— Опять клан. Вы только и можете это повторять. Вы все недооцениваете свои возможности, как можете по-настоящему оценить мои? Победитель тот, кто побеждает учителя. Мой учитель — вы, и если надо доказать клану, — последнее слово Итачи произнес с отвращением, — что я его гений, дайте мне победить вас. А если вы боитесь меня, тогда как и все остальные лежите и дальше в грязи и не вставайте.
— Что? — лицо Фугаку покраснело от гнева. Его губы вздрогнули, а взгляд пронзил сына стрелой ярости. Итачи так же остановился, обернувшись через плечо.
— Постоянно связан, — его голос начал набирать обороты, пока не достиг высшей точки. — Почему я постоянно связан обязанностями и кланом? Почему мне нельзя поступить так, как я хочу? Вот, что я думаю!
— Что ты говоришь? — Фугаку стиснул кулаки. — Ты бросаешь вызов мне и всему клану? Да что с тобой такое?
Итачи спокойно перевел взгляд вниз, на землю.
— Я просто говорю, что должен был сказать давно. Я теперь буду делать, что должен. Будучи дальше связанным, я ничего не смогу сделать для вас и деревни.
— Хватит нести чушь! — Фугаку дал сыну нетерпеливый подзатыльник, закипая от неожиданной ярости.
Чужой, стеклянный взгляд Итачи. Предупреждающий, глубокий, колкий.
Эти странные глаза всегда удивляли Фугаку своей в одно и то же время выразительностью и полным отсутствием какого-либо чувства в них. И пугающие, и привлекательные, и незнакомые, Фугаку давно не понимал, о чем думает его сын, и неизвестность его невероятно беспокоила: он терял своего сына. Всей семье было видно, что настоящего вкуса жизни у Итачи никогда не было. Откуда могли взяться эти слова, что на этот раз могло их породить?
Фугаку успел заметить во взгляде сына раньше не виданный блеск, мелькнувший на долю секунды.
Что это было? В таком человеке, как Итачи, это могло лишь настораживать.
Итачи в это время сделал мягкий шаг назад.
— Я позволил вам такую вольность, как будто я мальчишка, только потому, что вы мой отец. Но второго раза не будет, — и он, развернувшись, пошел быстрым шагом, оставляя позади вконец изумленного отца. Тот яростно сплюнул на землю, наконец, замечая, как вокруг застыли люди в немой маске страха и любопытства.
***
Пересохшие и потрескавшиеся губы были плотно сжаты. Руки, покоились на коленях, сбитых от очередного боя.
На улице разливались сумерки, покрывая за собой засыпающую деревню. Дождей снова не было, поля опять начали пересыхать, крестьяне таскали на своих сгорбившихся спинах большие кадушки с водой из реки, тяжело и устало передвигая ногами по заросшей траве. Кое-где выгоревшая и едва ли не испепеленная, она была как будто железная проволока на ощупь, по ней почти нельзя было ходить. Саске исколол себе ноги, пока брел с группой по полям, пока кутался ночью в выгоревший пепельный плащ, порванный внизу у подола в давней драке.
После недели отсутствия дома холодные татами в гостиной, где сидел отец, казались настоящим раем для грязного тела, которое в конец измучили на докладе у Хокаге. Саске искренне наслаждался приятным полумраком комнаты, опускающейся в сизую тень по мере того, как солнце садилось все ниже. Мать зажгла три свечи деревянного светильника, тенями плясавшими на стенах и то и дело освещавшими выпрямленную в спине фигуру отца, скрестившего ноги в позе лотоса.
Саске, только что отчитавшись перед Фугаку, молчал, желая немногое: смыть с себя грязь, помазать и перевязать раны и одеть свое юкато, пахнущее уютом и домашним теплом. Его любимое юкато темно-синего цвета.
Отец, наконец, открыв глаза, которые держал закрытыми на протяжении всего рассказа сына, встал, оперевшись рукой о татами. Саске мгновенно поднялся следом за ним, но едва заметно покачнулся: он долго не ел, был измотан в сражении, где они потеряли одного своего шиноби. Усталость была не смертельной, но довольно тяжелой, и поэтому Саске уже было все равно, что скажет отец.
— Что и следовало ожидать от моего сына. Я искренне рад, что ты отличился на миссии. Но впредь старайся не терять свою команду, от этого во многом зависит успех заданий и твоя собственная жизнь.
