Он сходил с ума. В три часа ночи, как сказала ему микроволновка, он выпил стакан воды и одну таблетку золофта, а после завалился в постель, не желая больше ничего в этой жизни, кроме как объять смысл своих мучений.
Мистер Беллами собирался на работу под одну и ту же песню. Покачивал головой слегка, чтобы не прогнать мысли, которые выдавало едва проснувшееся, ещё окутанное дымкой недавнего сна сознание. Всё для себя, в конце концов, это соревновательный мир.
За что всё это? Мистер Беллами не верил в предназначение. Хотя все его мучения и угрызения совести, которые принимали странную форму бога, явно указывали, что именно на него он уповал и его проклинал. Предназначение. Понятие греха неотделимо от религии. Без понятия греха пропадает вся суть запретности, отнимите от всех запретов грех – и всё будет разрешено. Всё можно.
Заповеди сменились законами, и неписанная конституция и свод правил стали заменой библии. В умах людей ещё хранились воспоминания о том, как в одних ситуациях всё было нечестно, неправильно, несправедливо, а в других и вовсе вопиюще. Откуда пошло понятие запрета?
Мистер Беллами думал о том, имел ли он сам право запрещать себе что-либо. Запрещают обычно нечто приносящее вред, нечто портящее картину, мешающее развитию. Но разве мешал вездесущий грех развитию его ума? Его образ жизни нисколько не помешал. Хотя нет, оборвал он себя. Джейми был его ограничителем всё это время.
Мэттью вспомнил Эдварда. Ещё один пример того, как что-то неправильное стало несправедливостью. Он не винил Джейми за упущение в сохранности информации. Он сам был виноват. Мистер Беллами не доверял никому свои секреты.
Он вспомнил, как когда-то раздумывал о возможном шантаже со стороны Доминика. Не Ховарда, Доминика. Доминик не был виноват в произошедшем.
Вердикт был вынесен.
Люди есть люди.
Теперь он бы точно не стал даже думать об этом, хотя как мог Мэттью знать, о чём стал бы думать Доминик. Доминик был таким же, как он – дорожил информацией и не распространялся о чём-то, что можно было обернуть против него. Теперь, когда Доминик фактически заполучил его – Мэттью вздрогнул, распрямляя воротник рубашки, – не это было его целью. Этот метод –получить то, что он хочет, – остался на том этапе, когда мистер Беллами не мог отвести взгляда от его оголившегося бока или длинных ног, которые он закидывал на другой стул.
Но мистер Беллами не мог так скоро скрепить себя. В этом ему не нужен был Доминик.
Наверное, он не сильно страдал от такого поворота. Доминик снова хотел чего-то добиться, но пока не добился, и поэтому Мэттью был уверен, что их история ещё не закончена. Он лишь мучился кошмарами наяву, несмотря на то, что всё было логически правильно и разложено по полочкам в его голове. Он не мог понять, какая часть его внутреннего быта вызывала это давление.
Он садился в своё серое Рено, привычным поворотом кисти заводил мотор и, слабо следя за движениями рук, выезжал из ряда домов, чтобы отправиться на работу.
Может, и правда, Доминик не зря упирался, напрашивался. Мистер Беллами вспоминал его снисходительную усмешку, когда осаждал его парой слов, спускал на землю и делал это с радостью. Доминик был поразительно инициативным, а любые замечания и правда приводили его к совершенству. Он не умел распределять свои силы, зато всегда с охотой делал то, что ему было, как ему казалось, нужно. Может, не зря именно Доминик попытался пройти туда, куда никому не дозволено было войти.
Мистер Беллами поморщился от этой мысли. Он не сидел и не ждал никого, он жил в своё удовольствие.
И, заруливая на стоянку, он зарёкся глушить мысли косяками или алкоголем. Какое вопиющее безобразие. И речи не шло о том, чтобы убивать себя своими же руками. Мысли не покидали его голову, а значит он должен был терпеть и справляться с ними. Всё это было не просто так, и заглушить чем-то симптомы очередной душевной болезни означало лишь углубить её.
Нет уж. Мистер Беллами предпочитал лечиться здоровыми способами.
Студенты с уважением и спокойной радостью в глазах поглядывали на него. Он улыбнулся им.
– Здравствуйте. Скучали по мне?
– Ещё как! – послышалось отовсюду разом, пусть и в разных формах и разными голосами.
– Сегодняшняя лекция посвящена методикам обучения французскому языку, – он отвернул на всякий случай пятую лекцию. Обо всём этом он рассказывал каждый год на протяжении четырёх лет, но ни разу рассказ не получался одинаковым. – Для начала, вспомним разницу между способом и методом в общей педагогике. Роуз?
Они ещё вспомнят его, когда будут сдавать свои зачётные уроки. Третий курс, уже умеренные студенты, нечто видавшие, но много так и не раскрывшие для себя. Мистер Беллами не собирался никуда уходить, как ему казалось ещё неделю назад.
