Он развернулся и вместе с женой пошёл обратно в зал, но перед тем, как скрыться там, ровным тоном приказал главному из солдат.
- Убейте её.
Солдаты взяли меня под мышки и поволокли к выходу на улицу.
- Ну же, убейте меня! Чего же вы ждёте?! – С горькой усмешкой выкрикнула я.
- Заткнись, сука, – главный встал передо мной и вновь схватив меня за подбородок, поднял мою голову вверх. – Ты думаешь, с тобой будут нянчится? Ты глубоко ошибаешься, – сквозь зубы прошипел он и ударил меня кулаком в живот.
Я закричала в голос от дикой боли, растёкшейся по всему организму. Перед глазами всё поплыло, поэтому я не заметила мощный кулак, который через секунду ударил меня в лицо. Теперь я точно знала, что Кристиан не предавал меня и не сдавал нацистам, так что я могу умирать совершенно спокойно.
====== Глава 22 ======
Меня разбудило лёгкое прикосновение к моей руке. С улыбкой на лице я повернула голову вправо и приоткрыла глаза, чтобы встретиться взглядом с любимыми серыми глазами. Но передо мной стоял не Грей, а какой-то другой, незнакомый мне мужчина примерно пятидесяти лет. Я удивлённо вытаращилась на него. Где Кристиан? Опять ни свет, ни заря ушёл в свой командующий штаб? И что забыл этот мужичок в белом халате в нашей спальне?
Я огляделась по сторонам и с ужасом осознала, что я лежу не в нашей с Кристианом спальне, а в каком-то обшарпанном помещении и с рядами свободных коек по всему пространству.
- Где я? – Высказала я свои мысли вслух.
Мужчина, стоящий передо мной, сощурил свои карие глаза, прячущиеся за черепашьими очками.
- В мед.части для заключённых. Переворачивайтесь на бок.
Воспоминания начали безжалостно атаковать меня со всех сторон. Постепенно вся картина произошедшего вырисовывалась в моей голове. Меня забрали в Концлагерь. Здесь я умру. Наверное, это участь нашей семьи. Сначала отец, потом Калеб с Иланой, а теперь вот черёд дошёл и до меня.
Перед глазами пронеслись события того вечера в доме Гёта. Вот мы с Кристианом зашли в многолюдный зал, вот ласкаем друг друга, а потом он уходит и меня, с бокалом шампанского в руках, обвиняют в краже, кулак летит мне в живот, а после врезается в лицо. Вспомнив про удары немецких солдат, я судорожно схватилась за живот, по которому пришёлся самый сильный удар. Отголоски боли ещё тревожили моё тело, но, надеюсь, все мои внутренности в порядке.
- Да, жив он, жив. Переворачивайтесь на бок.
Я удивлённо уставилась на врача, державшего в руке неизвестно откуда взявшийся шприц.
- Кто жив? – (Мужчина в очках скорчил недовольную мину. )
- Ребёнок ваш. Если вы сейчас же не перевернётесь на бок, мне придётся применить грубую силу, что не приемлемо в вашем положении.
Из моего горла вырвался истеричный смешок.
- Постойте, какой ребёнок? – Я покачала головой в полнейшем замешательстве.
- Вам лучше знать. Значит, не хотите?
Врач положил свои руки мне на правый бок и повернул меня, собравшись делать мне не очень приятный укол в мягкое место.
Но его слова так и крутились в моей голове. Может он шутит? Это невозможно! Хотя кого я обманываю, я могла забеременеть в любой момент. Но почему я узнала об этом только тогда, когда оказалась в концлагере?
Врач вогнал мне шприц в попу, но я даже не сморщилась от укола. Я пребывала в состоянии глубочайшего шока и неверия.
- Вы сказали, что ребёнок жив, но разве ему грозила какая-то опасность?
- Безусловно. У вас была угроза выкидыша и это просто чудо, что плод не пострадал. Можете переворачиваться, – я послушно выполнила его приказ. – Я вколол вам обезболивающее, но это только потому, что за вас похлопотало начальство. Как видите, – он обвёл широким жестом комнату с пустыми койками, – к нам довольно редко кладут больных, а вот мёртвых постоянно, – врач улыбнулся, судя по всему считая это забавным. – Сегодня полежите здесь, а завтра примкнёте к остальным заключённым, – заключил он и вышел из этой комнаты, оставив меня лежать в полном смятении.
