Благодарности во взгляде Мэри не было конца и края. Она плакала, когда провожала их.
– Теперь и ты приезжай в гости, – Мэттью смутился сам себе, тут же отвёл взгляд и начал разглядывать людей, перрон, свои начищенные ботинки.
– Может быть, милый, может быть, – теперь объятья Мэри были совсем другими. Тёплыми. Даже родными.
– Будьте осторожны, я читала, недавно на линии Саффолка объявился вор-мошенник, – в духе Марины было сказать нечто подобное, но и её рукопожатие не отличалось холодностью.
– Удачи, – многозначительно поглядев ей в глаза, Мэттью напоследок улыбнулся Мэри.
Доминик долго обнимал маму, а когда они сели в поезд – долго не мог успокоиться. Ему не сиделось на месте, он пил кофе из термоса, вдобавок ко всему, ходил в туалет, проверял вид из большого окна в конце этой части состава, возвращался и крутился, а после – опять влез в чтение Мэттью, точнее, присединился к нему на середине «Шагреневой кожи». Уезжалось легко, будто оставляя гору переживаний за спиной.
Впервые за всю жизнь будущее сулило Мэттью Беллами множество позитивных вещей, как награду за все мучения и неудобства, как на работе, так и в голове.
Комментарий к О материнских чувствах
в память одному человечку (скромное подношение, правда), останься хотя бы с ними
========== О хлипком заборе ==========
Жизнь хороша тем, что предвидеть что-либо просто невозможно. Конечно, фыркнуть под нос и отпустить скептичное «ну да» достаточно легко, но посмотреть реальности в смешение её лиц и совершить умственное усилие всегда труднее. Жизнь – хитросплетение, а в чьём-то сравнительно небольшом мире живут сотни, тысячи людей, которые совершают решения каждую секунду, каждый своё. И как именно мы проводим вечер, зависит совершенно не от нас.
Мистер Беллами всегда пытался решать за себя, но от пассивности личности избавиться было не так уж и просто. К тому же, окружение не способствовало. Как бы он ни противился вмешательству, оно всё равно происходило так или иначе, и тот единственный метод борьбы с ним, который доказал свою надёжность – ничегонеделание – и сам являлся пассивностью в её истинной форме. Мистер Беллами никогда ничего не хотел делать, на самом-то деле.
И некоторые особые личности оказывали вполне себе гнилую помощь в этом деле. Прежде чем положиться на кого-то, нужно было ещё большее, а что именно, он не знал и сам. Несмотря на срывающее голову количество проведённого вместе времени, само время ещё не наступило.
Знал бы Доминик, что одержал вполне сомнительную победу.
Но он не знал. Мэттью не корил себя за сложный характер; честно сказать, ему было всё равно. Спустя долгие годы сожительства со своими же привычками и манерами, он знал про себя многое, но ни у кого так и не хватило настойчивости, чертовского упрямства, любопытства, чтобы обрести знание его изнутри. Он и сам был не рад понять – пробив первую и вскарабкавшись по второй, перед ним, перед ними встала ещё одна, третья, стена. По сравнению с первыми двумя она могла показаться шатким садовым забором.
– Спасибо, – голос Доминика врывался в уши бурным потоком. Всё-таки приехать на день раньше было хорошей идеей.
– О, – только и выдал он, уставившись на собственный дом в окно.
Беспрепятственно войдя внутрь, Мэттью положил ключи на тумбочку и нахмурился. Первым, за что он ухватился, на случай, если дом взломали грабители, была консоль. Довольно комично.
– Куда исчез тот джентльмен, на котором я женилась в семьдесят пятом, – прокряхтел сзади Доминик, вызывая улыбку. Он одним заходом притащил весь багаж и повёл плечами. – Прохладно нынче.
Доминик исчез в гостиной, пока Мэттью копался по карманам, доставая всё имеющееся на тумбочку, чтобы потом не искать бумажник или свёрток по вещам, и вскоре оттуда послышался яркий смех.
– Чай? Обед? Простите, что воспользовались вашим гостеприимством, – Келли успела один раз обойти вокруг, невесомо обнять и снова уйти. От количества выпитого накануне алкоголя Мэттью находился в подвешенном состоянии, ему хотелось только пить воду и спать.
– Кофе, пожалуйста, – сказал он погромче. Крис неловко застыл в дверном проёме, спрятав руки в карманы джинс. Ждал, пока Мэттью справится с обувью, а после крепко пожал руку.
– Келли просто без ума от вашего кота.
– Да, он кого угодно может его лишить, – усмехнулся Беллами.
Келли всегда приносила с собой особое настроение. В её обществе было не в пример другим спокойнее, и мистер Беллами почти никогда не ограничивал себя в словах, как и она сама. Келли слегка округлилась, а на её щеках появился чудесный румянец. Она стала внимательнее к другим: это было ясно только из того, что года три назад её речевой поток невозможно было остановить, если уж она и бралась о чём-то рассказывать. Она сидела за столом, находясь где-то между гостеприимством хозяина и манерами хорошего гостя.