Учение было его долгом, просвещение – деятельностью. Он любил свою работу. О, как он её любил.
Стивен подошёл после второй лекции, принося в пакете законспирированную бутылку виски. Да, они договаривались на сегодня.
– Мистер Капранос, – позвал мистер Беллами, не оборачиваясь. Алекс был занят напеванием очередной песенки и разглядыванием своего свободного графика.
– Да? – с опаской спросил он.
– Замените меня на третьей паре.
Вздох. Капранос был хорош в одном – он был предельно адекватен. Он не спорил, не противился, он понимал своё положение и принимал всё, как есть, ведь это не мистер Беллами ему был обязан, а наоборот. Его сообразительность всегда радовала.
Мистер Беллами кивнул мистеру МакСтивену и начал собирать бумажки, с которыми ему ещё предстояло дома поработать. Отчёты нужны были не только студентам, но и ему самому. После, на следующий день, он должен будет провести пару часов, перенабирая все свои характеристики в профайлы. Второй курс уже начинал понемногу возвращаться с практики – у них она была куда меньше – и приносить свои бумаги. Со всем этим нужно было разбираться, выставлять отметки, консультировать, хотя до последнего ещё не дошло, а после – характеристики, характеристики, характеристики.
Он успевал куда больше, чем Доминик мог себе представить, танцуя под его любимые песни. Эх, Доминик.
Мистер МакСтивен на выходе из здания молча попросил сигарету, протянув руку – мистер Беллами опустил в неё надобное, прибавив к набору зажигалку. Они закурили и мерным шагом направились к стоянке. Торопиться было некуда. Декан никогда не проверял систематичность их рабочих часов, проще говоря, они пользовались доверием, к тому же не впервой.
Оглядев через стекло задней двери пару красных роз, лежащих на задних сиденьях, мистер Беллами глубоко вдохнул и выдохнул не сразу.
– Давно?
– Две недели.
Кивнув, мистер МакСтивен стал рядом, по привычке соприкасаясь плечом со своим коллегой, хотя Беллами всё ещё чувствовал себя его протеже. Мистер МакСтивен всегда относился к нему лучше, чем к другим, и мистер Беллами не мог понять, почему. Совсем не потому, что мистер Беллами был таким умным, ответственным, молчаливым, – эти достоинства повторяли десятки уст, – для него всё это было естественным. Он считал упущением, что не все люди смотрели на мир его глазами.
Мистер МакСтивен никогда не упрекал его и не пытался что-то ему доказать. Им было вместе как-то удобно. Они друг друга понимали. Мистер МакСтивен всегда готов был обсудить что-то, прочесть новую книжку, послушать джаз и пошутить над кем-то. Мистер Беллами никогда не распространялся об их шутках, они оставались чем-то таким личным, как разговоры шёпотом.
Они выдвинулись, переглядываясь с досадой. Моросил дождь, и у мистера Беллами был только один его чёрный зонт. Всё равно это не помешало им, по прибытию на место, провести в почти полной тишине целый час.
Мистер Беллами смотрел на небольшую горку, которая обозначала могилу его друга. Мистер Пусиандр был находкой. Мистер Беллами просто ходил по павильону, в котором раздавали разных животных. Собаки, кошки, кролики, хомячки. Он забрёл туда, потому что в очередной тоскливый день, после работы в университете, ему совсем не хотелось идти домой. Разные мысли всё ещё изводили его своим постоянством и непонятным отпечатком досады. Он смотрел на беснующихся мышек.
Они нравились ему куда больше.
– Сэр? – позвали из-за чёрной коробки. Девушка со странным лицом, не лишённым сочувственного обаяния, поднялась с корточек и взглянула ему прямо в глаза. – Кто-нибудь приглянулся?
– Мыши наверное недолго живут.
– Зато – очень милые зверюшки. Конечно, толку – шумят по ночам, днём бегают и кушают. Но кому-то нравится.
Разговор завязался сам собой. Мистер Беллами расспрашивал, что они едят, чем занимаются, когда нет дома хозяина, а девушка, представившаяся как Эми, многое рассказала ему о грызунах.
– А вы разводите мышей?
– Они сами развелись, – она посмеялась. – Что до меня, я больше люблю крысок.
Она со стеснением показала татуировку на внутренней стороне предплечья.
– Это – Рикки. Я так любила её, она печально закончила, – чёрная крыса с белым крестообразным пятном на спине красовалась на её коже в виде вечного воспоминания. – Не могла избавиться от ощущения потери.
– Сочувствую.
– У меня есть парочка, – вдруг сказала она. – Посмотрите. Вам, кажется, не симпатизируют кошки и прочие, – махнув рукой, она подвинула к нему клетку, в которой, в углу, спали две маленькие крысы, одна чёрная, другая белая. Они были похожи на амулет инь-янь. Уткнулись друг другу в животы и дрыхли без задних лап. – Я любила Рикки. Она была чертовски умной. Они такие, крысы – сообразительные и любопытные, и не рассматривают вас как вышку для лазанья.
