Гладит, протолкнув ладонь между лопаткой и полом, поигрывая большим пальцем с соском, и припадает губами к груди. Язык, прошедший по коже, вызвал мурашки и скромное возбуждение. Губы сомкнулись на соске, погрузив его в тепло рта Дофламинго, который стал забавляться с ним. Сейчас бы приласкать его, подыграть ему и отдаться, потому что все эти дни телу именно этого не хватало. Но Ло кладёт руки на его плечи и отталкивает, не желая знать так подробно, что именно он вытворял с… другим человеком.
Говорит о своей любви к нему, а сам практически только что раздел другого человека и ласкал так, отчего Ло возбуждается. Нахлынувшие чувства обиды и отвращения рвали дыхание, которое с шумом он выпускал в ладонь на своём лице. Рука поползла вниз к джинсам, чтобы расстегнуть, чтобы сдвинуть ниже, чтобы проникнуть под них. Истерика накатывает, когда пальцы ложатся на ягодицу и мнут её, и дышать он уже не может. Откидывает ладонь со рта, чтобы вздохнуть, а Дофламинго ему и не противится; вместо этого он приподнимает свой зад, давая ему свободу, и наклоняется к уху.
— Сколько страсти, — смеясь, шепчет мужчина. — Волнуешься, не трахнул ли я её?
Ло повернул лицо к нему, и он немного отстранился, чтобы видеть выражение на нём. Да, волнуется, но не за её здоровье и психику, а за своё право на секс с ним. И это волнение, а вместе с ним обида и отрицание веры в его слова, добавило восторженного блеска в глазе чайного цвета.
— Пусти! — негромко потребовал он, схватившись за руку, которая до сих пор в его штанах.
Дофламинго не удерживал и даже встал на коленях, полностью открыв выход. Ему просто надо было уйти как можно скорее, чтобы не взорваться прямо тут и на радость этой сволочи устроить скандал по этому поводу. Закусывая губу и оскорблённо пыхтя, ползком выбирается из-под него.
— Трахнул, — усмехнулся он, когда Ло полностью выполз и мог встать.
— Врёшь, — запрокинул к его лицу голову. — Это было бы очевидно.
Хочется верить в свою правоту в том убеждении, что такой размер, как у Дофламинго, она так запросто не приняла бы, даже не будь девственницей. А тот рассмеялся, будто ему анекдоты травят, и грубо схватил ладонью его зад.
— А на лице у тебя написано, — протиснул пальцы между ног и сдавил настойчивее, заставив полностью напрячься, — «ты долбил чужую дырку». Ну, прямо, как маленький.
Смеётся над его ревностью, в то время когда самого сильно уязвило, что какой-то немытый пират заглядывается на тот самый зад, который он прочно держит в своих руках вот уже шестнадцать лет.
— Да куда угодно долби, — старается дышать ровно, чтобы не потерять контроль, и отходит в сторону, чтобы он отпустил. — Но не в кого-то из моих ребят.
Вместо того чтобы дать свободу, Дофламинго ещё крепче сжал в пальцах его промежность. До такой боли, которая отнимает власть над телом, и оно уже прогибается и наваливается на бок садиста. Ло впивается ногтями в широкую грудь и другой рукой пытается ухватиться за его руку, и нагибается ещё ниже, слёзно шипя.
И снова кулак попадает ему под дых, и в рот натекает слабый привкус крови. Отброшенный на пол, он валится на спину и хватается за живот, теперь уже после неоднократных ушибов судорожно подрагивающий. Между раскинутых полусогнутых ног укладывается стопа и начинает нажимать на член, словно стремясь раздавить. Коротко вскрикнув, Ло сам закрывает себе рот, чтобы эти звуки не привлекли зрителей, которые уже могут шастать по коридорам в поисках одного за другим пропадающих друзей. Пальцы второй ладони расправил и успел разве что поставить небольшой барьер, а Дофламинго, убрав ногу с паха, схватил за руку и потащил вверх, на себя. Суставы, натянувшись, прохрустели. Насильно поднялся на колени и вцепился пальцами в мягкую часть бедра второго. Безуспешно, только ещё и в нос коленом получил. Взяв за обе ладони, жестокий любовник встряхнул руки так, что вытянувшиеся суставы и жилы онемели. Забрав тонкие запястья в одну руку, он обрушил Ло лицом на пол, выпрямил руки и придавил ладони задом. Возможно, ему и показалось, что мышцы, оторвавшись от костей, съехали вбок, но зверская боль намекала именно на это. Колени разъезжались, но в позе раком он кое-как устоял.
