TBC
========== Часть I. продолжение 2 ==========
POV Bill:
И я остался. Остался не просто в Сент-Мари, а с ним. Только я не знаю, зачем. Уже неделю, как мы боимся заговорить друг с другом. Я смотрю на него и жду, сам не зная, чего.
В тот день, у реки, мы бы ещё долго не разрывали своих объятий, если бы я не заметил неуклюже приближающегося Жака, несшего арфу, едва удерживая равновесие. Ведь я так жаждал отобрать у этого инструмента его хозяина, проникшись самой настоящей завистью, что оставил его лежать у камня, где Том играл. Быстро поправив одежду, я постарался сделать самый, что ни на есть обыкновенный вид, однако листочки и соринки в моих всклокоченных волосах, так же, как и пунцовые щёки моего новоявленного любовника, который переводил дыхание, лёжа в траве, заставили мальчишку задержать на нас недоумённый взгляд. Что-то сказав об окончании праздника, Жак достал из-за пазухи мешочек с деньгами, о которых мы точно также позабыли, как и обо всей вселенной, и удалился.
На душе стало очень тяжело. Я смотрел по сторонам, смотрел на лежащую у дерева арфу, на кошелёк, на реку, на арфиста, который, казалось, перестал подавать признаки жизни, безмолвно растворившись в доцветающих васильках… смотрел, а сам думал о том, что не должен находиться в этом месте. Это был мимолётный порыв страсти, но такой всепоглощающей, что от одного воспоминания дрожь охватывала тело. Боюсь подумать, на что способен этот мальчик, если дать ему волю. Он не видит, но в нём столько силы, что в его руках чувствуешь себя игрушкой, подчиняешься этим рукам, которые на первый взгляд такие изящные, почти девичьи. В такие минуты с ним чувствуешь себя ведомым, хотя в обычное время сам ведёшь его за руку. И вовсе он не такой невинный, каким кажется сразу. Но почему же тогда он так робко вёл себя, откуда столько смущения? Тайна. Мы оба не сдержались, но ответственность за этого несчастного легла на мои плечи.
Тогда мы просто встали и, поправив одежду, вместе направились к постоялому двору, куда мне уже совсем не хотелось возвращаться. И даже не из-за того, что там шумно и грязно, но я так задержался, что даже отложил своё путешествие, а потому, что мир начал сужаться до пространства вокруг одного единственного человека, а ведь я так жаждал этой свободы. Мимолётное очарование спало, когда мне казалось, что я взлетаю к небесам вместе с печальной мелодией арфы, и всё вокруг стало напоминать о том, что рядом со мной ущербный человек, совершенно беспомощный и нуждающийся в поводыре. Ни по приходу в наше временное пристанище, ни вечером, ни на следующее утро Том не произнёс ни слова. Мы продолжаем ходить к де Роган, услаждая слух его гостей, за что он даёт нам по десять экю каждый раз, и если учесть, что по окончании ярмарки наша коморка стоит всего два ливра в день, а обедаем мы, в основном у графа, то прибыль сейчас в несколько раз выше наших расходов. А поскольку деньги мне нужны, я продолжаю туда ходить, хотя каждый раз, когда приходится смотреть на тонкие пальцы, танцующие на струнах арфы, меня бросает в дрожь, и я чувствую, как мой голос садится, мешая мне петь. Неясность вносит ещё большее смятение, я не могу понять, чего он ждёт, что происходит в его уме? Спать Том упорно ложиться на полу, подстилая немного соломы, и заставляя меня мучиться совестью, на реку мы ходим по отдельности, не говорим ни на какие темы. Однако он и не уходит никуда.
Но вечно так не будет продолжаться именно поэтому я должен уехать. И я сделаю это завтра же утром. Его Светлость де Роган не раз предлагал мне и арфисту жить у него, в домике для прислуги, но ни я, ни Тома не согласились. Во всяком случае, у него будет, куда пойти жить. Я предупрежу Жака, чтобы тот позаботился о Томе, а сам, в последний раз налюбовавшись спящим очарованием, отправлюсь в путь.
