Вот оно! Я резко вдохнул и почувствовал, каким тяжелым и горячим стал воздух. Сердце пропустило удар, и потолок, кажется, все же рухнул, придавив меня своим весом.
- Об этом шла речь на собрании? Так? Вы решали: искать ее или бросить все это ко всем чертям? - Я возненавидел сию же секунду всех, кто был в этом здании. Кучка старых маразматиков, считающих, будто обладая властью здесь, в Темпле, они имеют право сдаться и прекратить поиски. Они хоронят Гвен, даже еще не боровшись за нее как следует!
- Не совсем. И об этом тоже. Дело в том, что перед нами возникло множество вопросов: продолжать ли поиски? Если продолжать, то где и как? Как долго искать? Стоит ли об этом уведомить графа Сен-Жермена? Не получится ли, что мы упустим время на поиски, когда нам надо заниматься замыканием круга, раз мы так близко к цели? Дебаты были жаркие.
Эти люди думают, что имеют право жертвовать детьми во имя их выдуманных целей. Словно жизнь ничего не стоит.
- И что? Дайте угадаю, вы решили, что проще прекратить поиски и похоронить Гвен: все равно она была не обучена для путешествий, а значит бесполезна. Уж лучше вернемся к панацее от всех болезней. Это ведь такая благородная цель, ради которой и жизнью девушки пожертвовать не жалко. Так?
В конце фразы я сорвался, и в моем голосе неприкрыто звучала ярость, которая клокотала во мне. Я еле сдерживался, чтобы ни разнести кабинет и не надавать по морде доктору Уайту, а там всем, кто попадется под руку.
- Нет, не так, – доктор продолжал спокойно, почти отчужденно говорить, как будто только что не слышал мои слова полные желчи и злобы. – Никто ее еще не хоронил. Вот, держи.
Он протянул мне тонкую черную папку.
- Что это?
- Хроники. Точнее выписки из хроник с датами, по которым тебе придется элапсировать. Возможно, среди них ты найдешь Гвен.
- Вы же сказали, что ничего не нашли?
- Я сказал, результаты поиска ничего не дали. То есть, среди них нет упоминания Гвендолин или девушки из 21 века. Здесь, - он кивнул на папку, подливая себе в стакан алкоголя, - собраны выписки из хроник, где упоминаются разные девушки никак не связанные с Тайной Ложей, которые по разным причинам оказались в Темпле.
Кажется, до меня медленно доходил смысл. Я открыл папку на первом попавшемся листе:
«21 июня 1924
В 12.00 дня приезжала дама по имени Келли Макдональдс. Назвалась цветочницей с Саммер стрит. Предлагала купить трехцветные фиалки за один соверен».
- И много таких выписок?
Я пролистнул папку, в ней было ровно 10 листов.
- Примерно, 25 упоминаний. Это мало и много, не знаю. Мы решили, что будем тебе давать в день где-то по две даты. Думаем, в неделю-две уложишься. А затем, какими бы результаты не были, ты снова начнешь собирать кровь путешественников для замыкания.
- Можно сейчас приступить к элапсации?
- Не вижу препятствий для этого…
- Отлично! – на какое-то мгновение я воодушевился. Хоть какой-то проблеск надежды, в отличие от них я хоронить Гвендолин не собирался вопреки всем: Хранителям, истории и предсказаниям Сен-Жермена.
- Кстати, вы решили, будете говорить графу о пропаже Гвен?
- Мы решили, что скажем, если твои поиски ни к чему не приведут. А пока знать ему не стоит.
Я снова открыл папку на первой странице. Там стояла дата 2 февраля 1757 года:
«2 часа после полудня - поймана воровка в сердце Тайного ложа. Пароля не знала. Заключена в подземелье, в третью южную камеру. Будет собран совет из членов Внутреннего круга по поводу дальнейшей ее судьбы. Граф Сен-Жермен будет отсутствовать на совете из-за своего пребывания в России. В связи с этим все права Магистра временно возложены на его доверенное лицо - Миро Ракоцци».
- А почему дата начинается с 1757 года?
