Где-то закричали дети и завизжали девушки, убегая с улицы в теплые дома с кувшинами воды.
Итачи, сонно и медленно приподнявшись на локте, почти слепо, едва двигаясь в горячей дымке сна, потянулся и кое-как достал кончиками пальцев седзи, прикрыв их. Теперь дождь глухо застучал с обратной стороны.
Юкато с ночной рубашкой небрежно сползли с одного плеча, в обнаженную кожу которого до сих пор цепко впились пальцы Саске. Он еще спал; пряди волос Итачи упали ему на щеку, защекотав ее, иссиня-черные волосы, разметавшиеся по ткани, перемешались с другими, темными, цвета вороньего крыла.
Лицо Саске было спокойно, даже как будто холодно и строго, хоть и расслабленно.
Итачи снова прилег, косясь на брата. Для него было необычно странно просыпаться с кем-то в одной постели. Бывало, что во время миссий для экономии они иногда спали на одном футоне, но никогда прежде не просыпались в обнимку: каждый строго на своей половине, и даже если касались друг друга, то делали вид, что не замечали этого, с абсолютно равнодушными лицами вставая с места.
Итачи осторожно и как будто даже небрежно-отстраненно, словно ему было несколько неприятно, коснулся лежавших на его плече пальцев, а потом дотронулся до горячей щеки брата, отодвигая с нее прядь его же волос. Он долго всматривался в плотно закрытые веки, приоткрытые пересохшие и потрескавшиеся губы и холодное расслабленное лицо. Только сейчас Итачи почувствовал, что колено Саске все так же упирается ему между ног.
Глупый нетерпеливый брат.
Внезапно за пределами комнаты послышались глухие отдаленные шаги. Кто-то прошел мимо. Итачи на секунду напрягся, крепче сжимая пальцы Саске.
«Мы так и не закрыли седзи. Нас могли увидеть в любой момент, нам повезло, что сюда никто не заходит без разрешения. Конечно, кроме Саске, и то, только вчера ворвался, — Итачи вновь перевел взгляд на брата. — Нас могли увидеть из сада. Странно, но почему-то мысль о том, что о нас узнают, не пугает меня. Хотя она и раньше не пугала, но теперь меня тем более ничто не пугает. Пусть знают, что для меня значит этот поступок».
Из-за того, что все седзи в сад были закрыты, в комнате совсем потемнело. Дождь разбавлял ритмичным стуком повисшую тишину, но вязкая темнота, как легкие сумерки вечером, невероятно расслабляла, заставляла впасть в шаткий сон, почти полудрему, когда сознание неловко балансирует на грани сна и реальности. Итачи привстал на локте, задумчиво перебирая каждый палец младшего брата.
«Предавая товарищей, предаешь честь шиноби — так мне говорили в детстве? Почему я так и не стал настоящим шиноби? Почему я все еще думаю об этом? Я хотел, я всеми силами желал одиночества, я почти достиг всего этого, почти превзошел все черты, но сил… у меня не хватило сил, чтобы дойти до черты и перешагнуть ее. Или же мне не хватило желания, я опомнился раньше, чем исчерпал себя как человека? Какая разница. Ведь для чего? Для чего я был шиноби? Чтобы укрепить чью-то власть или дать прийти другой? Чтобы потомки вновь воевали, возвращая прошлое или убирая пережитки? Чтобы обиженных судьбой становилось больше? Нет. Я был шиноби, чтобы в то время, когда мне надо было быть более чем хладнокровным, я мог защитить Саске. Да, я хочу быть рядом. Я хочу оберегать своего брата. Я волнуюсь за него, постоянно волнуюсь из-за него. Мне не все равно. Его жизнь не безразлична».
Саске перевернулся под застывшим взглядом Итачи. Тот хотел сбросить его руку со своего плеча, но как только Саске крепче сжал его, это желание пропало. Итачи поджал губы, нахмуриваясь.
«Я ведь даже себе не могу признаться во многих вещах. Я даже запрещаю себе лишний раз думать о нем. Что в нем такого? Почему, — Итачи нагнулся, прикасаясь губам к приоткрытым губам Саске, ловя его дыхание, смешивая со своим, и услышал тихий вздох младшего брата, крепче целуя его нижнюю губу, — меня тянет к нему? Именно к нему из всех людей мира? Почему не к той девушке, я бы мог быть счастлив с ней и нашими детьми? Почему он, именно он из тысячи? Или так лучше, что он мой брат? Да, — Итачи застыл, — так и есть. Я — это он. Не могу и не хочу быть без этой связи».