Уставившись в пространство и борясь со слезами, я решила разложить всё по полочкам:
1. Я в Концлагере.
2. Завтра вольюсь в привычный ритм здешних заключённых.
3. Я беременна.
4. И даже не представляю, как буду рожать в таких нечеловеческих условиях.
5. За меня похлопотало начальство, чтобы я провалялась день в мед.части.
6. А это значит, что у меня ещё есть надежда.
Как и говорил врач, на утро следующего дня меня перевели в общую камеру для таких же евреев, как и я. В старой, серой робе с номером на груди и с протёртым вшивым матрасом в руках, я вошла в свою камеру. Несколько квадратных метров были заставлены четырьмя двухъярусными койками, а посередине этой комнаты стоял иссохший деревянный стол с двумя такими же деревянными лавками по обеим сторонам от него. Семь евреек смерили меня ничего не выражающими взглядами, и я неловко переступила с ноги на ногу.
- Здрасте, – не знаю, это ли говорят в тех случаях, когда приходят к другим зекам, но сейчас меня это волнует меньше всего.
Я прошла к одной из коек, второй этаж, который был свободен, и расстелила на ней свой матрас. Пожилая женщина со спутанными волосами, которая лежала на первом этаже этой койки, не сводила с меня пристальный взгляд своих тёмных глаз. В этом Концлагере всё так «прекрасно», что люди превратились в ходячих мертвецов.
Забравшись на свой этаж этой скрипучей кровати, я легла на бок, повернувшись к стене с наполовину облезлой болотного цвета штукатуркой. Несколько заключённых всё ещё сидели за столом, другие, также, как и я, лежали на своих кроватях, но при этом в камере висела гнетущая тишина, и царил пугающий полумрак из-за того, что солнце ещё не встало из-за горизонта.
Через несколько мучительно долго тянущихся минут, в железную дверь нашей камеры кто-то один раз стукнул, и, откинув дверцу маленького окошка в перпендикулярное к земле положение, поставил на неё миску с какой-то едой и все заключенные этой камеры почти галопом помчались к миске.
- Frühstück! Schnell, schnell!
Сначала я даже не поняла значение этих немецких слов, уж больно жестоко и быстро они были сказаны. Я довольно хорошо знала немецкий язык и говорила без акцента (чем очень гордилась), но сейчас мой заторможенный апатичный мозг не желал переводить эти слова. Когда пять женщин уже отошли от дверного окошка с мисками в руках, я спохватилась и слезла со своего спального места. «Завтрак! Быстрей, быстрей!» – наконец, сообразила я.
Получив миску с какой-то жидкой кашей и маленький кусочек белого хлеба, я побрела к деревянному столу и села с самого его краешка. Все начали хлебать свою кашу всё в том же молчании. Странно, что завтрак принесли в камеру, ведь насколько я знала, заключённых сгоняли в одну общую столовую, откуда вели на работы. Но сегодня либо особенный день, либо здесь так всегда.
Доев свой скудный завтрак, я вновь залезла на свою койку и свернувшись калачиком, так и лежала бездну времени, до тех пор, пока всех женщин из нашей камеры не привели в специальное огромное помещение с кучей швейных машинок, где шили и трудились не покладая рук тысячи других евреек. Всем нам наказали сшить за сегодняшний день минимум по дюжине пар тёплых перчаток, и мы принялись за работу.
Последнюю перчатку я дошила после захода солнца. С пораненными и кровоточащими руками я осела на своей маленькой табуретке. Спина болела от долго сидения в одном положении, но другим заключённым было ещё хуже. Кто-то вообще не умел шить (а мне вот пригодились мамины уроки швейного мастерства), а тех, кто не выполнит дневную норму по шитью перчаток, солдаты грозились расстрелять.
И они расстреляли. Двадцать четыре женщины отправились на тот свет из-за своего неумения шить. Оставшихся в живых после очередного рабочего дня, повели в свои камеры. Из нашей камеры сегодня не убили некого, что само по себе было счастьем. Жить в этой обшарпанной комнатке и знать, что женщина, лежащая на кровати рядом с тобой мертва, как-то жутко и весьма бесчеловечно.