- Бога ради, Гидеон, я думал, ты сам догадаешься! – дядя был слишком нервным, даже дерганным, таким я его еще никогда не видел. Он словно похудел и поседел, видно, что ему тяжко дались последние двое суток. Он даже не переоделся, а это был нонсенс. Мне всегда казалось, что даже если грянет третья мировая война, и все будут жить в грязи и нищете, даже тогда он будет менять костюм ежедневно. – Ложа была создана когда? В 1745-ом! А до этого никто никакие хроники не вел. Эта девушка единственная за двенадцать лет существования ложи, кто пробрался в нее. И что я тебе объясняю…
Все это время он лихорадочно настраивал хронограф, принесенный и спущенный в южное подземелье с камерами. В связи с тем, что они не собирались говорить графу о том, что Рубин пропал, было решено, что я буду элапсировать тайно, без официальных встреч. Поэтому на все путешествие мне будет дано 20 минут: проверил - Гвен или нет - и сразу в 21 век. А там уже будут разворачивать дальнейший план действий.
Это самая безумная элапсация за все мои путешествия, даже неконтролируемые прыжки я не беру в расчёт. На мне был черный плащ, черный жилет-камзол, белая рубашка виднелась белыми кружевами галстука у горла и белыми островками пышных рукавов. На ногах были темно-коричневые штаны и черные чулки, мягкие кожаные сапоги. Была шпага и черная шляпа, но зато был без парика, с завязанными резинкой волосами в хвост.
Черные перчатки были на мне одеты, чтобы скрыть руки. Самое странное во всем этом, что мне вручили помимо шпаги, платок и пузырек с хлороформом, а за пояс был заткнут дамский Браунинг, добытый неизвестно откуда.
- Итак. Слушай внимательно! Мы тебя отправим в этот же день, но в 5 часов дня. К этому времени все поутихнет вокруг нее. К тому же темнеет там рано, будет темно, и тебе легче будет спрятаться. По нашим данным, она единственная, кто будет сидеть в камере. На всякий случай девиз дня «Ab abusu ad usum non valet consequential» . Повтори!
- Ab abusu ad usum non valet consequential. Злоупотребление не довод против употребления.
- Правильно! Латынь всегда была твоей сильной стороной. Все готово. Можешь элапсировать.
Укол. Капля крови. Яркая белая вспышка и пол выдернули у меня из-под ног.
Я находился там же, у стены подземелья, только это был февраль 1757 год. Освещение сменилось – меня окружал полумрак, в конце коридора горели факелы. Было дико холодно, поэтому напротив третьей камеры кто-то заботливо поставил большую чугунную переносную печь. В коридоре никого не было. Вся стража стояла за толстой деревянной дверью, ведущей к выходу из темниц. Я медленно начал идти вперед, приближаясь к третьей камере. Я старался идти мягко и бесшумно. Дойдя до камеры, я остановился возле огненной печки и вышел из темноты в свет факелов. Но меня никто не видел, хотя я отлично видел все. Сердце мое сжалось и подпрыгнуло от радости: чтобы быть ближе к теплу, в углу у решетки на тюке с сеном лежала женская фигурка, укутанная с ног до головы в большое коричневого цвета толстое одеяло. Из-под него виднелась макушка с черными волосами.
- Гвен! Гвенни! Это я, Гидеон!
Сердце мое превратилось в тысячу порхающих бабочек. Моей радости не было предела.
Но фигура зашевелилась и села, и тут же бабочки во мне умерли, превратившись в горькое чувство ошибки – обознался. Лицо у девушки было другое, незнакомое. Черты были большие, грубоватые, она ни капли не была похожа на Гвен.
- Простите, обознался, - я был слишком удручен и сконфужен. Как я мог обознаться! Она с Гвен даже рядом не стояла.
- Привет, красавчик! Вас здесь таких собирают что ли? – я ошеломленно смотрел на нее. Понимал, что попал в весьма затруднительное положение. А девушка уже встала с тюка и подошла в плотную к решетке: под темным одеялом, накинутым на плечи, как плащ, виднелось ярко алое платье из тафты с золотой витиеватой вышивкой, которое еще больше показывало различие происхождения девушки и дороговизны платья. – Если хочешь, можешь звать меня хоть Гвенни, хоть Жозефиной, хоть Девой Марией, мне все равно теперь…
- Вы Мария Смит? Осужденная за воровство?
Она томно закатила глаза.
- Ну, сколько можно, а? Я не воровка! Этот придурок Джимми виноват, это он просто решил похвастаться, что знает, как сюда пробраться тайно. Ну, я и пошла. Надоело повторять одно и то же.