– Я так давно не была в университете, что наши посиделки кажутся мне чересчур дружелюбным консилиумом.
– Очаровательно, – усмехнулся мистер Беллами. Он тоже был далёк от официоза.
– Крис, – Доминик вдруг оторвался от созерцания плавающей в кружке заварки. – Можно перекинуться с тобой словечком?
Крис пожал плечами и поднялся. Только они вышли, как Келли фыркнула:
– Чувство такта? Что-то новенькое. Как поездка?
– Лучше, чем можно было ожидать.
– Учитывая, что вы никогда не были особенно оптимистичны, мистер Беллами.
– Это точно, – сказал он и замолк.
– Что-то не так? Мама?..
– Нет, нет, – поспешил он ответить. – С ней всё прекрасно. Более чем.
Он хотел бы быть откровенным с ней, она была ему другом, формально и не очень, на протяжении долгих шести лет. Они никогда не называли друг друга друзьями, об этом она могла лишь догадаться, и в этом преуспела. Келли сидела рядом, когда мистер Беллами писал тезисы к защите докторской, когда нужно было подготовить тысячи документов на протокол, когда просто нужно было бежать, а провести консультацию – ещё больше. Но он просто не знал, что сказать. Пусто было не то чтобы в голове, но и в груди, эмоциональный фон просто-напросто отсутствовал.
Крис и Доминик будто растворились, в целом не было другого звука в их доме, который мог бы прервать идеальную тишину. Сами того не подозревая, они дали Келли и мистеру Беллами прекрасную возможность кое о чём побеседовать с глазу на глаз. У Доминика на такие вещи был один ответ – действие, понимание он не практиковал. Келли же смотрела большими глазами, явно не зная, как ещё выразить беспокойство и сочувствие, и не хотела говорить что-либо, чтобы не нарушить покой Беллами. Она вдруг потянулась вбок и сжала его предплечье рукой.
– Вы выглядите потерянным, мистер Беллами, – вкрадчиво, почти до боли ласково сказала она. Так с ним беседовала только мать, только в отрицательном ключе. – Прямо как тогда, на нашей первой лекции, помните?
Он помнил. Каким он был внутри опечаленным, как слишком много думал о том, что нельзя было преодолеть иначе, как опытом действия. Только время спасало его, как необходимый элемент формулы адаптации к чему угодно. В Лондоне недостаточно учили риторике, лектор обязан был быть красноречивым, по его скромному мнению. Когда как его идеальный лекционный материал оставался таким только на бумаге.
– Конечно, я помню, – сказал он и только тут понял, не без помощи Келли – он всего-навсего в депрессии.
Приближающийся смех и шаги, недоверчивый взгляд Келли, которая хотела помочь, но не могла – их прервали Кристофер и Доминик, и Мэттью молча уставился в свой чай бархатного цвета.
– Обсудили новую серию «Анатомии Грэй»?
– Да, – рассмеялся Доминик. – Полное безумие!
– Невероятные вещи происходят, – проворчал Кристофер и хмыкнул в нос.
– Кстати, о невероятных вещах, – сказала Келли, многозначительно улыбнулась. – Планы на Лондон в силе?
– Естественно, – тут же откликнулся Беллами. Ещё пару лет – и он мог бы сожалеть о том, что за столь долгое время так и не умудрился увидеть до сих пор, по секрету говоря, самое сердцу дорогое.
Доминик тут же принялся излагать свои планы, Мэттью – кивать, и сам не заметил, как Келли и Кристофер, тепло попрощавшись, ушли, оставив после себя только довольного и немного растолстевшего кота и отдаляющееся тарахтение мотора за окном. Доминик тискал Принца, раскладывая вещи, а Мэттью вышел покурить.
– Что не так? – спросил Доминик, наверняка собираясь поделиться ещё какой-нибудь мыслью, но учуяв тягостное молчание. Он был поразительно чувствительным к настроению Мэттью, благо, перестал использовать это в корыстных целях. Мэттью и так был стабильно не стабилен, или наоборот.
– Я больше в Some Great Reward, чем в Speak & Spell.
– О, – Доминик уронил кота, который от радости аж вскинулся, пробежавшись по открытой сумке, но никто не обратил на это внимания. – Попробуем реанимировать, – и снова действие.
Несмотря на гнилое чувство в груди оттого, что удовольствие, которое Ховард научился доставлять ртом в преступном количестве, резко дисгармонировало с общей подавленностью, Мэттью, как больной, наслаждался каждым движением, перебирая волосы на его затылке.
Доминик уселся сверху, откинул голову и зажмурился, наслаждаясь беспрепятственным контактом, сжимал с шелестом в руке неизвестно когда и откуда появившийся презерватив в серебристом квадратике упаковки, и его чувства будто перетекали по трубкам в Беллами, внедряясь внутривенно.
Он провёл пальцем по щеке Доминика, привлекая к себе внимание, и одного взгляда, мимического усилия, изгиба брови хватило.
– Наоборот?