Внезапно поток мыслей прервал стук в дверь. Итачи резко отпрянул от младшего брата, судорожно соображая, что ему помешало.
— Итачи, ты спишь?
Мать.
Мгновенно собрав остатки хладнокровия, Итачи отодвинулся от брата, тихо, но внятно сказал:
— Доброе утро. Что-то случилось?
— Доброе утро. Саске у тебя? Я зашла к нему, но у него никого нет. Ты не знаешь, куда он мог пойти, не позавтракав?
Итачи, глубоко вздохнув, сказал ни разу не вздрогнувшим голосом:
— Он вчера вечером пришел ко мне что-то спросить, но я был занят, и пока разбирал вещи, брат заснул. Мне не хотелось его тревожить. Я его разбужу и отправлю к вам, — Итачи покосился на Саске, который снова повернулся в теплой смятой постели. Тонкое одеяло соскользнуло с его тела, ворот юкато, съехавший в сторону, обнажил крепкую шею и бледное плечо.
— Хорошо, — за седзи снова прошаркали, и шаги постепенно стихли, пока не растворились в стуке дождя. Итачи резко, с облегчением выдохнул, только сейчас почувствовав, как был напряжен изнутри во время разговора.
«Если бы она могла так же входить ко мне, как к Саске, она бы увидела, что я его целую. Наказали бы меня, но… сколько же можно врать себе? Почему я постоянно лгу, недоговариваю? Меня, скорее всего, казнят, как старшего по возрасту, а его изгонят. Будут смеяться, опозорят. Не знаю, что мне делать. Что мне надо было сделать. Я же должен был обуздать свои желания, а не губить брата. Губить? Боже, — Итачи закусил губу. — Кто кого еще убьет. Он сам согласился, выбрал, значит, пусть так и будет. Погибнем — вместе. Спасемся — вместе. Что ты сделал со мной, глупый Саске? Из двух сторон — клана и деревни — я выбрал третью — тебя», — Итачи, словно в нем что-то оборвали, порывисто и твердо встал с футона, оставляя брата мерзнуть без тепла тела рядом.
Но тот вскоре и сам осторожно зашевелился, приоткрывая узкие щелочки сонных глаз. Первое, что увидел в это пасмурное и дождливое утро Саске, когда, лениво потянувшись, проснулся, это своего брата, гребешком причесывающего свои длинные волосы и сидящего спиной к своему родственнику. Саске привстал на руках, щурясь и хмурясь, огляделся вокруг отчужденным взглядом, словно вспоминая, что тут делает, и внезапно как будто пелена спала с его прежде затуманенного взгляда: вспомнил.
Кончиками пальцев дотронулся до спины Итачи, мягко, но решительно, твердо и осторожно, как будто пробовал первый лед озера на твердость. Итачи повернул голову, в упор смотря на брата.
Все тот же взгляд, неизменный, холодный, равнодушный, безразличный.
Ты такой, мой брат, и ты мне нравишься таким и одновременно не нравишься.
— Проснулся? Тебя искала мать. Да, вот еще что: я забыл вчера сказать, что Хокаге тоже искал тебя вечером, ты, он говорил, недавно просил задание, видимо, сегодня пойдешь на него, зайди к нему сейчас же, завтрак оставишь на потом.
Саске ничего не ответил. Отдернув руку, он медленно, но твердо встал с футона, потягивая ноги и руки, и поправил юкато, сбившееся за ночь.
По седзи грохотал дождь, стекая тенями от капель вниз. Было слышно, как оглушительный ливень теряется в шуршащей под ним траве, и идти куда-то в такую погоду по месиву холодной грязи и воды совсем не хотелось.
Саске поморщился, настроение у него, и до этого не блистающее радостью, заметно упало. Неприятно было представлять, что в такое ненастье придется скользить по размякшей земле, мерзнуть в сырости темных лесов.
— Матери я сказал, — снова подал голос Итачи, — что ты вечером заходил и случайно заснул, пока ждал, когда я разберу свитки.
— Хорошо, — наконец, хриплым от недавнего сна голосом ответил Саске. Окончательно поправив свою одежду, он дотронулся до седзи, как вдруг нахмурился, словно что-то вспомнив:
— Ты решил, что будет дальше?
Итачи повернулся.
Его глаза ничего не выражали, только лихорадочно блестели, но уже постепенно потухая.
