Сейчас бы просто сесть у кровати, прислонить свою спину к его и охранять сон, слушая дыхание — даже такая малость выглядит наслаждением. Руки начали ныть от желания прикоснуться к плечу, потеребить за него, дескать… Взгляд метнулся к подносу с едой. Да, чтобы позавтракал горячим. Но ведь, на чистоту, что за детские придумки? Не умрёт же от остывших блюд. Несущественно, поэтому Ло убирает изменнические руки в карманы джинсов и так же тихо, как вошёл, отходит спиной. Искать встречи с тем, кого сам прогнал от себя — безответственно.
Как ещё до завтрака ему передали, они преодолели Рэд Лайн, и лишь несколько часов отделяют их от Импел Дауна. Когда субмарина поднимется в верхние водные слои, чтобы он мог высадиться, будет уже поздно отступать. Да и было бы куда. Он и в самом деле загнал себя в угол, а припирает его к нему Дофламинго, к которому придётся встать лицом, чтобы выйти из тупика. Для него Ло просто сопляк, который жалобно тявкает на уровне пояса, требуя скорее пинка, чем серьёзного отношения. Чтобы победить в их споре, ему нужны карты, которые противник не сможет побить.
Его моральную подготовку к тому, чтобы обрубить прогнившие верёвки, на которых держится мост, связывающий с фамилией Донкихот, потревожил заглянувший в смотровую Бепо. Ло, сидящий на нарах свесив ноги и с опущенной головой, приподнял козырёк шапки, чтобы выслушать подчинённого.
— Ты слишком хмурый, — поделился наблюдениями минк, приоткрыв дверь, и вошёл. — Мы волнуемся.
— Пока не вижу причин что-то праздновать, — ответил Ло, наблюдая, как тот шарит в кармане комбинезона.
— Если нервничаешь, перекуси, — достаёт герметичный пакетик и протягивает капитану.
Ло на кухню обычно не ходит, ребята там и без его советов справляются, так что не сразу сообразил, чем ему предлагают перекусить для поднятия настроения. Уголок рта раздражённо дёрнулся вверх, когда глаза смотрели на небольшую круглую булочку, запакованную в целлофан. Поднял рассерженный взгляд на навигатора, а у того на морде благородная серьёзность, будто он действительно предлагает это съесть.
— Это что за херня вообще?! — с криком выбивает булку из его лапы.
— Яй! — подняв верхние конечности, отскакивает тот и выбегает за дверь. — Пацаны, он в норме!
Вскочив с кушетки, Ло хватает чёртов хлеб и выглядывает в коридор, по которому с потопом удирает вся «святая троица».
— Месяц будете лишь втроём вахту нести! — швыряет им вслед ненавистный продукт.
Слава богу, Бепо ничего не знает. Знай он, за каким действом его капитана застукали Пенгвин и Шачи, а тем более будь в курсе того, что случилось в час, когда он ныл по поводу своих ушей, он бы не молчал. Он бы лично отпустил себе грех и убил Дофламинго, потому что с его колокольни всё видится очень просто. Вернее всего, каждый в команде считает, что Дофламинго — это навязанный на шею их капитана надгробный камень, который тянет его в холодный, тёмный мир бездны. Надо лишь отсечь его, чтобы вернуться к солнцу и свежему воздуху, чтобы начать жить свободно. Но мало кто может понять ещё и то, что с этим надо будет содрать кожу, которая помнит его прикосновения; надо будет учиться жить с открытой раной, ожидая, когда она обтянется новой, более толстой и изрубцованной.
Важно забурчала дэн-дэн муши, соединяющая с рулевой рубкой, и он поспешил принять вызов, в котором, более вероятно, оповестят о прибытии к Импел Дауну.
— Да, — известил, что готов слушать, и сразу же получил подтверждение своей догадки. — Выйдите в верхний слой. Я всё сам сделаю.
⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧
Когда подлодка встала на якорь, Дофламинго точно не знает, поскольку сделали это, находясь где-то в верхних слоях, о чём давала понять дальность обзора, продлившаяся на несколько метров. С того случая, когда его злобное эго, снова не учтя последствия, сделало Ло больно, его не особо интересует ни вид снаружи, ни праздное шатание по кораблю. Лишь изредка в своих раздумьях бросая взгляд на окно, со временем осознал, что пейзаж-то за ним совсем не меняется. Можно с уверенностью сказать, что час они стоят. Лениво в мозгу пробежала мысль, что пришвартовались к острову, а для того, чтобы стоять под водой, у них две возможные причины: не дать сбежать пленнику или скрыться от дозорных.