После странной на вид каши, на ужин, в камере выключили свет и все повалились на кровать без сил. Я лежала на спине, тупо смотря в потолок. Неужели так я и проведу всю свою оставшуюся жизнь? Отец, Калеб и Илана проводят точно такие же серые ужасные дни? А что будет с нашим с Кристианом ребёнком? На протяжении всего дня я запрещала себе любые мысли об этом, но ночью это стало невозможным. Ребенок, родившийся в концлагере от еврейки, будет убит.
Из меня вырывались безутешные рыдания, сотрясавшие в немом горе всё моё тело. Мне хотелось кричать и бить всё вокруг от отчаяния, но вместо этого я лежала и тихо рыдала, оплакивая всё то, что могло бы быть у меня, и чего теперь никогда не будет. И причиной всему была беспощадная кровопролитная война и нравы нацистов.
- Заключённая 8573 на выход.
Я мгновенно приподняла голову и воззрилась на распахнутую дверь нашей камеры. Я слезла с кровати и под неизменно пристальные немые взгляды женщин в этой камере подошла к двери, за порогом которой стоял немецкий солдат.
- Что случилось? – Скрипучим голосом сказала я и прокашлялась, выйдя в коридор. Уже несколько дней я ни с кем не разговаривала, ведь здесь все люди без исключения молчаливые и худые.
Мой вопрос был проигнорирован. Ну, я ничего большего и не ожидала.
- Руки за спину.
Я сцепила руки за спиной и немецкий солдат, встав позади меня повёл меня по коридору. Мы проходили рядом с десятками других камер и, наконец, поднявшись по лестнице, оказались перед одной из железных дверей. Что же ждёт меня за ней?
- Лицом к стене.
Я повиновалась и боковым зрением увидела, как солдат открыл ключом дверь, а потом отворил засов и открыл её. Я приготовилась к худшему и шагнула за порог.
В маленькой комнатке с одним деревянным столиком посередине и окошком под потолком, стоял мужчина в военной форме и смотрел в окно. Я сделала неуверенный шаг вперёд, и мужчина обернулся лицом ко мне.
Из моего горла вырвался судорожный вдох.
- Кристиан!
В несколько шагов мы преодолели разделявшее нас расстояние. Грей крепко прижал меня к себе, и я мгновенно растаяла в его объятиях.
- Ана, – прошептал он мне в волосы, – девочка моя, что они с тобой сделали?
Я уже давно не смотрелась в зеркало, но след от удара кулаком в лицо, наверняка, сейчас багровеет. Я немного отстранилась и заглянула ему в глаза.
- Как ты здесь оказался?
Кристиан бережно обхватил моё лицо ладонями.
- Гёт разрешил мне свидание с тобой. Он хоть и сомневается в твоей виновности, но зато уверен в том, что ты еврейка, а для него это очень важно. Амон ненавидит вашу нацию, но Оскар оказывает на него благотворное влияние. Анастейша, ещё не всё потеряно, слышишь? Я сделаю всё возможное, чтобы вытащить тебя отсюда.
Я прижалась к своему родному человеку и не хотела никуда уходить. Рядом с ним я могла забыть об ужасных проблемах хотя бы на несколько мгновений.
- Кристиан, та женщина оклеветала меня, у меня и в мыслях не было... – он положил мне указательный палец на губы.
- Я знаю.
- Ты придёшь ко мне ещё раз? – С надеждой спросила я, и Кристиан слегка улыбнулся.
- Да, я добьюсь ещё одного свидания с тобой. Ты только держись.
Я уверенно кивнула. Ради него я буду держаться до последнего.
Послышался звук открывающегося засова, и железная дверь распахнулась.
- Заключённая 8573 на выход.
О, нет, мне придётся вернуться в свою камеру и оставить Кристиана одного. Грей прижался своими горячими губами к моим и отчаянно поцеловал.
- Я вытащу тебя отсюда!
- Заключённая 8573 на выход!
Мы с Кристианом с трудом оторвались друг от друга и я, не оглядываясь на него назад, вышла из этой камеры. Но я так и не сказала ему самого главного. Я не сказала Кристиану, что он скоро станет отцом.