Да; и Доминик на удивление точно знал, что делать со своим телом. Он был непривычно молчалив, поэтому постыдный свой полушёпот Мэттью не сдерживал, закрыв глаза, как и Доминик, чтобы не осознавать ничего, а только чувствовать.
– Не понимаю, – хмурился он, лёжа после на левом боку совсем рядом и водя пальцами по бедру Мэттью, который так и остался лежать на спине, не сдвинувшись с места.
Совершив неимоверное усилие, Мэттью сел и отыскал в джинсах Доминика пачку от винстона, в которой они хранили самокрутки. Закурил и откинулся на постель, утешая себя тем, какое удовольствие ему доставляло водить раскрытой ладонью по согнутой ноге Доминика, от колена к бедру и обратно.
С досадой поморщившись, он поднялся, когда где-то за головой на постель прыгнул Принц, и вышел на балкон, укутавшись в одеяло.
Он стоял лицом к Ла-Маншу, чтобы не стать случайно эксгибиционистом, если вдруг кому-то вздумается пройтись по улице. Серокаменная дорожка у побережья была пустынна, её населяли только фонари, большая часть из которых моргала и светила менее ярко, чем положено.
Несмотря на знакомую, как давняя привычка, слабость после секса, он отмахнулся от царства разврата, развернувшегося в его голове.
– Чёртов нимфоман, – обозвал он сам себя, оглядываясь на дверь. За ней Доминик, наверное, мучил кота, лёжа на животе, зарывался носом в его шёрстку и прижимал одной рукой к постели, чтоб не вздумал сбежать, а другой цеплял лапы, отражая последующие нападения.
В какой-то момент мистер Беллами не выдержал. Эти желания ему не подчинялись, он мог только запереть их за занавесом здравого смысла, но какой там был смысл, когда Доминик лежал на животе в постели, скрестив в лодыжках ноги, и проверял ленту твиттера, прижимая к себе кота.
Так и было, и Мэттью уже не понимал, привиделось ли ему сначала это, или же просто впавший в спячку разум поменял события местами.
Доминик прогибался в спине под его руками, наверное, ему они казались ледяными. Вот-вот он расплавится, этот мистер Беллами, и с рук потечёт воск.
Весь Доминик покрылся мурашками – и руки, и плечи, и спина; невыносимое чувство. Ощущения от первого за неделю раза ещё мелькали в голове. Доминик был ещё таким трепетным, потому что молодым. Мэттью ждал его окончательного перевоплощения во взрослого человека, но процесс был мучительно сладок. Он всё ещё был молодым человеком. Его молодым человеком.
– Mon garçon, – сказал он, принимаясь за то, чего Доминик требовал всем телом.
– Это моё второе имя теперь? – подшутил он. Дыхание его уже подводило.
– Третье, – оставляя поцелуй за поцелуем в ложбинке, Мэттью измывался над собой и над ним наверняка тоже. – Моё удовольствие.
Это удовольствие снова нагло руководило процессом, отрицая любые привычки поведения в постели, задавало темп, хватало за бока и подставляло шею, и не дать ему всё это представлялось чем-то невообразимым.
– Как мы ещё не делали этого? – спросил Доминик, когда часы показывали половину десятого вечера. Кухня, стол, подоконник, стена, пол, откуда пришлось перебраться на кровать, потому что холодно. В коконе из одеяла и конечностей Доминика, Мэттью чувствовал себя куда уютнее, но после того, как наваждение проходило, оставляя только слабость и горстку неприличных воспоминаний, всё равно возвращалась пустота.
– Я предупреждал, – сказал он.
– Я достаточно терпелив и настойчив, если надо.
Мэттью покачал головой. Бесконечное терпение реально только с самого начала. После люди начинают друг другу надоедать, и так с ним уже было. С Майклом, который сначала бесил, но это было только на руку, а потом доводил до злобы одним только обычным словом. С друзьями, которых и след простыл.
– Это ненадолго.
– Нет, – сказал Доминик. Так по-доминиковски. Твёрдо.
Остаток ночи растворился в поцелуе, и вставать на следующий день было не просто тяжело, а до боли трудно. Доминик ушёл утром на работу, на целый день, а мистер Беллами расслаблялся в постели до полудня, и подняться его заставило вдруг совсем яркое солнце, осветившее наискосок одну треть одеяла.
Совсем не представляя, чем себя занять, он порассматривал планирование, снова устроившись в постели с кружкой чая – вредная привычка, оставленная ему Домиником – и включил диско. Это навело его на дельную мысль – он давно уже не следил за датами релизов и новостями, поэтому посмотреть пару тройку выступлений ему бы не помешало.
Он совсем уж распоясался спустя пару часов и написал в твиттер:
Лежу в постели с любимой группой.
Довольный таким проступком, он осадил свои же мысли, чтобы не доходить до абсурда, но ему стало до безумия весело. Как обычно, фаза полного безразличия сменилась бестолковой эмоциональностью, с которой вообще невозможно было что-либо сделать. Он уже предвкушал свой день рожденья, вот только как объяснить Доминику его, мистера Беллами, традицию отмечать, он был без понятия.