Его сердце неизвестно где и у кого, и это основная проблема, а всё остальное решаемо — остров же, можно сказать, почти над головой. На этом корабле ему больше и нечем заняться — только спать да думать. А думать приходится теперь слишком много. Если какими-то молитвами он выберется из этой подводной ловушки и вызволит семью из тюрьмы, им придётся восстанавливать всё с полного нуля. Чтобы вновь хоть сколько-то подняться в криминальном мире, потребуется немало пошуршать в самой чёрной тени.
У Ло тёмный разум. Мужчина не исключает, что в разы темнее, чем у него, ведь хватало же ему подлости предавать и лгать, с любовью смотря в глаза и слащаво любезничая при этом. Хватает подлости украдкой смотреть с любовью и тоской, в то время когда сам сказал не прикасаться к нему. Эти слова стали отрезвляющей пощёчиной для Дофламинго, которую дал ему не его мальчик. Нет, эта оплеуха была от его собственной руки.
Любые разногласия с Ло сводятся к тому, что он причиняет ему боль. Не умеет он иначе, и всё тут, как ни пытайся совладать со своими эмоциями, которые пронизаны злобой. Отравлена не только его ненависть, но и любовь: она ядовита и разрушает всё, чего касается, и этим он питал своего драгоценного мальчика. Он всерьёз его любил; всегда: целомудренно отдыхая вместе, развязно трахаясь, обсуждая работу, подолгу беседуя по телефону, а также ссорясь из-за каждой незначительной мелочи, которую тот раздувал до островного размера. Даже понимая и видя, что калечит сознание этого ребёнка, он продолжал его обижать своей извращённой любовью, потому что он — Донкихот Дофламинго, которому дозволено всё. Во всяком случае, так было почти всю его жизнь.
В ставшее привычным до полного игнорирования гудение подлодки вкрадывался другой не менее знакомый звук — сдержанная поступь капитана команды. Шаги набирали громкость, опять вгоняя в тревогу, ускоряющую сердцебиение.
Не сказал бы, что испытывает хоть какие-то яркие чувства к Ло. Уже нет, потому что удар, нанесённый словами мальчишки, выбил остатки терпения. Его постоянные противоречия просто-напросто извели, истрепали нервы и чувства. Он закрывал глаза и убеждал себя, что дело в своенравии каждого из них, но всё куда проще — судьба, действительно, распорядилась так, что они враги друг другу. Станет легче, если, наконец, выкинуть его из своей жизни.
Неловкость — это чувство возникает в его компании. Смотря на него, он неволей начинает снимать взглядом одежду. Как десять лет назад одевался в спортивные тряпки, так и сейчас выглядит пацаном. Неловкость вызывает, конечно же, только та неизменная правда, что он обнажал это тело, укладывал на постель и любил так, как ничьё другое. Смотреть на него и оценивать, словно интимной близости между ними не было, уже никогда не получится.
Так и сейчас Дофламинго навалился спиной на стену и отвернулся к окну, за которым возобновилось движение. Если верить словам местного главаря, они снова взяли курс на базу Пиратов Сердца. Последний мягкий, скрипучий звук ботинок остановился у самой двери, а в следующую секунду она отворилась. Он не собирался смотреть на Ло. Действительно, не собирался, но краем глаза увидел его силуэт. Джинсы и спортивного фасона кофта с капюшоном заляпаны тёмными пятнами. Кровь, литры крови — вот что подсказывало чутьё убийцы, поэтому он приковал к нему свой взгляд.
Пятна разной величины: от невесомых брызг до обильных и отяжеляющих отметин, размером с ладонь Дофламинго. Уже подсохшая кровь багрянцем орошала и лицо, на котором он не видел никаких эмоций, будто Ло закрыл их где-то в тёмном ящике своего разума, чтобы они не мешали работать. Кровь, более яркая и густая, ручьём стекала по шее в глубь джемпера, прямо на грудь. Рукава закатаны, без сомнений, для того, чтобы не сковывали в локтях, когда он не резал, а именно крошил своих жертв. Если предплечья беспорядочно исполосованы брызгами, то кисти рук целиком в крови, словно он опустил их в ванну, наполненную ей.
