться настоящим профи, а не искать себе жену. Хотя мог бы и найти, тело исправно реагировало на близость женского тепла.
Только тело. Да и то больше в силу общепринятых стереотипов поведения, нежели настоящей заинтересованности.
А на мужчин, как на возможных партнёров, Лёня не смотрел. Не получалось видеть в них, даже самых привлекательных на внешность, то, что Лёня видел в Поддубном. А вот что он видел?
Лёня даже не подозревал, что так много не знает про самого себя.
Чтобы разобраться, Заболоцкий начал вести дневник. Сначала хотел создать электронную версию, но как-то не срослось. Помешала мысль о том, что кто-нибудь может получить доступ и прочитать Лёнины размышления. Поэтому Лёня купил себе толстую тетрадь и торжественно вывел дату на первом листе.
Второй раз Лёня открыл тетрадь после празднования нового года – первого Нового года, встреченного за границей.
У Милоша, на квартире которого собралась их шумная компания, обнаружилась одна интересная книжка. Лёня открыл томик в мягкой обложке чисто случайно – под руку подвернулся. И вместо того, чтобы идти со всеми веселиться на городскую площадь, до самого утра просидел за чтением. Книжка была на английском, заодно попрактиковался понимать, не переводя на родной язык.
Милош без возражений согласился дать Лёне книжку на время – дочитать и обдумать. И к вечеру того же дня Лёня понял, как именно он будет вести свой дневник.
Всю неделю ничегонеделания, возвращаясь под вечер домой, Лёня Заболоцкий перечитывал записи в той самой толстой тетради. Их было ровно шесть, каждая на несколько страниц.
Письма Глебу Поддубному, которые тот вряд ли прочтёт. Письма, написанные в строгом соответствии с рекомендациями из книжки в мягкой обложке, ставшей для Лёни Заболоцкого своеобразным путеводителем по собственной душе.
Леня сочинял эти послания в один и тот же день – первого января. Каждый год, все шесть лет, прожитых за границей.
========== Письмо первое. Четвёртый личный год ==========
Здравствуй, Глеб!
Смешно, да? Я могу в любой момент отправить тебе мейл или позвонить, но вместо этого пишу по старинке – ручкой на бумаге. Я могу объяснить, почему так делаю, хотя вряд ли ты когда-нибудь откроешь эту тетрадь и прочтёшь эти письма. Но всё же объясню – в конце письма.
Пожалуй, начну с даты. Сегодня первый день нового года. У меня получился самый странный новогодний праздник в жизни. Было весело, встречали шумной компанией, а потом я наткнулся на одну книжку. Знаешь, такого формата, чтобы в карман помещалось. У книжки не было части обложки и первых листов, и я не знаю, кто автор. Текст на английском – я начал читать и сразу вспомнил, как ты ехидничал над моим произношением. Рязанско-вологодский акцент, да? Послушал бы ты меня сейчас! Люди, не знающие, что я из России, принимают меня за американца – всё-таки уловить все нюансы произношения можно только напрямую общаясь с его носителями, ты тысячу раз прав.
Так вот, про книжку. Ты всегда скептически относился к астрологии, нумерологии и прочим «псевдонаукам», по твоему определению. Я тоже особо не верил в магию цифр и зависимость характера человека от даты рождения. Но в этой книжке неведомый мне автор предлагал не верить всему этому слепо, а просто подчинить ритм своей жизни определенному циклу. И посмотреть, что из этого получится.
Знаешь, мне стало интересно. Я не пошёл с друзьями гулять на главную площадь, а читал до утра. Мне разрешили взять эту книгу на время – сегодня я закончил свои расчёты и увидел поразившие меня самого совпадения.
Не буду пересказывать тебе, как именно я высчитывал собственный личный календарь. Просто расскажу всё, что узнал.
Прошедший год, оказывается, был четвёртым личным годом для меня. Четвёрка в личном времяисчислении – усиленная работа. Много-много работы. Я начал вспоминать прошлый год и понял, что так всё и было.
