— Да ты не напрягайся, это ж Веник, он местный дурачок. Он глухонемой. Ничем он нам не помешает. Можно ему даже налить.
— Почему Веник?
Ром был крепче, чем казался на вкус, — язык у Пса ворочался с трудом.
— А он все время выпрашивает веник у винодела и метет пыль на площади. Очень ему это дело нравится. Вот и прозвали Веником.
— Веник так Веник. Если он будет молчать…
Они дошли до беседки. Земля вокруг нее была усыпана окурками, а под одной скамеек, приветливо щерясь острым оскалом, лежало отбитое дно бутылки. «Улыбка у этого донышка прямо как у Джоффри», — заметил про себя Пес.
— Эй, Веник, дружок!
Веник сидел к ним спиной — щуплый, в грязной, порванной рубашке. Старуха энергично потрясла его за плечо, он обернулся, демонстрируя им черное, заплывшее от гигантского синяка на щеке, лицо. Собственно, лица-то видно не было — один сплошной кровоподтёк.
У Пса кровь прилила к затылку, бешено стуча в ушах. Это был один из двух. Тот, которого он смял конем. Который держал Пташку за плечи, пока другой урод лапал ее. Он уронил в траву бутылку и прошипел сквозь зубы старухе:
— Иди отсюда, быстро.
Старуха бросила настороженный взгляд на помертвевшее лицо Пса.
— Что случилось-то? Ты словно покойника увидел.
— Так и есть. Только он еще не знает, что он — покойник. Но скоро узнает. Не хочу, чтобы ты смотрела, так что уйди, говорю тебе, пожалуйста!
— Вот и не уйду я никуда! Объясни, что на тебя нашло. Буду тут стоять.
— Вот упертая дура, Иные тебя побери! Что мне, силой тебя убирать?
— Вот и попробуй, убери! Я тебе не твоя шалава из дворца, и не лыком шита! Тоже, напугал! Ты что же, на этого дурачка взъелся, как зверь? Ты посмотри на него: он же убогий! И так его уже кто-то отделал. Да и что он тебе мог сделать?
— Он знает, что. Ты уйдешь или нет?
— И не подумаю! Ничего он не знает! Он даже имени своего не знает. И где живет — тоже. Таскается за кем попало — как бродячая собака за тем, кто ее погладит. Что он против тебя? Ты одним ударом его убьёшь, чудище ты этакое! Убогих нельзя обижать! Грех на душу брать не боишься?
— Много ты знаешь про грехи! Мой грех — не твой же! Я с этим вполне справлюсь.
— Это тебе сейчас так кажется. А я вот греха на душу не возьму и бить его не дам! Или тогда мочи уже и меня заодно! Тебе все равно, должно быть. Но скажи сперва: за что убивать будешь? Просто ради интереса. Если уж пришла пора помирать от твоей руки, то хоть узнать, какому праведному делу ты служишь?
— Я сегодня спас от него и его дружка одну девочку. В лесу. Маленькую. Они хотели ее…
— Трахнуть они ее хотели, ты хочешь сказать? Эка невидаль! И у них не получилось, я так понимаю.
— Не получилось, потому что я помешал. А так бы твой дурачок отлично бы поразвлекся.
— Да что, у тебя глаза не видят, олух ты здоровый? Этот друг даже штаны не может снять без посторонней помощи, так в них и делает под себя. Он этого ничего не понимает. Уж мне-то поверь, я с первого взгляда вижу, на что мужик способен. Случайно он там оказался. Девок он любит, правда. Сестра у него была, померла об прошлом годе от передозы. Вот он ее и ищет, подходит ко всем девкам на дискотеке, берет за плечи и нюхает, мол не она ли.
Пес скривился. И это было неправильно. Все, что принесло бы ему хоть какое-то облегчение, было тошнотворно неправильным. Дурачок Веник радостно таращился на него круглыми глазами с сине-черного лица.
Пес поднял бутылку, отвинтил крышку, глотнул, развернулся и побрёл прочь. Хватит с него компаний на сегодня! В пекло всех!
Старуха взяла его за рукав.
— Ты вместо того, чтобы скакать по лесам и стоить из себя меч правосудия, лучше бы пошел к ней, к своей крале. В первый раз всегда страшно. И больно. Даже если дело до конца не довели. Это я уж знаю. Не понаслышке. Думаешь, от того, что ты убьёшь и раскромсаешь на куски тех двоих, ей станет легче?