Не то чтобы картина в дверях была впечатляющей — он видел реки и дожди из крови, горы и поля из трупов, и он знал, что через это же вынудил проходить и Ло. Однако смотреть на него после устроенной им кровавой бани было жутко.
Взгляд упал на нечто крупное, прижимаемое рукой к животу и замотанное в ткань. Даже обилие крови, которая не жалея напитала эту тряпку насыщенным винным цветом, не скрыло чёрные полосы тюремной робы.
На всём Гранд Лайн не одна тюрьма, но Дофламинго твёрдо знал, что прямо сейчас воспитанный им убийца вернулся из Импел Дауна, вырезав там около десятка или несколько больше человек. Понимание того, в чьей крови он искупался и что мог принести в качестве отвратительного сувенира, заколотило по телу нервной дрожью, настолько явной, что на пугающем своим бесчувствием лице прорезалась острая, как скальпель, ухмылка.
Глубоко вдохнув запах крови, которая должна всецело укутывать Ло, он пустяково бросил гостинец из мясорубки на кровать. То, что уже можно назвать только вещью, с тяжестью рухнуло в полуметре от Дофламинго, развеяв этим последнюю надежду на хоть какую-то порядочность мальчишки, стоящего пред ним.
— Не посмотришь, — двояко улыбается Ло, вызывая подозрения в нестабильности психики, — чья?
Не важно чья. Он к ней даже прикасаться не желает, а уж тем более уточнять, кому этот психопат отрезал голову, убивая будущее своего бывшего покровителя и любовника. Только зубы стучат от перемешавшихся чувств гнева, ужаса и отчаянья. Не может оторвать взгляд от замотанной в обрывок униформы наиглавнейшей части тела. Какая разница, чья она, если он всю его семью вырезал? Вырезал мечом, который он ему подарил.
— Перед смертью он, — в выразительной паузе Ло подошёл ближе, будто не понимает угрозы со стороны собеседника или желает принять удар, — лишь спросил, всё ли у тебя хорошо.
Дофламинго и до озвученных слов долей сознания догадывался, кому принадлежала голова при жизни, но теперь он знает это наверняка. Кого ещё по-настоящему интересовало его благополучие? Семья верно служила ему, выполняя любой приказ и действуя по умолчанию, потому что знали цели их лидера. Им были известны его детские тайны и переживания, которыми он, случалось, делился. Они высокомерно нарекли его Богом будущего мира, а богам, как известно, не присуща слабость. Как он всегда мыслил, слабость — это те же самые сомнения, потому что стоит только усомниться в правильности своего выбора и чуть промедлить, считай себя проигравшим. Среди семьи он мог высказываться лишь Верго. Тот просто слушал, не стремясь поделиться своим мнением или советом, и не осуждал — этой скромной поддержки было достаточно, чтобы развеять неуверенность. Для остальных же он был только «юным господином», идущим вместе с ними по выкошенным жизням к их общей цели.
Мало этому сопляку было разрушить его дом и репутацию и отправить на тот свет всех родных — он ещё и насмехается над ним и над ними, принеся ему «это», будто верный питомец, делящийся своей добычей.
Исступлённый гнев рвался из груди, словно раздирая её изнутри ротором с острейшими лезвиями, и застревал в самом верху глотки, потому что рёв — это тоже проявление слабости. Лишь начни кричать в ярости и боли, потеряешь контроль над собой и окружением, потеряешь себя и увидишь, насколько безволен, жалок и уродлив, передашь свою жизнь в чужие руки. Он стискивал челюсти, давил языком верхнее нёбо, напрягал каждый мускул тела, чтобы погасить неистовое желание рвать связки.
Стальные ножны Кикоку молниеносно ударили по кадыку, заперев воздух в гудящих лёгких и вытолкнув резкий вскрик изо рта. Ло забрался на кровать коленями и оружием припёр его к стене. Безумие отчаяния высекает жутковатую улыбку на его лице и расширяет зрачки.
— Что теперь, Доффи? — негромко, словно интимно, спрашивает Ло, пронизывая взглядом плотные линзы.
Дыхание вернулось, а ножны скребут по горлу, обнажая клинок. Гнев рассредоточился по всему телу, наполнив его потушенной кайросэки и подводным заточением страстью, которую Дофламинго хочет подарить этому мальчишке. Острейшее лезвие коснулось кожи, и он глухо рассмеялся, сотрясая горло, кожа на котором слегка рассеклась.
— Я всё ещё твой, — широко улыбается, обнажая огромные и опасные зубы. — Что тебе надо от меня?