— Прекрасный вид, — усмехнулся своевольный пленник и повёл ладонью вдоль позвоночника, выгибая, чтобы выпятить кверху зад. — А так вообще восхитительный, — хлопнул по ягодице.
Дышать приходилось глубоко, чтобы свыкнуться с болью, которая заполнила собой каждый нервный узел. Большая ладонь обхватила затылок и прижала лицо к паху, уложила ртом на солидный член.
— Пофлиртовали, и будет, — водит лицом по детородному органу. — Хочешь?
Больше всего Ло сейчас хочет свободу своим руками, которые стали символом самой боли. Он поднял напряжённый взгляд на его улыбающееся лицо, и Дофламинго облизнул губу, будто бы давая намёк на то, что жаждет от него получить перед тем, как отпустит.
— Понимаю, — начал мужчина развязывать пояс штанов, — не очень убедительно.
Ло попытался пошевелить руками и оказался способен лишь на то, чтобы едва поскрести ногтями пол, и то не без боли. Одежда спущена, и рука теперь настойчиво давить его лицо в ничем не прикрытые яйца и начавший твердеть член. Характерный запах полностью забил нос и проникал в рот, садясь привкусом на корень языка. Губы дрожат, прижимаясь к горячей плоти.
Хочет, но вовсе не так, не с болью и унижением. Только что ведь говорил, что любит, а теперь поступает с ним, как с несговорчивым секс-рабом. Дофламинго неизвестны пределы скотства — это он всегда знал, просто считал себя исключением из правила. Думал, что хотя бы с любимым человеком он будет обходиться как с человеком. Опустил глаза, чтобы не показывать разочарования и слёз.
— Руки, — тихо попросил он не калечить самое ценное в своём теле, а губы в этой короткой фразе сухо скользили по его достоинству.
Всё верхам было хорошо слышно, но они сделали вид, что к ним никто не обращался. Ублюдок отпустил его голову, позволив подняться с паха, но лишь для того, чтобы стукнуть ладонью по губам. Больно, и Ло невольно приоткрывает рот, в который в тот же миг толкаются пальцы. Снова больно, но теперь душевно, а пальцы возят по языку, собирая слюну.
Другой рукой насильник оглаживает поясницу, приспуская пояс брюк и открывая зад. Ладонь ребром скользнула между ягодицами и сжала одну, будто оценивая отменный кусок мяса на рынке. Потом шлепок, и унижение вытолкнуло скудные слезинки на лицо. А Дофламинго будто и не знает, что он плачет; вынимает пальцы изо рта и кладёт на сжатые мышцы ануса. Просто гладит, увлажняя кожу, и не пытается пропихнуть внутрь. Не сказать, что по-настоящему приятно, но в паху становится горячее. Тело-то реагирует вне зависимости от сознания. Ноги дрожат, потому что хочется поддаться прелюдии и начать двигаться в такт, но гордость останавливает. Его уже сравнивают с блядью таким обращением, не может он ещё и отвечать на это подобным образом. Он лишь монотонно, чтобы отвлекаться и держаться, возит темечком по животу и смотрит на член, набравший размер и готовый к сексу. Без гадания можно заявить, что к оральному сексу. Принудительному.
Ситуация очень похожа на их второй раз. Тогда он тоже не сопротивлялся, понимая бессмысленность этого. Дал то, чего от него хотели, с меньшими потерями для себя.
— Доффи, — говорит слезливо дрожащим голосом, — руки… прошу… Не чувствую их…
С ворчливым хмыканьем, выражающим недовольство короля тем, что ему надо двигаться, мужчина приподнял и сдвинул задницу. Его пальцы — те, которыми он подготавливал зад — снова пихнулись в рот, и Ло послушно вылизывает, как бы мерзко от всего этого ни было.
Кисти парализовало из-за подкожной рези. Он подтянул их и спрятал под своей грудью. Кожа до желтизны побелела, и всё могло бы вылиться в худшие последствия, посиди эта здоровая туша на них ещё столько же времени.
Сдобрив новой слюной, Дофламинго втолкнул в отверстие один палец и вернул вторую руку на затылок своей игрушки, чтобы снова уложить лицом на уже налитый член, требующий внимания. А кисти, наконец, возвращали чувствительность, и их можно было немного сгибать. Ло приоткрыл рот и высунул язык, которым коснулся вздутой вены на члене. Закрыл глаза и облизал ствол до самой головки.