— Да, отец, — Саске поклонился, чувствуя вспыхнувшее в остывшей было крови торжество: слова Фугаку обладали почти чудесным свойством, Саске готов был слушать их каждый раз, принимая любую драгоценную, заработанную тяжким трудом, кровью и пóтом похвалу из уст своего отца, и неважно, в каком состоянии приходилось находиться.
— Саске, — Фугаку внезапно поднял согнувшегося в поклоне сына, крепко сжимая его мускулистые и натруженные плечи и смотря серьезным немигающим взглядом прямо в глаза того. Саске, вовсе не ожидавший этого, сначала не понял, что произошло, но все равно внимательно и доверчиво смотрел на отца, пытаясь понять, что значит эта непривычная для Фугаку скупая ласка. — Ты не представляешь, как я горд и рад, что у меня такие сыновья. Ты должен понимать и серьезно относиться к тому, что вы моя бесконечная гордость и радость, ты и брат не должны подводить нас с матерью и расстраивать.
— О чем вы, отец? Мы с братом всегда стараемся для вас с мамой, вы можете положиться на нас, — Саске, сбитый с толку, когда Фугаку начал трясти его плечи, крепко сжимая их и отстраненно прожигая взглядом запекшуюся рану на правом локте сына, непонимающе смотрел на отца.
— Я верю в тебя, Саске. Верю в Итачи. В вас обоих, пойми, я могу доверять и положиться только на одних вас как на самого себя. Вы — моя честь. Вы - моя жизнь. Ты, Саске, ты понимаешь, что значит быть честью и жизнью своего отца? Когда у тебя будут дети, ты поймешь это, сын. Только прошу об одном: никогда не думай так, как твой брат, — Фугаку отпустил плечи Саске, выходя из гостиной.
Саске все еще стоял на месте, отчужденно наблюдая, как пламя свечей светильника вспыхивает на стенах.
«Как брат?».
Саске нахмурился, медленно поворачиваясь к выходу.
«Странно, — он медленно выходил на веранду, обращая взгляд, ставший серьезным, с толикой напряжения, к побледневшему на западе небу, — что Итачи мог ему сказать? Его мысли… они очень запретные, неправильные, но вряд ли, что он сказал отцу что-то о нас, иначе бы родители не позволили бы мне к нему приближаться или изгнали бы Итачи из клана и деревни. Что такого мог сказать брат? То, что думал о клане? Даже тут у него неправильные мысли. Я люблю и восхищаюсь его неправильными мыслями, делающими брата другим, неизвестным мне, если бы только все они знали, как я их обожаю, но и не разделяю некоторые из них», — Саске посмотрел в спину удаляющемуся по деревянному настилу отцу. «Если бы он знал, что я испытываю к брату, а он - ко мне… прости, отец, но мы паршивые дети».
Внезапно Саске, решая вернуться опять в дом, к очагу и поужинать, застыл, напряженно вглядываясь в сторону, где одиноко удалялся отец, чьи плечи едва заметно опустились.
Навстречу отцу шел Итачи. Шел медленно, его юкато не шевелилось под ветром, ткань шуршала только под легкими движениями тела.
Сын и отец приближались друг к другу, но никто из них не думал поднимать опущенной головы. Вот они поравнялись.
Глаза Саске приобрели оттенок отрешенного изумления.
Фугаку и Итачи прошли мимо, даже не взглянув друг на друга, даже не почтив отца поклоном, а сына - кивком.
В этот момент внутри что-то замерло.
Брат приближался, шлепая босыми ногами по дереву, а Саске беспокойно и даже вопросительно вглядывался в него, неосознанно сжимая кулаки. Он старался не обращать внимания на то, что непривычным и незнакомым огнем вспыхнуло внутри. Он только пытался понять, что произошло в их семье.
Итачи с ним поравнялся, но даже не поднял головы, даже не взглянул, даже не шевельнул плотно сжатыми губами. Саске, словно задетый за живое, обернулся, тихо, но твердо и внятно позвав Итачи:
— Брат.
Тот остановился, оборачиваясь.
В первую секунду Итачи хотел пройти мимо. Он не хотел останавливаться, но когда брат его позвал, нельзя было молча уйти, ноги не могли больше двигаться. Увидев на лице Саске смесь испуга, непонимания и потерянности, Итачи не смог сдержать измученную и натянутую улыбку: за эту неделю он открыл в себе новое, раньше не замечаемое ощущение — он с изумлением осознал, что скучает по Саске, что еще способен делать это.
— Мы с отцом поссорились, не бери в голову. Все в порядке. Помойся и иди ужинать, уже темнеет.
