— Толстокожая скотина! — взвизгнул Эрестор. — Вы думаете только о еде и… о совокуплении!
Глорфиндель растерянно приподнял светлые брови.
— Ну что ты, Эрик, вот об этом совукульпе… совокопле… в общем, я точно никогда не думал — я даже не знаю, что это за штука такая, — пробормотал он.
— …А потом, вернувшись сюда, вы не только не постарались загладить свою вину, — продолжал накручивать себя Эрестор, не слушая Глорфинделя, — а напротив — сразу же бросились изменять мне! Да еще с кем, с неотесанным орком! — взгляд Эрестора упал на объеденного кабанчика. — И с кабанчиком! — зачем-то добавил он обвиняющим тоном.
Глорфиндель развел руками.
— Не пойму я, отчего ты так разъярился, Эрик, — сказал он. — Ну, подрочили с приятелем друг другу — что за беда? Это же так, забава, — а тебя я люблю…
— Ах, забава?! Забава?! Наверное, для вас и то, что было между нами, — тоже просто забава?! — вскинулся Эрестор — и бросился на Глорфинделя с кулачками. — Ненавижу! Ненавижу вас, ненавижу! — кричал он, остервенело колотя Глорфинделя по широкой груди.
При виде того, как этот странный припадочный эльф (как Больг называл про себя Эрестора) дерется с дядей Глори, Больг не на шутку заволновался. Неужели этот глупый эльф не понимает, что дядя Глори может запросто свернуть ему шею, как куренку? Каким же надо быть глупцом, чтобы полезть в драку с противником, который во много раз сильнее тебя! Больг почувствовал, что должен вмешаться. Нельзя допустить смертоубийство в таком прекрасном месте, как Ривенделл! А то, когда дядя Глори свернет глупому эльфу шею, бедный добрый дядя Элли точно очень расстроится. Конечно, Больг считал Элронда (впрочем, как и всех остальных эльфов, кроме Глорфинделя и Трандуила) довольно-таки бестолковым существом. Но зато дядя Элли умел готовить столько всяких вкусных штук — а значит, не был совсем уж бесполезным. Поэтому Больг не хотел, чтобы тот печалился по пустякам.
— Дядя Глори хороший, — начал уговаривать Больг, пытаясь разнять Глорфинделя и Эрестора. — Дядя Глори, идем! — Больг потянул Глорфинделя за руку, пытаясь отцепить его от приставучего эльфа — но Эрестор, к огорчению Больга, никак не желал отцепляться.
— Мужлан! Грубиян! Развратник! — вопил он, влепляя Глорфинделю пощечины — невысокому Эрестору всякий раз приходилось подпрыгивать, чтобы дотянуться до Глорфинделева лица. — Похотливый! кобель!
Больга это очень расстраивало. Он не понимал, что именно выкрикивает Эрестор, но догадывался, что наглый мелкорослый эльф без зазрения совести обзывает уважаемого всеми дядю Глори.
— Дядя Глори, идем, — снова позвал Больг. Он хотел сказать Глорфинделю, что тому не следует принимать близко к сердцу оскорбления этого взбесившегося эльфа, — но, увы, Больг не знал, как это сказать по-эльфийски. Поэтому он прогудел просто: — Плюнь! — и сделал еще одну попытку оттащить Глорфинделя от Эрестора.
Но Глорфиндель отчего-то воспротивился.
— Иди уже, Больг, — простонал он (Эрестор как раз выдернул у него прядь волос). — Это наше с Эриком дело… Иди, Больг… Иди к Элронду.
Больг с огорчением покачал большой головой. Он понял, что смертоубийства не миновать и ничем здесь не поможешь. Повернувшись, Больг побрел прочь. Задумчиво выковыривая застрявшие в зубах кусочки мяса, он размышлял о том, какой же все-таки бестолковый народ эти эльфы.
А Глорфиндель тем временем схватил Эрестора в охапку и легко, почти без усилия, повалил на стол.
— Ну, хватит тебе, Эрик, — урезонивал он разбушевавшегося возлюбленного. — Ты же только ручки об меня отобьешь. Вон, гляди, уже покраснели. Если ты хотел, чтобы я не шел на пикник, а с тобой остался, то так бы и сказал. Зачем же дверь перед носом захлопывать? Ну, полно серчать, давай мириться, — укладывая Эрестора на стол, Глорфиндель случайно прижался еще не опавшим членом к его ягодицам и вдруг почувствовал, насколько сильно любит своего злюку. Он так и сказал: — Я ж люблю тебя, хоть ты и злюка! Неужто не ясно?