Мне почему-то стало смешно, хотя ничего смешного в этом не было. Передо мной стояла девушка, которой завтра вынесут смертельный приговор и отрубят голову. А она пытается свалить всю вину на бедолагу Джимми, которого скорее заставили показать сюда путь, чем он решил похвастаться.
- А платье тоже Джимми дал примерить?
Она надула губки и кокетливо взглянула из-под ресниц своими карими глазами.
- А что, красавчик, нравится? Небось только и мечтаешь, чтобы завалить какую-нибудь девку поблагороднее, чтобы такое платье на ней задрать и сделаться потом ее любовником, чтобы твои долги оплачивала.
- Уж точно не о такой, как ты, мечтаю, - ужасная вульгарная особа. Из ее рта льется столько же дряни, сколько и в ней самой. Хотя чего ее винить: выросла в нищете и на улице, платье, наверное, ее был самый большой куш за всю жизнь. – А платье красивое, да…
Она довольно хмыкнула и любовно начала расправлять невидимые складки на корсете.
- Красивое… – заворковала она своему платью. – Я ее с одной дамы сняла, когда в лесу разбойничали. Ух, она визжала! Пришлось чуток придушить ее. Жаль, что, вы, скоты, испортите его, когда мне голову рубить будете…
На этой фразе она начала всхлипывать и плакать: рот ее некрасиво скривился, а из глаз полились слезы, оставляя на грязном лице бороздки. Но времени утешать ее у меня не было, так как услышал, как отпирается замок у двери в темницу – кто-то сюда шел. Я кинулся в конец коридора, в темноту.
- Эй, ты куда? – услышал я в след голос девушки. В следующее мгновение я увидел молодого красивого статного человека. Он был чем-то отдаленно схож со мной: темные длинные волосы, перевязанные лентой, волевой подбородок, выраженные надбровные дуги, красивый прямой нос и такая же прядка, спадающая на глаза. Одет он был в бархатный темно-зеленый камзол.
- С кем ты говоришь, Мария?
- Вот уж сюрприз! Граф Бенедикт Бенфорд Второй пожаловал. Так? А то я в счете не сильна.
- Так точно. И не надо прибеднятся, Мария. Ты ловко посчитала, во сколько тебе встанет, если продашь инкрустированный персидский кинжал. Я наслышан о тебе достаточно.
- Ох ты! Я тоже о тебе наслышана много, в том числе, что ты не вылезаешь из постели девиц. При этом тебе, что бедная, что богачка, все равно, лишь бы юбка была, - в ответ тот лишь засмеялся, чем вызвал припадок ярости у Марии. – Чего заливаешься? Вон, ваш друг, и то ходок на более благородных девиц!
Она кивнула по направлению в темноту, где стоял я. В этот момент я почувствовал спасительное головокружение - я возвращался в 2011ый год. Напоследок я только и успел увидеть обернувшегося ко мне графа, всматривающегося в темноту: «Какой мой друг?».
Иллюстрация к главе: http://static.diary.ru/userdir/2/7/0/2/2702624/79314896.png
========== Мой демон - близ меня. Гидеон. ==========
Мой Демон – близ меня, – повсюду, ночью, днем,
Неосязаемый, как воздух, недоступный,
Он плавает вокруг, он входит в грудь огнем,
Он жаждой мучает, извечной и преступной.
(Шарль Бодлер «Разрушение»)
Посмотрев на часы, я понял, что опоздал к концу уроков в школе Сент-Ленокс. Было весьма досадно. Значит, мне придется отложить разговор с подругой Гвен, как бы ее там ни звали, на завтра. Шарлотта за завтраком подала отличнейшую мысль: «Не думаю, что знания из тысячи просмотренных исторических фильмов или сериал Доктор Кто помогут ей». Я до этого момента мыслил стандартно, как меня учили по тайноведению и постулатам Тайной ложи Сен-Жермена. Но ведь Гвен не была заложницей всех этих правил, в этом были ее особенность и недостаток одновременно, поэтому ход ее мыслей значительно отличался от моих – мы выросли в совершенно разных условиях. Ведь, когда она узнала, что может совершать прыжки во времени, вместо того, чтобы обратиться сразу за помощью и действовать, как указывает «Свод законов путешественников во времени», Гвен попыталась разрешить ситуацию сама, своими усилиями. Я помню папку, переданную мне мистером Уитменом, составленную ее подругой. Наивный сбор информации из Google, который весьма меня позабавил тогда, но теперь я понимаю, что это была попытка решить проблему самим, своим умом, а это должно быть достойно уважения, хотя, на мой взгляд, это было и чрезвычайно глупо.