Саске кивнул головой. Итачи, снова спрятав улыбку и опустив глаза к полу, сухо и слишком холодно кинул перед тем, как снова продолжить путь:
— С возвращением.
***
Сумерки, сгущающиеся с каждой секундой все больше, лились из открытых седзи, в которых светилось темно-синее, почти черное небо, наполняли комнату все большей вязкой темнотой, слипающей глаза. Саске, лениво не разжигая огня в очаге для света, сидел на своем месте у старой деревянной табуретки. Мать, перед тем как уйти спать, поставила сыну еду и даже хотела посидеть с ним, но Саске только покачал головой, отказываясь от ее общества: было позднее время, даже отец уже лег в постель.
Месяц еще не сиял на этой части неба, он был по другую сторону дома. Из открытых седзи снова доносилось шуршание кустов сада, как будто там кто-то осторожно бродил, неслышной поступью ступая на огромные плоские камни, разбросанные среди невысокой мягкой травы.
Саске, поужинав, маленькими глоточками пил воду, которую уже и не надеялся встретить из-за эпидемии в клане. Он медленно отпивал ее, прохладную и со сладковатым привкусом, не отрывая темных глаз от Итачи, сидящего напротив. Тот не возражал против того, что оба сидели впотьмах; наоборот, казалось, ему нравилось пить взбитый веничком чай из крошечной пиалы, растворяясь в звенящих сумерках.
— Из-за чего вы поссорились с отцом? — Саске отставил глиняный стакан, подпирая подбородок руками. Его все еще волновал этот инцидент.
— Ты до сих пор думаешь об этом? Забудь, ничего такого, ты же знаешь отца, он может разозлиться из-за любой мелочи.
— Но если учитывать, что ты думаешь и говоришь странные вещи, — недвусмысленно усмехнулся Саске, — я бы не сказал, что это такие уж и мелочи.
— Успокойся, это только наше с ним дело. Не лезь. Твое дело заканчивать с ужином и идти спать. Ты только вернулся домой, я знаю, ты валишься от усталости, — Итачи кончиком пальца провел по нижней губе, стирая с нее влажный след чая.
Саске не сводил свой взгляд с брата, наблюдая за тем, как тот пьет. Как тонкими бледными губами обхватывает тонкий край пиалы, как его горло вздрагивает при каждом глотке, как Итачи кончиком языка механически слизывает пенку с уголков рта. Его хрупкая фигура в черном хлопковом юкато на фоне открытых седзи и сада казалась чем-то невероятно изящным и легким из-за складок одежды и непринужденной позы.
Саске никогда не позволял себе наглости вот так рассматривать брата. Обычно он делал это тайком, так, чтобы обратить внимание на некоторые детали, а иногда вовсе не находил в себе потребности смотреть на Итачи, но сейчас во всю разглядывал его, пока в глазах не появился странный огонек.
Саске никогда не представлял, он даже не думал о той глупости и дерзости, чтобы представить брата с собой, или того в каких-либо откровенных позах, или совершающего будоражащие кровь действия. Если такое и случалось, то мутно, неопределенно, быстро, мимолетно и бездумно, как шутка сознания.
Когда брат слизал с края пиалы последние капли чая, терпение у Саске кончилось: он и сам не понял, когда уже очутился рядом с Итачи, когда успел взять из его рук пустую пиалу и положить свою ладонь на его теплую щеку.
— Что ты делаешь? — тихо спросил Итачи, как будто с ними рядом находился кто-то еще, готовый подслушать все до мелочей.
— Думаю, как мне раньше не пришло в голову вот так быть рядом. Ты был так далеко, а теперь вдруг близко, совсем близко. Я догоняю тебя, брат. Что думаешь, если ты превратишься в ничто на моем фоне? — Саске, словно опомнившись, отстранился. Он сел рядом с Итачи на татами, чувствуя, как сзади в спину упирается тупой и твердый край стола.
Итачи едва заметно приподнял уголки губ. Он протянул руку вперед, касаясь мягкого воротника юкато брата, пробегаясь по хлопку кончиками пальцев и дотрагиваясь до яремной впадине на шее, замечая, как участился пульс Саске. Итачи со спокойным удивлением от приятного ощущения наслаждался прикосновениями к его коже, к ткани одежды и уже совершенно без улыбки вглядывался в лицо младшего брата, пока не сказал достаточно серьезным и строгим тоном:
— Я хочу, чтобы ты кое-что помнил. Мы необычные братья. У нас есть только мы с тобой. Даже если это будет всего лишь преграда, которую тебе надо преодолеть, я всегда буду с тобой. Даже если ты возненавидишь меня, для этого и нужны старшие братья.