Да, это превратилось для меня в своеобразное таинство: я просыпаюсь с первыми петухами, и подолгу разглядываю прекрасное лицо своего арфиста, пока за окном медленно отступают утренние сумерки, когда свет ещё не будит, а только продлевает дрёму. Я ложусь на пол, подле него, и целую, едва прикасаясь губами к бархатистой коже, глажу, просто вдыхаю травяной аромат его волос, и любуюсь, любуюсь, любуюсь им бесконечно. За окном, в которое дует прохладный осенний ветер, поёт жаворонок. Это так невыносимо, но так прекрасно одновременно – осознавать, что он не чувствует, и наслаждаться им тайно. Быть близко-близко и, ловя губами его выдохи, вдыхать, не касаясь. Наверное, это — то самое, о чём говорят: «Я дышу им». Рассматривать вблизи, так, чтобы видеть пушок на щеках, а потом, так и не обнаружив себя, тихонечко оттянуть ворот льняной сорочки и, затаив дыхание, коснуться языком каждой родинки на смуглой шее. А если и дальше он не шелохнётся — продолжить и, приподняв грубую ткань, спуститься к груди, прислониться ухом осторожно, и послушать удары его сердца, завоевать которое я более не надеюсь. Однако стоит только Тому прерывисто вздохнуть, как я тут же поднимаюсь и выхожу вон. Это похоже на пытку, и так каждый день. Я устал и не могу так больше. Каждый раз сходить с ума, не получая ответного поцелуя нежных уст, а целуя его руки и точёные пальцы, не чувствовать, как они ласкают меня в ответ. Да что там – ответного восхищённого взгляда мне никогда не получить. А я хочу этого больше всего, больше любой ласки. Я хочу, чтобы в этих глазах загорался огонь при виде меня, чтобы Том не мог оторваться от меня, чтобы один мой взгляд был способен распалить в нём незатухающее пламя! Но это всё мечты, которым сбыться не дано. Он молчит, а я не уверен, хочу ли я, чтобы он заговорил.
Иногда случается так, что желая чего-либо больше всего на свете, тем не менее испытываешь облегчение, так и не получив желаемого.
POV Author:
Гийом сидел на берегу реки, кидая в воду камешки, и вспоминал о том, как в первый раз, на этом месте невольно воспользовался слепотой Тома. Настроение молодого человека было кошмарным, но решение было принято – завтра на рассвете он собирался навсегда покинуть это место, потому что его уже не первый день мучили всякие измышления, в том числе и то, что беспомощный Дювернуа просто побоялся оттолкнуть его и возразить. Человек в его положении навряд ли смог бы противостоять зрячему, но вполне мог испытывать отвращение к ласкам с мужчиной. Отчего-то в голове пестрили образы совершенно невинных прикосновений и поцелуев в щёку от тех же сестёр де Роган, но казались такими красноречивыми и неприличными, что Билл даже сплюнул, когда представил себе, что эти девушки давно могли проделывать с его арфистом и не такое. Все эти идеи только усилили головную боль и, поднявшись с места, Беранже зашагал в сторону Сент-Мари, где собирался переодеться и отправиться к графу, который снова пригласил и его, и Тома на сегодняшний вечер.
Поднявшись в свою коморку, Билл не обнаружил там арфиста, и решив, что тот уже ушёл, присел перед маленьким окном, в которое входил шафрановый свет заката, и принялся расчёсывать волосы серебряным гребешком, который он тайком забрал у матери – слишком хотелось иметь что-то от неё, но учитывая, что из дому он уходил под покровом ночи, спросить разрешения Билл не смог. Он ушёл тайно, не простившись, но оставив записку, в которой просил его простить и благословить, и на протяжении всего путешествия, которое длилось уже четвёртый месяц, думал о том, что его родители наверняка очень разгневаны, и особенно отец, который называл танцы забавой для девиц недалёкого ума. Мысли о матери отдались болезненной волной внутри, но быстро сбросив оцепенение, Билл спрятал гребешок и, заперев дверь, поспешил к просёлочной дороге, которая вела к поместью графа.
Густые сумерки в сочетании с нависшими дождевыми тучами производили не самое приятное впечатление, а ветер и вовсе стал почти ледяным, предвещая скорый дождь. Плохое предчувствие не оставляло Билла, и хотя почти каждый день из последней недели не отличался ясностью в мыслях, теперь Беранже мог с уверенностью сказать, что тревога нарастает по определённой причине, которой являлся Тома. И, хотя по дороге ему встретились местные мальчишки, которые сообщили, что видели Дювернуа около часа назад, и тот шёл один по этой самой дороге, Билл всё никак не мог справиться с неприятным осадком, хотя прекрасно понимал, что вот-вот придёт в дом графа, снова увидит Тома, а тот снова не увидит его, но обязательно почувствует и обернётся, как обычно это делает. Дерево за деревом, дорога виляла белёсой полоской перед глазами, а Билл всё не мог понять, почему же Том пошёл к графу один? Холодный ветер развевал чёрные волосы, заставляя сильнее кутаться в шарф, но совсем недалеко показались огни в окнах, Билл ускорил шаг, и буквально вбежал в поместье графа, миновав удивлённого охранника, который стоял у ворот и курил трубку.