— Мне станет легче.
— Вот о том и речь. Тут не любовь, дружок, и даже не месть. Это просто жалость к себе. Про себя думаешь, про нее - нет.
— Что ты мелешь?
— Ты ее не уберег. Или почти не уберег. Это задело, как это говорят, твою мужскую гордость — и теперь ты себя жалеешь.
— Ты с ума сошла, старая ведьма? Ее могли покалечить, убить, бросить там, в лесу…
— Так какого же Иного ты не с ней? После всего этого ты бросил ее одну, шугаться в тишине, минуту за минутой, дергаться от каждого шороха? Каков молодец! Все вы, мужики, одинаковые. И ты, и он вот, — она кивнула на Веника, — гоняетесь за призраками, прячетесь, как пацаны, от жути одиночества, где придется: за бутылкой, за кулаком, за женской юбкой. И вам в голову не приходит, что не в юбке дело. А в голове. Тебе теперь надо спасать твою девочку не от этого вот убогого. Уже спас. Теперь тебе надо гонять тараканов, что в ее же голове и сидят — вся боль всегда зависает там, в памяти. И не медли. Это — как зараза — расползается мгновенно. Промедлишь — потеряешь ее. Спрячется в себя и никому больше не поверит. Или, напротив, пойдет по рукам — и так бывает… Оставь бутылку, тебе нужнее.
Пес, огорошенный такой отповедью, не нашел ничего, что бы он мог еще сказать. Старуха взяла Веника за руку и повела его к магазину. Веник хватал ее за плечо и радостно гудел. Пес подхватил свой жбан с вином в одну руку, ром — в другую и пошел к дороге, что виднелась из-за леса.
Солнце начинало клониться к закату. Хмельная голова Пса прокручивала, как пластинку, старухины фразы, образы Пташки, распухшее, улыбающееся лицо Веника… Он допил ром и хватил бутылку о сухое дерево. Стекляшка разлетелась вдребезги. Один осколок отлетел и поцарапал Псу руку. Пес вытер кровь о штаны, закурил — в кармане почему-то осталась только одна пачка, чтоб ее… Кусты цепляли его за волосы, задевали ожог на лице. Седьмое пекло, что за выходной — просто сказка…
Он открыл вино и, игнорируя собственные мысли о том, что от такой смеси точно потом станет плохо, пригубил и его. Вино стало колом в горле… «Любовь. Чтобы сделать вино, нужна любовь», — вспомнил он. Пес поперхнулся, сплюнул кислятину на землю, вышел из леса и потащился по дороге.
Солнце садилось. Все небо словно охватило пожаром — страшной смесью малинового, алого, розово-сизого и оранжевого. Закат причудливо отражался в блестящих, словно натертых воском, листьях магнолий, растущих неподалеку от гостиницы. Вот уже близко.
Пес тащился так медленно, что закат успел перетечь из малинового в чисто алый, потом в оранжевый. Да, его персональный оранжевый ад. Ад снаружи, ад в голове. А в гостинице — Пташка. Боги, может лучше сразу в пекло? Похоже, пекло настигает его и тут…
Вот и двери уже. Закат отражался в вымытых начисто дверях, двоился пламенем в двойном зазеркалье. Не доходя до дверей, Пес закурил.
«Не буду слушать никаких старух. Мне надоело спасать. От себя бы спастись. Пойду и завалюсь спать. Если Неведомый — мужчина, он все же ниспошлет сон моей разрывающейся голове.»
Пес затушил окурок в горшке с чахлыми цветами, нащупал в кармане ключ от номера и двинулся к дверям. Двери мерзко, надсадно заскрипев, открылись. Прямо перед ним, на углу дивана, виднелась тонкая фигурка в белой майке с пылающим ореолом блестящих пушистых волос. Она обернулась, и вся решимость Пса ушла куда-то, растаяла в догорающем закате. Девочка смотрела на него, испуганно и виновато. За его спиной, открываясь и закрываясь, чавкала беззубой пастью дверь.
Пес шагнул вперёд.
— Пташка?
Комментарий к Часть вторая. I
Тяжелая глава - шла сама, но - ох. Вымотала меня до предела.