— Давай попробуем выжить. Ты и я.
Саске внезапно улыбнулся в ответ.
К черту дождь, к черту миссию, к черту Хокаге.
К черту все запреты.
***
Фугаку важно и медленно прошелся по хрустящему под ногами песку, внимательно разглядывая темными глазами, как работают мечами два человека — один из шиноби деревни и бывший самурай, охранник самого феодала. Последний ловко атаковал тонким острым мечом, крепким как сталь, неоднократно оставляя косые прорези на одежде воина Конохи. Оба с криками бросались друг на друга, горя желанием проверить, чья сила возьмет; этот самурай был известен за пределами многих деревень и слыл едва ли не самым искусным мастером в своем деле.
Солнце скрылось за домами, заливая площадку боя серо-розовыми закатными тенями. Земля еще была влажной и скользкой от дождя, но песок, насыпанный под ноги, не давал бойцам измазаться и поскользнуться.
— Этот человек отличный боец, редкий мастер. Смотри, какие у него отточенные движения, видно, что он был в десятках сражений, — Фугаку указал пальцем на самурая. — Не хочешь проверить свои силы с настоящим противником, а не с теми детьми, с которыми ты имеешь дело? — Фугаку встал рядом со старшим сыном, но в этот раз уже придирчиво оглядывая воинов: какими бы они ни выглядели, Итачи, как и его младший брат, в глазах своего отца всегда был на порядок выше всех.
— Вы ведь настаиваете, отец?
— Именно, покажи ему, на что способен мой сын, — глаза Фугаку сверкнули не то гордостью, не то упрямством.
Итачи, на чьем теле сидело белое льняное косодэ и черные хакама, отточенным годами взглядом со вниманием и любопытством следил за движениями самурая. Если его называли самым сильным бойцом, если его слава так велика, если этот коноховец, уже упавший на землю, в изнеможении вдыхая воздух, так позорно проиграл — стало быть, тут нечего делать. Деревня слабаков, клан надутых индюков, гордецов, у которых одно оружие — собственная бравада. Единственную настоящую силу Итачи видел только в себе — он не признавал в этих словах отголоски эгоизма и большего самолюбия — и в младшем брате. Не отряд АНБУ, охранявший Хокаге, не самураи феодала, а только его родной брат был признан им сильнейшим и достойнейшим воином в деревне.
Саске всегда хотел стать таким, как его брат. Но в итоге детское желание переросло в желание стать лучше, чем Итачи — стать собой.
— Давай, Итачи! — крикнул кто-то из обывателей; узнав в старшем сыне Фугаку свою гордость, толпа воодушевленно подхватила возглас, и Итачи, очнувшись от своих мыслей, зорким и серьезным взглядом быстро оценил обстановку.
Бойцу из Конохи перевязывали прокипяченными тряпками множественные косые раны, самурай стоял посреди двора, сжимая свой меч и гордо оглядываясь по сторонам с насмешкой в глазах.
Фугаку твердо вложил в руку сына катану, поджимая губы.
— Не смей втоптать в грязь нашу честь, Итачи.
Итачи вышел на середину площадки, легко и изящно, восхитительно ненавязчиво обхватывая пальцами оружие. На этот раз не будет кунаев, рукопашного боя, сюрикенов. Только противник и только катана. Гениальность против мнимой силы. Глаза Итачи вспыхнули: отличная возможность проверить, чего ты стоишь.
Противники не стали по старой традиции представляться друг другу. Сразу, взмахнув оружием, кинулись вперед. Правила просты: драться сквозь раны до изнеможения.
Итачи, выбрасывая руку, легко и ловко пресекал атаки противника, то уворачиваясь, то отбрасывая вражеский клинок катаной, то меняя позицию на поле боя. Самурай двигался плавно, как кошка, готовый в любую секунду атаковать, но Итачи был спокоен. Вокруг него все стихли: вся деревня, не только клан Учиха, сбежалась посмотреть, как человек, которого боялись и уважали, будет защищать честь Конохи.
Взмах катаной — самурай отскочил с широко раскрытыми глазами и, как будто не веря в произошедшее, дотронулся до плеча: косая рана.
Бой неожиданно затянулся. Самурая начала одолевать тяжелая усталость; он, видя быстроту движений Итачи, видя его ловкость и силу, терял и терпение, и хладнокровие, и спокойствие. Итачи же начал раздражать затянувшийся бесполезный бой, затеянный отцом для потехи собственного самолюбия. Ему нанесли одно ранение в плечо, неглубокой, но длинный разрез, а самурай то и дело получал новые косые раны.