Ухмылка на смуглом лице дрогнула, потому что вопрос попал в цель. Ло не может отпустить его из своих мыслей и жизни, в которую Дофламинго, должно быть, приносил только страдания. Глаза цвета пепла в поисках правдоподобного ответа метнулись в сторону.
— Я хочу увидеть твои страдания, — снова улыбается, смотря вниз, где кровать притыкается к стене.
Сделав глубокий вдох, Дофламинго с радостью, за годы ставшей защитным механизмом его психики, даёт моментальный ответ:
— Как печально, да? — кладёт руку на его щеку и поигрывает пальцами на бакенбарде. — Даже труп Верго не дал тебе желаемого.
Вдавив пальцы в лицо, боком кидает Ло с кровати на пол. Клинок во время падения подал вверх и рассёк подбородок. Лишь благодаря кости порез не стал глубоким, а возможно, и фатальным, но кровь натекала быстро. Обрушившись на пол, Ло коротко шикнул из-за ушиба плеча и быстро закатился под кровать, догадавшись о следующем ходе противника, спустившего ногу как раз туда, где только что был его бок.
— Рум, — донеслось из-под кровати, на которой Дофламинго подметил меч.
Схватился за его рукоять и быстро окинул взглядом комнату, ему на радость, имеющую тесные границы. Ло ещё не добился желаемого, так что не сбежит. Так и оказалось — он, понимая примерный ход мыслей своего пленника, возник в дальнем углу, у самой двери, чтобы избежать непосредственного контакта. Кикоку вмиг был запущен в него подобно копью, вынудив ещё раз переместиться. Ло правша, а из этого вытекает, что в ситуации, не дающей время на обдумывание, он машинально сдвинется влево, чтобы не отнимать простор у меча, хоть сейчас его и нет. Только он появился, как и рассчитал Дофламинго, в ближнем углу, мужчина схватил рабочий стул и метнул его.
— Сопляк, — усмехнулся он его попыткам избегать этих несуразных атак.
На этот раз Ло предстал прямо перед ним и схватил за подбородок, вдавив большой палец в порез с такой силой, что обильная кровь еле слышно хлюпнула. Резкая боль пробежалась под кожей по всему лицу и вынудила лишь поморщиться, сощурившись.
— Убивать Верго было особенно приятно, — смотрит Ло через очки прямо в глаза. — На мне по большей части его кровь.
Слыша радость в таких словах, он снова начинал закипать в ярости. Он любил Верго как друга, брата и самого близкого человека, с которым мог обсудить любые тревоги. Поэтому ли Ло именно его сделал символом своей мести? Или причиной послужило давно сгнившее, как и тело Росинанта, желание отомстить? Или ревность? Ревность имеет большой шанс на истинность его причины, ведь люди, несмотря на многочисленные различия в темпераменте и воспитании, все одинаковы. Каждый что-то любит и жаждет, а значит, и что-то ревнует в страхе потерять.
Накрыв ладонью его затылок, припал к приоткрытым губам, которые начал разводить своими, чтобы пропихнуть в глубь язык. Дрожащая рука, что ковыряла свежую рану, упала на плечо и там же сдавила окровавленные пальцы. Жалобно хмурясь в просьбе прекратить, Ло смотрит в его лицо, а он целует ещё ненасытнее, чаще дыша в его кожу, возя пальцами в растрёпанных волосах. Рука, лёгшая на ягодицу и привычным движением заходящая между ног, отрезвила объект домогательств.
Ло отстраняется, и его противник зажимает нижнюю губу зубами, однако она выскальзывает, оставляя медный привкус на языке. В следующее же мгновение Дофламинго испытывает в паху резкую боль, оставленную наконечником ножен, и отпускает его. Скованный болью, с плотно зажмуренными глазами он интуитивно хватает Ло за голову и с глухим треском ломающейся кости ударяет о стол.
Последствия очень гнусной атаки прошли, и перед открытым глазом вырисовывается гримаса боли на лице. С правой брови мальчишки, взявшего на себя роль мстителя, натекает кровь, вынуждая его щуриться, чтобы уберечь глаз. У Ло явный шок, потому что он смотрит прямо, но мимо оппонента, который прочнее взялся за его голову и ударяет в живот ногой. Позвонки в шее прохрустели оттого, какую силу он вложил в атаку. Тело Ло, вырвавшись из захвата, отлетает к стене, о которую прикладывается спиной, и обваливается на пол.