Именно поэтому меня теперь не покидала мысль, что Гвен жива. Во-первых, она не Шарлотта. Во-вторых, она не я, она – это сгусток энергии, который пытается отстоять свою независимость и свободу, поэтому, если она и умерла – упаси Господи – то, наверное, наделала кучу шума перед смертью, либо где-то застряла и ждет меня.
Как говорится, чтобы раскрыть преступление, нужно думать, как убийца. А кто знает ее лучше всех, как ни лучшая подруга? Поэтому мне нужно было поговорить с … Черт. Как ее зовут-то? Лейла, Лиззи, Лейзи, Лесси? Да, точно, кажется, Лесси. В принципе, я могу обратиться к брату, ведь она нравится Рафаэлю, но почему-то хотелось действовать самому, без посредников – в точности как Гвен. Моя девочка, что застряла где-то в неизвестности.
За сегодняшний вечер я сделал еще два прыжка во времени: в ноябрь 1760, чтобы полюбоваться толстухой прачкой, орущей на угольщика Темпла, а затем, уговорив дядю, прыгнул на 200 лет вперед, в 1956, ту дату, в которую должна была элапсировать Гвендолин перед исчезновением.
Лучше бы я этого не делал. Элапсировав в знакомый кабинет, я увидел свое персональное орудие пытки – темно-зеленую «кузину Софу». Она стояла все там же, все такая же; немой свидетель нашей страсти. Меня кинуло в дрожь от воспоминаний о поцелуях Гвен, как ее изящные пальцы запутывались у меня в волосах, как ее тело прильнуло к моему, как я ответно запускал свои пальцы в ее мягкие шелковистые волосы, как я гладил ее спину, тонкую талию, длинные ноги, а ее запах…
Merde! Diable!
Как же я ее хотел. Раньше хотел ее тело, сейчас хочу и душу. Хочу ее всю, живую, мою, чтобы найти и не отпускать, даже если придется привязать к себе в прямом смысле слова.
Время затуманилось от мыслей. Я помню, что опустился на пол, напротив софы, не смея даже приблизиться к ней на шаг, будто эта мебель была ядовитым существом. Так я просидел целый час, пока не вернулся в свое время. Я боялся глупого деревянного дивана с зеленой старой обивкой, который напоминал мне о моей любви, о моей страсти, которая тлеет во мне к одной взбалмошной девчонке, превратившей мою жизнь в кошмар из пыток. Господи, да Гвендолин, Гвен, моя Гвенни - единственная, кто смог пошатнуть мою уверенность в себе, заставляя ревновать ее к школьным друзьям и вообще к ее жизни, так совершенно не похожей на мою. Даже к чертову Полу де Виллеру, младшему брату дяди, я сумел приревновать, когда увидел, как он на нее смотрит. Я даже одно время подозревал, что между ними в будущем что-то возникнет, потому что тот взгляд можно было расшифровать, как истосковавшийся и влюбленный в нее.
Тупая софа всколыхнула во мне то, что я пытался спрятать от всех, даже порой от самого себя: я безумно, неизлечимо влюблен, одержим Гвендолин Шеферд, и мне не нужна никакая жизнь, если в ней не будет ее. Той, которая постоянно мне перечила, которая вела себя безрассудно, той, кто показал, что можно бороться и быть независимой при любом на тебя давлении.
Не буду описывать свое состояние по возвращении в октябрь 2011го. Я был уставшим, замкнутым в себе, ведь только что я целый час был наедине со своими воспоминаниями. Мне все казалось, что я чувствую сладкий запах тела Гвен, который, как демон, витал в воздухе 1956го года.
Из-за этого душевного состояния, я чувствовал, что мне нужно прийти в себя, но в другой обстановке, отличной от той, где я только что был. Поэтому по инерции пошел в кабинет профессора Шульца, где вчера ждал Гвендолин с элапсации. Там потратил еще час, отпаивая себя остатками кофе профессора и листая первую попавшуюся книгу с его стола. Это была книга о портретном искусстве с иллюстрациями. Там вообще были одни книги об искусстве. Я сделал вывод, что профессор Шульц историк искусств, который вечно пропадает где-то, редко наведываясь в свой кабинет.