Уже оказавшись у самых дверей в дом, Гийом услышал хихиканье и громкий шёпот, которые доносились из небольшой, увитой диким виноградом пристройки. Прислушавшись, он также услышал характерные звуки, говорившие о том, что помимо двух женщин, там находился и мужчина. Неприятная волна жара, вперемешку с нарастающей яростью, с головой накрыла и без того раздражённого Нарцисса, и со всей силы ударив по двери, он вошёл в дом графа, где в центральном зале уже собрались его гости, ожидая прихода музыкантов. Взгляды присутствующих сразу же были обращены на появившегося в дверях Беранже, который даже позабыл о том, что нужно поклониться, и, не обращая внимания на почтенных господ, беспокойно заскользил пылающим взглядом по залу. Картина была неутешительной: арфа была, а Тома не было так же, как и обеих мадмуазель де Роган. С трудом выдавив из себя приветствие, и небрежно поклонившись, Гийом выбежал вон, направляясь прямиком к пристройке. Что он собирался делать – не знал он сам, но гнев настолько заполнил его всего, что было совершенно неважно, что это – не его дом, и он даже не прислуживает в нём. В висках стучал пульс, и Билл даже не сразу опомнился, когда деревянная дверца пристройки со скрипом отворилась, и оттуда показалась сначала старшая сестра, затем младшая, а сразу за ними… Беранже остолбенел, пытаясь выровнять дыхание. Он не сразу сообразил, что следовало бы отвернуться, дабы не ставить барышень в неловкое положение своим любопытством. Вслед за двумя девушками, пристыжено опустив голову, следовал их конюх – молодой и крепкий хлопец, очень схожий чем-то с жеребцами, за которыми присматривал в конюшне графа.
Совесть, словно острой сталью, полоснула по сердцу, и Гийом, неловко склонившись в приветственном поклоне, едва ли не застонал в голос, настолько мерзко ему стало от собственных мыслей, которые он посмел допустить в отношении слепого юноши. Девушки, однако, не сильно смутились, тут же звонко поцеловав его в обе щеки, и заставив скривиться от чувства глубокого отвращения к ним и ко всему вокруг. Пересилив себя, и слащаво улыбнувшись, Беранже замешкался, пропуская их в дом, а сам бросился к колодцу, что был на заднем дворе. Быстро начерпав воды, он стал умываться, тщательно стараясь смыть с себя грязь их поцелуев, которая, как ему казалось, способны была проникнуть сквозь кожу. Ветер, тем временем, усиливался и, стряхнув с себя омерзительное замешательство, Билл решительно направился в дом, надеясь что Дювернуа просто посадили поесть где-нибудь на кухне, как это часто бывало.
Но его постигло разочарование. Оказалось, что сегодня Тома вообще не появлялся и граф удивлённо вскинул брови, когда Билл рассказал о том, что арфиста видели на дороге. Несомненно, он и до этого приходил и уходил сам, но по общим подсчётам юноша должен был придти ещё час тому назад. Не на шутку встревоженный граф послал двоих слуг с масляными фонарями, пройти по дороге до Сент-Мари, которая находилась меньше, чем в версте от его дома, а Биллу было приказано развлекать гостей.
Никогда ещё Беранже не было так тяжело петь. Старшая девица играла на клавесине, весьма недурно, но ему было не до песен, и едва пропев несколько куплетов, Гийом поклонился, и принеся извинения знатным зрителям, и выбежал на крыльцо, где стоял граф, тревожно глядя на вспыхивающие зарницы вдали.
— Почему не поёшь? – нахмурился он.
— Помилуйте, Ваша Светлость, я… — Гийом бросился на колени, хватая графа за руку, — я беспокоюсь о нём. Прошу вас, умоляю! Позвольте мне пойти его искать, я не могу петь – постоянно запинаюсь и забываю слова. Не гневайтесь, господин граф!
— Ладно, будет с тебя, поднимись. Но хотя бы зайди на кухню, Луиза хлеба тебе даст, не пойдёшь же ты голодным? И дождь собирается. Далеко ведь не уйдёт, бедняга, а ты простудишься, если в ночь пойдёшь его искать. Подожди до утра.