========== II ==========
I wonʼt be
Your soft one
I wonʼt be encircled
You might become
Something I need
And you must not
Must not
Get closer
Should I go away
With the dust of your heart
In my mouth
Donʼt show me your weakness
I canʼt rely on you
To know my soul
Donʼt show me your weakness
I might become
Something you need
Something you need
Something you need
To destroy
THC — Need to destroy
— Пташка?
Санса, так и не попав ногами в кеды, привстала с дивана. За спиной Пса надоедливо шлепала дверь, ловящая движения. Пес сделал один шаг вперёд, остановился и продолжал молча смотреть на нее, прищурившись и не моргая. Солнце, бросив последний пронзительный луч в стекло двери, умерло у него за спиной. Санса откашлялась — в горле внезапно пересохло. После всех этих терзаний, сомнений, восстановления цепи событий по капле, всей ее решимости попросить о помощи, решимости о помощи не просить — она не знала, что сказать.
— Добрый вечер.
Как ей его называть, она тоже не знала. Лицо Пса перекосила странная усмешка.
— И ты просидела тут незнамо сколько для того, чтобы сказать мне: «Добрый вечер»? Хотя это утверждение весьма спорно. Да, весьма…
Санса поняла по его голосу, что Пес, видимо, сильно пьян. Пьяным она его еще не видела. Она вообще редко видела пьяных мужчин — все разы можно было пересчитать по пальцам одной руки. Отец (покойный отец — опять не помнишь, что он умер, а ведь он умер!) пил вообще очень немного, по сути своей он был аскет, и всякое излишество ему претило. Она помнила, как ее старший брат пару раз являлся домой нетрезвым, но Санса к тому времени уже лежала в кровати и лишь слышала неразборчивое бормотание брата в коридоре, встревоженный разговор родителей и неуверенные шаги брата по коридору к его спальне. С утра после таких случаев брату было, как правило, дурно, — он по часу сидел в ванной, а когда выбирался оттуда, вид у него бывал весьма бледный, помятый и смущенный. Самым ярким персонажем, связанным в ее мозгу с подпитием, был дядя Роберт. Когда он гостил у них, на столе всегда появлялось вино — а больше всех им угощался именно Роберт. С каждым бокалом он становился все краснее, громче и болтливее, рассказывал дурацкие скабрезные истории, сам им веселился больше всех, шутил над отцом, иногда даже пел. Однажды вечером после подобного застолья Санса мышкой прокралась в гостиную — забрать забытый рюкзак - и с удивлением обнаружила Роберта сидящим в одиночестве перед столом и неотрывным взглядом остекленевших невидящих глаз смотрящим на догорающую в глиняной плошке свечу. Сансу он, кажется, вообще не заметил.
Пес вел себя иначе. Он не шатался, не веселился, не смущался, не пел. Внешне его состояние никак не проявлялось, кроме, пожалуй, нетипично остановившегося взгляда. Обычно он вообще не смотрел на Сансу так подолгу — отводил глаза. А теперь нет. Пока Санса прокручивала в голове все эти мысли, пытаясь найти верное решение и правильную манеру поведения в такой ситуации, он все смотрел на нее, как удав на кролика, прищурив один глаз.
Санса решилась еще на одну попытку.
— Я вас ждала, ммм… хотела поговорить…
— Хотела поговорить? Ну давай. Поговорим. Хотя, может, и не стоит? Все мои разговоры сегодня кончаются печально. Но если ты настаиваешь…
Он странно растягивал слова. Санса не знала, настаивает она или нет. От его слов разило таким холодом и горечью, что Санса, судорожно восстановив в голове свои последние размышления на тему, подумала, что, видимо, она права, и ему после этой истории в лесу вообще не хочется иметь с ней дела. Ну и в пекло его тогда! Сама как-нибудь справится. Санса, придав лицу соответствующее выражение оскорбленной невинности, сказала:
— Нет, если вам не хочется со мной говорить, я отлично могу понять. Я совершенно не настаиваю. У вас сегодня выходной, и вы совершенно не обязаны меня выслушивать. В конце концов, я справлялась со своими проблемами и до встречи с вами. Прошу меня извинить за то, что задержала вас. Спокойной ночи…
Теперь стоило, высоко подняв голову, с достоинством уйти. Беда в том, что она была босая — как тут уйдешь с достоинством, когда на одной ноге надет башмак, а на другой — нет? А еще Санса, как и раньше, боялась идти к себе в номер. Момент выхода со сцены был безвозвратно упущен. Санса вынуждена была сесть на диван и нормально обуться, помогая себе руками.