Саске подвинулся к брату и осторожно, как будто нерешительно нагнулся к его лицу, приоткрывая губы.
Итачи было необычно и странно видеть Саске таким, по-настоящему желающим чего-то большего чем слова, братские объятия, щелчки по лбу — в нем пробудились его мужские инстинкты; особенно необычно и захватавающе было чувствовать то же самое внутри себя — запоздалое пробуждение молодой крови. Саске твердо упирался руками о колени своего брата, отрезая пути к отступлению, и Итачи не мог не признать, что это приносило волнующее ощущение, которое прежде никто из них не испытывал.
Это была та самая головокружительная жизнь.
Итачи молча смотрел в глаза напротив испытывающим взглядом. Неужели он мог когда-то думать о том, чтобы уничтожить все это из своей жизни?
Казалось, что сейчас закружится голова.
Итачи больше не думал о сомнениях или о том, хорошо для брата это или плохо: они оба решили так и договорились, ведомые собственными мыслями и чувствами. Все было естественным, нужным, правильным, что никто и не смел думать о том, что так нельзя делать. Все было разрешено, больше границ между ними не существовало. Это была свобода, о которой мечтал Итачи. То, что эта свобода запретна, только еще больше подстегивало на дальнейшие действия.
Саске, приблизившись, кончиком языка слизал полузасохшую пенку с нижней губы брата, прикусив ее острыми зубами. Рука Итачи, теплая и тяжелая, легла на его затылок, аккуратно сжимая мягкие волосы; другая коснулась одними кончиками пальцев до чувствительного места между лопаток, заставляя Саске внезапно вздрогнуть и задержать на секунду дыхание. И Саске не выдержал: сжав пальцами ткань хлопкового юкато на плечах брата, он впился в его губы.
Итачи резко вздохнул, напрягаясь и одновременно расслабляясь, отвечая; внутри все незнакомо сжималось, пока не загорелось огнем.
Оторвавшись от губ старшего брата и хрипло задышав ему на ухо, смотря, как их волосы смешиваются, переплетаясь друг с другом, Саске прижимался к телу Итачи и, своим животом касаясь его, опираясь на его плечи, неосознанно откидывая голову назад и шипя сквозь зубы, терся о нечто твердое, что упиралось ему в бедро. Внизу живота что-то скручивалось, собиралось в плотный комок, несущий напряжение и удивительно приятное ощущение жара внутри себя. Итачи обнимал младшего брата за лопатки, закрыв глаза, тяжело дышал ему во впадину на шее, всякий раз вздрагивая, когда Саске касался своим пахом его.
Руки, блуждающие по молодому телу, осторожно касались его, словно точно знали, где надо прикасаться; губы, мягкие, сухие, покрасневшие; кровь, почти кипящая, стучащая в висках.
Саске едва ли не дрожал, извиваясь в руках брата и сидя у него на коленях; терся своим телом о его, вцепившись в волосы Итачи, шипя и требуя, чтобы его сжимали в своих руках сильнее. Как только холодные пальцы старшего брата забрались под край длинного юкато, ложась на горячие бедра Саске, тот, коротко усмехнувшись, впился в губы Итачи, толкаясь бедрами ему навстречу.
Итачи не понимал, что происходит. Он чувствовал, как его губы, уже припухшие от ласк, целуют и тянут на себя, рычат в них, покусывают, вскидывая бедрами и все больше прижимаясь к его горячему животу.
Сопротивляться безумию было бесполезно, Итачи понял это, как только увидел взгляд младшего брата.
Саске не помнил, когда оказался на прохладном татами со спущенным на одно плечо юкато, раздвинув ноги и позволяя Итачи тереться о свой живот, подавляя вздохи и закусывая губы, чтобы не простонать. Старший брат припал к его лицу с восхищением, вздрагивая от тесного контакта, целовал горячие щеки, дрожащие веки, прокусанные губы, ощущая, как рука Саске настойчиво гладит его гладкую грудь, другой рукой лаская себя. Итачи, заметив это, нахмурился, сбрасывая ладонь брата с его же груди и, нагнувшись, начал прикасаться к его горячей коже сам, толкаясь все быстрее. Духота накалялась, становилась неимоверно тяжелой. Им обоим было смешно думать о том, чем они занимаются на полу в том месте, где завтракают родители и готовят на очаге пищу.