====== Глава 23 ======
Трудовые будни в концлагере проходили обыденно и спустя две с половиной проведённых в нём недели, я почти привыкла к распорядку дня. Я привыкла к стёсанным и исколотым в кровь пальцам, привыкла к голоданию и вечным рвотным позывам и своему общему разбитому состоянию. Но я всё ещё не могла свыкнуться с мыслью, что каждый день здесь умирают сотни людей. Детей расстреливали за невыполненную работу, так же как мужчин, женщин и стариков. Нацисты не жалели никого и порой я удивлялась тому, что до сих пор жива. Но моё удивление, также как и все остальные эмоции быстро исчезли в этом гнилом месте. Вскоре после прибытия сюда я стала такой же пустой, но всё ещё ходячей оболочкой. После свидания с Кристианом, которое было вечность назад, какое-то время я искренне надеялась на то, что он вытащит меня отсюда, как и обещал, но шли дни, недели и ничего не случалось. Совершенно ничего! Каждый день до боли напоминал предыдущий, и это сводило с ума. Вскоре я запуталась в числах, потому что держать всё в уме было просто невозможно. Часы напролёт я думала обо всём случившемся, представляла то, как Кристиан забирает меня отсюда и наша жизнь налаживается, но потом мысли ушли. Больше я была не способна думать и даже вести диалоги сама с собой в собственной же голове. Я разучилась думать, разучилась жить. Я лишь присутствовала в обществе подобных мне несчастных людей.
Сегодня, как и в любой другой день, немцы вели нас из наших камер в специальное помещение, где мы шили нескончаемые заказы для армии Великой Германии. Я ненавидела себя за то, что помогаю нацистам, хоть и косвенно. Я ненавидела себя за то, что беременна; за то, что оказалась здесь; я ненавидела и винила себя во всём.
Мимо нашей колонны заключённых пробегали разные солдаты с оружием в руках. Все они мчались к главному въезду в концлагерь. Нас вели в ту же сторону, так что нам было видно, как через ворота проехал крытый тёмно-зелёный плёнкой грузовик, раскрашенный под боевой раскрас. Этот небольшой грузовик остановился где-то в трёх ста метрах от нас и из кабины водителя выпрыгнули двое солдатов, к которым подбежали и многие солдаты концлагеря. Те, которые выпрыгнули их грузовика, что-то сказали «нашим» солдатам и они все вместе рысцой подбежали к кузову грузовика. Немецкие солдаты открыли нижнюю заслонку кузова и двое забрались внутрь.
Наша колонна подошла совсем близко к месту действий, так что многие, у кого ещё сохранились чахлые остатки мозгов, повернули головы в сторону солдат, окруживших только что приехавший грузовик. Немецкие солдаты вывели из грузовика мужчину, затем за ним вышла женщина, девушка и парень. На них надели наручники и под конвоем повели в главное здание концлагеря, в котором заседало здешнее руководство, в том числе и Амон Гёт. Мужчина, которого вывели из грузовика первым, был весь изранен и избит, а грязная порванная одежда едва держалась на его тощем теле. Женщина, вышедшая второй, в отличии от мужчины брыкалась и извивалась в руках ведущих её солдат, но выглядела немного опрятнее мужичка. Лицо девушки, которую вёл всего один солдат (потому что она еле шла), было вымазано какой-то грязью или сажей, и она шла, понурив голову. Парень же наоборот держался весьма гордо, видимо не признавая своё поражение. Он шёл, задрав вверх подбородок и держа спину прямо. Что-то в лице этого подростка казалось мне неуловимо знакомым, но своим умирающим мозгом я не могла ничего вспомнить. Вновь прибывших уже подвели к входным дверям главного здания, как этот паренёк обернулся. Его янтарные глаза вспыхнули, когда он увидел меня. Я сразу узнала медную пускай и засаленную копну волос. Калеб... мой брат. Я бросила быстрый взгляд на девчонку впереди него. Да, это была в чём-то испачканная Илана... моя сестра. В немом ужасе я уставила на повзрослевшего Калеба, который не сводил с меня глаз. Их завели в здание главного штаба и кто-то толкнул меня в спину. Я прибавила шагу и вместе со своей колонной зашла в помещение для шитья.
Сегодня нам поручили сшить пять тёплых тёмных шарфов и все заключённые принялись за работу. Я же не могла ни на чём сконцентрироваться и постоянно укалывала себя иголкой в пальцы, даже не чувствуя боли. Мои брат и сестра здесь, но их сажали в Плашув, значит, так называется этот концлагерь. Но тогда почему их и ещё двоих привезли сюда в грузовике? Куда из Плашува могли увозить четверых заключённых?