Пес медленно обошел вокруг дивана, на котором она сидела, и тяжело приземлился наискось от нее. На Сансу пахнуло тяжелым запахом спирта вперемешку со знакомым уже табачным. Пес поставил на пол возле себя большую винную бутылку, практически полную, откинулся на спинку дивана и опять воззрился на нее этим странным немигающим взглядом.
— Твои проблемы… Да, с этим у тебя все в порядке… И ты права: я не обязан. И все же вожусь с тобой, как с полудохлым цыпленком. Старик был тоже прав: весь выходной — коту под хвост… А завтра с утра — труба зовет! — все сначала…
Сравнения с полудохлым цыпленком Санса не выдержала. Какое счастье, что хоть стойка администратора сейчас пустует… Она вскочила, как ошпаренная, метнула на Пса уничижительный взгляд через плечо и рванула на улицу. Она шла так стремительно, что двери не успели открыться, и ей пришлось перед ними затормозить. Когда они все же разошлись, Санса вылетела наружу.
Закат догорел окончательно, и небо было печального, насыщенного лилово-синего, глубокого цвета. Лишь у горизонта, там, где шумело море, еще лежала бледным газовым шарфом серебряная полоса. Санса зло плюхнулась на цветочный горшок. Так ее видно этому негодяю — сейчас Санса его просто ненавидела — но другого места для сидения просто не было. Она уставилась в небо, наблюдая, как тихо гаснет, растворяется в темной воде серебро отголоска заката. Наконец полоса совсем утонула, и синий горизонт слился с чернеющей водой. Последние стрижи, летающие над водой с резкими криками, спешили домой.
Дверь раскрылась. Пес, уже без бутылки, тихо вышел на улицу.
— Прости меня. День был чертовски паршивый, Иные б его взяли. Но и у тебя тоже, я все помню. Мне не стоило… В общем, мне жаль. Что ты хотела мне сказать?
— Не могу припомнить, право.
— Ну, хватит ломать из себя дурочку. На это у меня точно нет сил. Не хочешь говорить — я ухожу спать.
— И идите себе. Вы пьяны.Подозреваю, вам лучше проспаться…
— Да, я пьян, но когда это мешало разговаривать? Выкладывай уже.
В Сансе боролись два чувства. С одной стороны, не стоило идти на уступки и смиряться с неприкрытым хамством и издевками. С другой стороны, — факт остается фактом — на улице было совсем темно, а идти в номер она боялась. Теперь, в темноте, — боялась еще больше.
Пес щёлкнул зажигалкой и закурил. По небу поплыло седое облачко табачного дыма.
— А можно мне сигарету?
— Можно тебе — что? Час от часу не легче! Ты головой, случайно, об корень не ударялась при падении? Какую еще тебе сигарету?
— Обыкновенную. Одну из тех, что у вас в пачке.
— Нет, нельзя. Птенчики, вроде тебя, вообще не должны знать, куда это вставляют.
— Пожалуйста. Я боюсь.
Санса опустила голову, и тут плотину прорвало. Слезы покатились сами собой, затекая в нос, капая на голые коленки. Она вцепилась руками в края горшка, так что рукам стало больно, силясь остановить этот слезливый поток, но, чем больше она старалась, тем сильнее лили проклятые слезы.
Пес в изумлении смотрел на нее. Потом щелчком отстрелил докуренную до половины сигарету, подошел к ней, опустился на одно колено и неуклюже прижал ее к себе. Санса замерла.
— Ну, это уже совсем никуда. Ты решила стать фонтаном для местного украшения? Ты прекрасно смотришься на этом горшке, куда лучше, чем сопливые цветочки. Я дам тебе сигарету, только не плачь. Но ты скажешь сейчас же, чего именно ты боишься.
Санса уткнулась мокрым носом в его белую рубашку. Обнимать его за плечи она опасалась — это был слишком интимный жест. Поэтому одной рукой она еще крепче вцепилась в горшок, а другую с трудом протащила между своим телом и грудью Пса, чтобы вытереть хлюпающий нос тыльной стороной ладони. Потом робко положила Псу ладонь на грудь. Он вздрогнул. Возможно, — если только он не вздрагивает от отвращения — она ему не совсем противна…