Мистер Беллами грустно усмехнулся. Что-то перевернулось в груди от вида этих маленьких комочков с совсем короткой, будто несуществующей шёрсткой. Один чёрный, другой белый.
– Девочка белая, мальчик чёрненький, – понизив голос, будто вторя его душевным колебаниям, сказала Эми. – Нравятся?
– Да.
– Одному ему будет одиноко, – сказала она, доставая сонного грызуна из клетки. – Поэтому следите, чтобы он получал много ласки и внимания.
Мне тоже.
Мистер Беллами был эгоистом, но он хотел кого-то столь же маленького и лишённого всего, как и он сам. Маленький, полностью чёрный грызун шевельнулся в его раскрытой ладони и обнюхал наверняка пахнущие табаком пальцы.
– Не бойтесь, – девушка накрыла его ладонь своей, чтобы зашевелившийся зверёк случайно не спрыгнул. – Погладьте. Готовы?
Он провёл по холке пальцами.
– Готов.
Это мягкое касание повторялось столько раз, что вжилось под кожу, в мышцы и нервные окончания, и пальцы сжались сами собой, когда он сморгнул воспоминания.
– Мистер Пусиандр, – мистер Беллами принял из руки мистера МакСтивена стакан и выпил небольшое количество виски залпом, чувствуя жжение и наслаждаясь горьким привкусом. – Мы прошли непростой путь.
– А что ещё ждёт нас, мистер Беллами, – вздохнул Стивен, положив свою ладонь на его плечо, – что нас ждёт впереди.
– Да.
Земля быстро становилась мокрой, темнела на глазах, вокруг валялись клоки выкопанной им недавно травы, которая уже начинала врастать, и мистер Беллами положил розы ровно посередине, чуть прикопав их, не обращая внимания на то, что от мокрого песка руки быстро становились грязными. В сердце легко защемило, а из груди рвались выдохи.
Мистер Беллами не был в состоянии работать, но работал, вернувшись домой, пока голова не начала протестовать болью в висках. Столько вопросов ещё должны были получить ответы. Столько ситуаций решиться. Но он лишь почистил клетку и закурил, снимая любимый гамак мистера Пусиандра. Этот гамак он сделал из своей старой майки, которую носил ещё во время учёбы в Оксфорде.
С сигаретой в губах он спустился в подвал, оставил там всё под старым пледом, бережно положил поилку, которую Пусиандр всё время переворачивал, наверх и снова вздохнул.
Прощание затянулось, но теперь он был готов. Он был.
========== О том, как заменить незаменимое ==========
Дни тянулись для мистера Беллами, как нитки на прядильном станке – их медленное движение, однотипный транс вгоняли его в скуку, но никак не в состояние спокойствия. Оно больше было похоже на стресс, и ничего, ничего не менялось.
Каждый божий день, до десятого апреля, мистер Беллами спрашивал у мистера МакСтивена, как поживает Доминик, даже если мистер МакСтивен не навещал его в академии. Он-то заботился о своих подданных куда больше, чем мистер Беллами, просто последний рассчитывал на самостоятельность уже взрослых людей, да и находил, что им удобнее работать вне его присутствия. Его самого всегда стеснял кто-то более опытный рядом, ведь каждому приходилось находить свою собственную почву преподавания под ногами, а не подчиняться строгому взгляду мог редкий практикант.
Доминик мог.
Одна неделя. Двадцатое апреля приближалось. Совсем скоро Доминик должен был зайти в эту самую дверь, которую мистер Беллами в перерыве между бумажной работой гипнотизировал взглядом. Встать прямо перед его рабочим столом и положить на него папку.
Он будет поправлять свои отросшие светлые волосы, которые делают его лицо совсем взрослым, но ни на каплю не менее прелестным. А в глазах его можно будет разглядеть гадкий характер и ещё что-то, что не поддастся описанию. Мэттью ставил перед собой один и тот же вопрос, но никак не мог на него ответить.
Скучаю ли я?
К тому же, ему снились разные сны. Подсознание как и всегда знало больше, чем он сам, и Мэттью не мог прояснить для себя ничего сверх того, что он до сих пор вздыхал при мысли о малейшем интимном контакте с ним. Доминик всё же был таким расчётливым в своём понимании. Их взаимодействие и правда обрело совсем другую форму. Более, чем желание засунуть куда-то свой член.
Хотя и так было бы неплохо.
А после мистер Беллами возвращался к себе самому. Он вряд ли когда-то был мечтателем. Да, он был романтиком, и двойственность личности часто мешала ему найти баланс. Как между желаниями тела и ума. С этими он до сих пор не разобрался.