— Мы его не нашли, Ваша Светлость, хотя тщательно прочесали даже кустарник! – несколько мужчин, которых послал де Роган на поиски Тома, наконец, появились во дворе.
— Не могу! – уже совсем отчаянно вырвалось и уст Гийома, — А вдруг он не в деревне, вдруг и не дошёл далеко, а свалился куда-нибудь, или разбойники напали?! Я не могу ждать до утра!
— Да хранит тебя Пресвятая Дева…
Видя отчаяние юноши, граф приказал слуге принести тёплый камзол из грубой шерсти, и отпустил, понимая, что Дювернуа уже давно может не быть в живых. Гийом не был местным и не знал, что в округе действительно орудует банда разбойников, убивавших и за пару ливров.
Блеснула молния, а вслед за ней раздался гулкий раскат грома. Подступающая гроза, совершенно не характерная для этой поры года, обещала вот-вот разразиться и поглотить окрестности. Ветер немного приутих, а первые дождевые капли были крупными и холодными. Гийом шёл по широкой дороге, и был уже далеко от Сент-Мари, где успел побывать, но так и не обнаружив Тома, бросился на его поиски, прекрасно понимая, что ночью это бесполезная затея. Но он упрямо шёл вперёд, то и дело спотыкаясь о камни и кочки, и стараясь ни о чём не думать. Безусловно, сознание было готово взорваться от волнения, страха, неизвестности, и одного единственного вопроса: куда ушёл Том? Даже вопрос о том, зачем он ушёл, был не настолько важен сейчас, хотя откуда-то из глубины почти неслышный голос кричал о том, что ушёл он, конечно же, из-за него самого. Гийом озирался по сторонам, и хотя молнии в небе выглядели уже совсем небезопасно, он благодарил небо за вспышки света, что от них исходил, и озирался по сторонам, выискивая глазами знакомую фигуру. Неужели он мог уйти так далеко?
Дождь не заставил себя ждать, и уже через четверть часа небо низвергло на землю потоки холодной воды, заставляя обоих странников, что чувствовали себя сейчас совершенно одинокими и несчастными, остановиться.
***
*включаем Alizbar — Cry of the Banshee http://youtu.be/xozjN5syPzc*
Том пытался идти под проливным дождём, но был так измучен усталостью, что в очередной раз упав, не имел больше сил подняться, и отполз в сторону, с облегчением нащупав густой кустарник на обочине. Несмотря на то, что ему было очень холодно, а вся одежда промокла насквозь, он не переставал убеждать себя, что поступил правильно, сбежав из Сент-Мари, сбежав от того, с кем не хотел и на миг расставаться, от того, чьим голосом был пленён, и чей запах различил бы из тысяч, от того, рядом с кем был впервые счастлив за столько лет. Хотя ощущение, оставленное на кончиках пальцев тёплой, нежной кожей, таяло с каждым днём, Тома был совершенно уверен, что если бы вдруг зрение к нему вернулось, он непременно смог бы нарисовать портрет Гийома, даже ни разу не видев на него. И сейчас, лёжа под потоками холодной воды, низвергаемой небом, он думал лишь о том, что больше никогда не сможет прикоснуться к невидимому объекту своей невидимой мечты.
Вчера ночью, убедившись, что Билл крепко спит, Дювернуа осмелился легонько коснуться его руки едва ощутимым поцелуем, и после этого просидел у низенького топчана, на котором тот спал, почти до утра. Тома ни за что не решился бы коснуться лица своего божества, но желание ощущать его теплоту было настолько сильным, что он просидел около трёх часов, просто прижимая нежную ладошку к губам. Именно тогда он и решил, что должен уйти, чтобы дать Биллу возможность продолжить свой путь. Его арфа осталась в доме графа, а сам он решил уйти в соседнюю деревню, где смог бы переждать, и вскоре вернуться в Сент-Мари, когда Беранже оттуда уже уйдёт. Том прекрасно понимал, из-за чего остался Билл, а скорее, из-за кого, но был совершенно убеждён в том, что такому, как он, не место возле такого, как этот юноша. Всё, что он о нём знал, было рассказами самого Нарцисса, а потому он казался Тому какой-то недосягаемой, яркой звездой в ночном небе, на которые, когда-то, арфист так любил смотреть. В детстве он мечтал полететь на одну из них, и посмотреть, как там живут люди? Отчего-то он был уверен, что там непременно кто-то живёт, и точно так же смотрит на землю, и хочет попасть сюда. Таким же далёким и прекрасным, манящим, и таинственным казался ему Гийом.