Правильно ведь, к чему эта его гордость, которую возлюбленный в нём ненавидит? К чему, когда в лицо упирается стояк, а глубоко в заднице травят пальцы? Только слёзы пуще побежали, стоило самому себя унизить. Бегут по щекам, огибают рот, в который каким-то образом просочились, и собираются на подбородке. Возбуждают ли Дофламинго тёплые капли, падающие на причинное место? Ему интересно, но страшно поднять глаза и увидеть реакцию, какой бы она ни оказалась. Страшно узнать правду, в которой тот, кого он любит, упивается его унижением. Страшно узнать и ту правду, в которой он унижает его нехотя, потому что в таком случае разум Ло может сломаться от непонимания.
Ласкает языком головку и случайно вскользь касается им пальцев, удобно направляющих её. Его Доффи ведь оценит, если он вылижет их вместе с членом, поэтому припадает к ним губами. Оставляет на них влажный след и целует под головкой, касаясь нижней губой указательного.
Задница уже пылает оттого, как быстро, со страстью движутся в ней пальцы, и жар перебрасывается на яйца. Встанет, скоро встанет, и тогда подонок вообще разойдётся на веселье.
Пальцы, кисловато пахнущие от слюны, пота и предоспермы, отпускают член и подхватывают Ло за подбородок. Большой проскальзывает между распахнутыми губами и принимается за игры с языком, и он отвечает этой прихоти — плотно обхватил палец и обсасывает.
— Да, — минорно говорит насильник, — я её не трахал.
Ло неуверенно поднимает горячие, опухшие от слёз веки и смотрит на его лицо, где и не прочтёшь настроение. Веки наполовину опущены и прикрывают глаза, только потому что Дофламинго смотрит вниз. Линия рта абсолютно прямая. Лишь голос звучал виновато, будто его обладатель сожалеет. Даже если он пытается извиниться перед ним или оправдаться, это уже не важно. Человеческие чувства — не порог дома, как ни отмывай следы вытирания ног, грязь останется. Ло молча опустил голову и открыл рот, чтобы продолжить минет, но до этого сухо произнёс:
— Просто отымей меня.
Стоило озвучить эти слова, как Дофламинго отталкивает его голову назад и вынимает пальцы. Всё прозрачно ясно, поэтому он сам разворачивается лицом к двери и подставляет зад. То ли заплаканные глаза обманывают, то ли память, уверяющая, что закрывал он за собой плотно, хоть и не на замок. Хотя, сейчас ему уже очень многое без разницы, так что не имеет значения и то, что их могли увидеть.
Член вошёл, и безразличие разбилось о то, насколько стало хорошо. Вошёл так туго и плотно, что на секунду вскружило голову. Протолкнулся так далеко, что выдавил протяжный стон, в котором слились боль и наслаждение.
Стоит в полуприседе между его расставленных бёдер и немного склоняется к полу. Держится за его колени, потому что так чуть приятнее, как будто бы по согласию. Огромные руки, пробравшиеся под расстёгнутые джинсы, держат за низ живота и помогают двигаться.
Плотские ощущения на высоте: телу так хорошо, что невозможно сдержать пылких вздохов. А вот моральное состояние, наоборот, грызёт душу ненавистью и презрением за то, что он ищет спасение в телесных радостях. Смешиваясь, эти переживания подняли возбуждение до самого пика, что не ушло от внимания Дофламинго. Он на ощупь освобождает член от белья. Настолько стыдно за свою развращённость, что Ло отпускает его ноги и ложится между ними.
Пол давит грудь, не позволяя ей содрогаться в плаче, но всхлип прорывается, когда стояк забирают в ладонь и начинают мастурбировать.
Оба отвратительны. Зачем они это делают? Поругаются, подерутся, наплюют друг другу в душу, а потом трахаются, будто ничего не произошло, да только привкус дерьма во рту. Всё надоело, но остановиться невозможно, потому что иначе, видимо, они оба любить не умеют.