Внезапно Итачи понял, что ему надоело. Это было ниже него, слишком ничтожно, слишком глупо и недостойно человека. Поэтому он резко и неожиданно, выскочив из-за спины, одним ударом обездвижил противника, сбивая его с толку оглушительным нападением, а вторым взмахом повалил на землю, оглашая двор чужим хриплым стоном.
Зрители застыли.
Клинок катаны вонзился со спины, но намеренно прошел ниже критической точки. Итачи не нужна была смерть, еще одна смерть из тысяч других. Встав над поверженным врагом, он вытащил из его груди меч, покрытый пленкой алой крови. Одна капля медленно стекала вниз, сорвалась с острого лезвия и упала на сбитый и стоптанный песок, впитываясь в него и оставаясь на нем крупным плоским пятном вишневого цвета. Самурай корчился, стискивая зубы, кусая свои губы, чтобы не застонать. Итачи лишь воткнул катану рядом с его головой и выпрямился, смотря на врага сверху вниз:
— Это все?
Жители деревни и клана с уважением в глазах расступились перед Итачи, никто не произнес ни слова. Все были ошеломлены, напуганы, восторженны, и тут же как по сигналу прошелся гул радостных криков, какие-то мужчины басом выкрикнули имя Итачи с неподдельной звенящей гордостью в голосе. После этого толпа зашевелилась, ожила, ухнула и заликовала с криком: «Знай Коноху!».
Итачи видел действительно неподдельную гордость, восхищение, восторг на лице отца, но почему-то это снова, который раз оставило в душе чувство отрешенности. Он уходил вглубь толпы, он слышал, как Фугаку следует за ним, не спеша, важно, чинно, как глава клана, показавшего еще раз, какой силой владеет. Но на лицах людей, сияющих восторгом, Итачи видел слабый, но колкий налет страха. Страха перед силой. Перед его силой. В глазах каждого он видел не свое отражение, а восхищение мастерским убийцей, но не человеком.
Итачи каждый день вынужден надевать маску, становиться кем-то другим, но не собой, безжалостно проливать кровь, не понимая смысла всего этого - да, смысла не было никогда, Итачи только недавно это понял. Но даже если бы он захотел все бросить, сейчас уже было поздно: слишком крепко пристала к нему немая маска холодного лица, жестокой руки, хладнокровного ума и острого взгляда. В пучине, где в итоге всего наедине с собой оставалось только сходить с ума от лихорадочной мысли: «Кто я? Человек ли? Шиноби ли?», нет возможности скинуть маску, обнажить себя.
Перед кем?
Кто поймет? Кто скажет, что это правильно?
Идеальное спасение, лучшее спасение, когда находишь в себе что-то другое, не увиденное раньше, — Саске.
С ним не страшно быть иногда, очень редко чуть-чуть откровенным. С самим собой не страшно поделиться некоторыми чувствами, чтобы потом надеть маску убийцы с той мыслью, что после этого всего душу ждет отдых и упокоение.
Наконец, отец и сын вышли из шумной и тесной толпы, которая все кричала позади, только уже обращая внимание на поверженного самурая. Бесславное поражение было позором собственной чести. А позор можно загладить только самоубийством.
— Я горд тобой, Итачи, — Фугаку тем временем, засунув руки в широкие рукава кимоно, чинно, высоко подняв голову, шел с сыном, радостно прожигая его своим одобряющим взглядом. Итачи же не смотрел на него, равнодушно вперяя глаза вдаль, невольно нахмурившись.
— Ты сделал то, что и следовало ожидать от моего сына и наследника Учиха. Ты еще раз доказал, на что может быть способен наш клан.
Итачи внезапно с неподдельной злостью взглянул на отца, замедляя шаг.
— Я сделал это для деревни.
— Конечно, для Скрытого Листа, но раз ты Учиха, следовательно, в первую очередь для клана.
Итачи внезапно усмехнулся, чего практически никогда не позволял себе, лишь с братом, и то, когда был в плохом расположении духа. Холодно и даже с издевкой в тоне, а потом внезапно снова нахмурился, поджимая бледные губы. Взгляд темных глаз прожигал отца и окатывал его неожиданными злостью и агрессией, вместе с немым предупреждением. Фугаку невольно смутился взгляда сына: в нем было что-то властное и нетерпящее возражений.