Глеб, когда ты уехал, меня спасло только то, что я был вынужден сам зарабатывать себе на кусок хлеба. Я не стал рассказывать тебе в подробностях, как отец разорвал со мной все отношения и запретил маме помогать мне даже продуктами.
Знаешь, я его понимаю. Тяжело менять взгляды на жизнь, и от возраста это не зависит. Скорее, от воспитания, моральных принципов, привитых с детства, согласен? Мне было больно, но ему, думаю, было намного больнее. Родители мечтают, чтобы у детей жизнь сложилась лучше, чем у них самих, а жизнь, которую выбрал я, лёгкой не назовёшь при любом раскладе.
Но я не жалею, Глеб. Веришь? Я никогда не жалел, что полюбил именно тебя.
Ладно, пока отставим лирику. Я же хотел тебе рассказать про мой четвёртый личный год.
Представляешь, Глеб, я практически не помню, чтобы я хоть раз нормально высыпался за все эти триста шестьдесят пять дней. Спасибо Саше, что вовремя подогнал мне санитарскую ставку в лаборатории. Зарплаты хватало ровно на то, чтобы платить за общагу и питаться в институтской столовке.
Помнишь, как я радовался, когда мы с тобой ходили в гости к Говоровым? Тогда я в первый раз в жизни понял, как это здорово – домашняя еда.
Ты шутил, что мы с тобой друг в друге растворяемся и оттого такие худые, и всё время хотим есть. Мне нравилось, когда ты так говорил. Хотя причина нашей стройности была куда как банальнее – ты забывал есть, мотаясь целыми днями по неотложным делам перед отъездом в Америку, а я… Я привыкал к котлетам из туалетной бумаги и картофельному пюре на воде. Мама никогда такого не готовила. Смешно, да?
Я часто улыбаюсь, вспоминая то, как мы жили последние месяцы перед твоим отъездом. Всё на ходу, на бегу, между моими сменами и твоими совещаниями – и так это было ярко, так… Глеб, я так и не научился не краснеть, вспоминая то, что было между нами. Не научился говорить об этом вслух.
Когда ты уехал, мне пришлось утроиться ещё на одну подработку. Прикинь, меня взяли в охранники! Представил, как ты это прочитал и рассмеялся. Да-да, худющего студента, которого ветром качало, взяли охранять очень важный объект. Ты готов смеяться дальше? Я охранял свалку металлолома!
Чёрт, пишу и просто как наяву вижу тебя. Как у тебя изумлённо поднимаются брови, как ты улыбаешься. Глеб, у тебя такие красивые брови. Я люблю проводить по ним пальцем, повторяя их идеально ровные дуги. Люблю? Любил? Опять меня пробивает на лирику, прости.
В общем, вот так я и жил до самого диплома. С работы на семинары, потом на вторую работу, учить и писать диплом, с утра снова на работу, в институт, на работу, три часа сна. Если бы не такой бешеный ритм жизни, я бы сошёл с ума от тоски по тебе.
Мне не хватало писем и звонков, мне был нужен ты, чтобы ты был рядом. Просто был, понимаешь? Я был готов пообещать – правда, не знаю, кому – что не притронусь к тебе и пальцем, если будет возможность просто смотреть на тебя. Мне не хватало воздуха, потому что ты не дышал рядом. Я не запомнил солнца в те дни – кажется, его выключили, и надо мной всегда было тёмное небо.
Я очень, страшно, смертельно скучал, Глеб. Я не писал тебе об этом. Ты был счастлив, полностью уйдя в свой научный проект. Я не хотел вставать между тобой и тем, что составляет смысл твоей жизни – наукой, работой. Ведь мне нечего было предложить взамен. Согласись, я как-то мелковат для такого грандиозного звания – смысл жизни Глеба Олеговича Поддубного.
Это же правда, да? Какой бы ни была любовь, есть вещи важнее. Я же прав, скажи, прав?
Иногда мне кажется, что я себя в этом уже убедил.
А иногда нет.
Потому что я бы бросил всё, если бы ты велел мне выбирать. Даже не велел – просто намекнул. Я бы бросил, Глеб. Я и так всё бросил, вообще-то.