Кончил первым в его ладонь, на радость не замарав одежду, и любовник кончиками пальцев коснулся подбородка, требуя отнять лицо от пола. Послушно поднимается и вытаскивает навстречу раскрытой ладони язык, чтобы отмыть от спермы. Широкая и полностью измазанная слизью, поэтому лизание её больше напоминало целование. Каждый палец поодиночке, и как же элегантно бывший король сменяет их во рту: плавно, нежно, эротично. Когда он закончил глотать собственное семя, Дофламинго поднял его с пола и прижал к своему животу. Теперь придерживает за бедро, помогая стоять, и обнимает крепко, как в тот же самый вечер, когда впервые сунул член ему в рот.
Излившись внутрь Ло, вынул и проследил, чтобы тот сел на пол. Так заботливо, будто бы не насиловал. Заботливый насильник — это описание оборвало шаткое спокойствие, и Ло заливисто, в истерике засмеялся. Бесконтрольно повалился вперёд, но благо, рука на груди придержала, а он смеется сквозь слёзы, положив руки на его ноги и начав слегка их поглаживать в попытке успокоиться. Несколько минут он хохотал, но после над весельем всё сильнее преобладало горе, а сильная рука заботливого насильника всё это время верно не давала ему упасть.
— Ло? — с жалостью в тоне позвал его Дофламинго.
— Я в порядке, — давя хихиканье, отозвался он.
— В порядке? — усомнился тот. — Порядок есть только в хаосе, а хаос не терпит никого, кроме безумцев, поэтому в порядке могут быть лишь безумцы. Ты, действительно, в порядке?
— Нет, — уже спокойно ответил он, сверля взглядом капли, лежащие на полу тёмными пятнами. — Убери руки и больше никогда ко мне не прикасайся.
Правильно, их сомнительная и отчасти лживая любовь теперь мертва, и если не прекратить цепляться за неё, её труп начнёт гнить вместе с ними. Их душонки уже давно не первой свежести, и для всех лучше не усугублять положение. К чертям вырезать этого человека из сердца вместе с гнилью, которую он в него занёс, и… Что и? Отпустить? Дофламинго не из тех, кто просто так уйдёт после того, что сотворили с его жизнью. Убить? Да, это выход. Но поднимется ли рука после пережитого по его прихоти? Наряду с болью он приносил в жизнь и счастье.
А ведь он выполнил просьбу и тотчас убрал руки, безразлично бросив его в одиночестве и смятении.
========== День 8 ==========
Это уже так повелось, что Ло носит еду в занимаемую не собой, но своим когда-то до безумия любимым человеком каюту. Жгучей горечью на сердце ложится то обстоятельство, что он по-прежнему его любит, ведь прямо сейчас вместо того, чтобы ещё немного побаловать себя неунывающим настроем команды, он поспешил принести Дофламинго завтрак, пока тот не остыл. Вчера они ни о чём не говорили, будто оглохли или онемели. Ло лишь мельком глянул на него, а вот сам не заслужил и беглого взора, будто бы он обычный обслуживающий персонал. Высказали же друг другу главные слова и решили, что пришла пора прекращать разыгрывать мелодраму. Нечего больше обсуждать. Осталось лишь одно незавершённое дело, не будь которого, он бы уже снял кайросэки и пустил всё на самотёк.
Отворил дверь и ступил внутрь. Спит или создаёт такую видимость, лёжа лицом к стене. Постель узкая, зато умещает его во весь рост. Ло даже не догадывался, что, оказывается, проектировал корабль с учётом габаритов Дофламинго. Ширина проходов, высота потолков, даже мебель — всё это пусть и не свободно, но без дискомфорта подходит этой детине. Будь кровать широкая, он бы спал на животе, скорее всего.
Не желая тревожить, Ло тихо прикрыл дверь и осторожно подошёл к столу. Сдвинул к стене очки, лежавшие на углу, и поставил поднос с завтраком. В сравнительной тишине, доступной для подлодки, услышал шорох его дыхания: ровный и безмятежный. Лёгкое одеяло открывает половину спины и руки, которые он сложил на подушке перед лицом. Взглядом Ло прошёлся по угловатой линии тела и остановился на ногах, торчащих из-под укрытия с другого конца. Уделив лишь секунду внимания браслету, плотно сидящему чуть выше щиколотки, смотрит на длинные ступни. Красивые ступни танцора. А ведь он за все эти годы никогда не разглядывал их и не любовался ими, потому что Дофламинго был рядом, настолько близко, что такие, казалось бы, мелочи не попадали в поле зрения. Стоит только потерять и отойти чуть подальше, начинаешь замечать эту невесомую красоту, увы, уже недосягаемую.