Но Эрестор, распалившись, никак не мог успокоиться. Он бился в объятиях Глорфинделя, ругал его «мужланом» и отчаянно брыкался. В конце концов, пару раз чувствительно получив по голой ноге острым каблучком, Глорфиндель потерял терпение.
— Да что ж ты за зараза такая, Эрик! — выпалил он в сердцах. Подхватив с пола свой ремень, он сноровисто связал Эрестору руки, как, бывало, связывал в прежние времена пленных орков. — Я к тебе со всей душой… А ты… — приговаривал Глорфиндель, стаскивая с Эрестора штаны. — А, что с тобой разговаривать! Любишь ты меня помучить — ну, так теперь мой черед настал.
Резко выдернув узкий плетеный ремешок из штанов Эрестора, Глорфиндель сложил ремешок пополам и с размаху хлестнул Эрестора по обнаженным ягодицам. Эрестор, не ожидавший такого поворота событий, вскрикнул и даже прервал поток обвинений. На его ягодицах вздулась тонкая алая полоска. Глорфиндель, вспомнив, как порол провинившихся воинов, снова хлестнул Эрестора — а потом снова, и снова, и снова, всхлипывая: — Люблю я тебя, люблю, змеюка ты этакая!..
Эрестор подозрительно затих. Он ахал, постанывал и вздрагивал, когда Глорфиндель опускал ремешок на его зад, но отчего-то больше не возмущался. Эта необычная перемена насторожила Глорфинделя. Он замер, занеся руку с ремешком, и, моргая от навернувшихся слез, с удивлением посмотрел на ягодицы Эрестора, покрасневшие от ударов. Глорфиндель, ужаснувшись, выронил ремешок.
— Всеблагие Валар, — выдохнул он, рухнув на колени. — Что я наделал? Эрик, Эрик, любушка моя, прости… И что на меня нашло… Как же я мог так… с тобой… — Глорфиндель, не зная, чем загладить свою вину, прижался лицом к заду Эрестора. Покрывая поцелуями его ягодицы, он бормотал: — Такого больше не повторится, клянусь, я никогда больше… Не понимаю, что со мной было… — Глорфиндель вдруг почувствовал, как тонкокостное тело Эрестора затрепетало и напряглось, а потом обмякло. — О, прости меня, Эрик! — воскликнул Глорфиндель. — Эрик… Почему ты не отвечаешь? Эрик!
Вконец перепугавшись, Глорфиндель перевернул Эрестора на спину, склонился над ним… и не поверил своим глазам. Эрестор лежал, прерывисто дыша, на губах его блуждала удовлетворенная улыбка, а член был мокрым от спермы.
— Глорфиндель, ты чудо, — проворковал Эрестор. — Как ты узнал, что мне нравятся такие наслаждения? — приподняв голову, он подарил оторопевшему Глорфинделю долгий страстный поцелуй.
Глорфиндель схватился за сердце.
— Ну ты и язва, Эрик, — охнул он. — Я-то думал, что ненароком зашиб тебя, уже сам следом помирать было собрался — вся жизнь перед глазами пролетела… А ты, значит, наслаждаешься, кровопийца?! — и Глорфиндель, выхватив у кабанчика яблоко, с размаху сунул это яблоко Эрестору в зубы.
========== 5. Весенняя гроза ==========
На берег реки опустились мягкие весенние сумерки. К вечеру поднялся ветер, шумели абрикосовые деревца и камыши, трепетала высокая трава. По небу плыли облака. Пахло зеленью и водой, цветами и пряными ароматами Элрондовой стряпни. Низко пролетая над землей, носились птицы.
Эльфы и хоббиты, собравшись у клетчатого покрывала, пили шиповниковый чай со сладкими творожными пирогами и джемом. Вечернее умиротворение царило среди них. Глорфиндель и Эрестор праздновали свое примирение, сидя в сторонке с бутылью молодого вина и подносом, полным разнообразных пирожных. Больг мечтательно ухмылялся, обнимаясь с горшочками с мазью — один горшочек Больг опустошил по дороге, но осталось еще целых три. Элладан и Элрохир, так и не успевшие подремать в гамаках, позевывали и клевали носом. Элронд суетился вокруг покрывала, то подкладывая Эрестору еще пирожных, то отрезая для Леголаса кусочек пирога — там, где побольше начинки, то накладывая близнецам взбитых сливок.
Один только Линдир не уплетал за обе щеки — во-первых, он всё еще доводил до совершенства свою новую песню, а во-вторых, наелся неспелых абрикосов в рощице. Элронд поглядывал на него с опаской: что, если менестрель вздумает петь о том, что случилось между ними в абрикосовой рощице? Элронда бросало в дрожь при мысли, как Линдир назовет его достоинство на этот раз — уж не сочным ли абрикосом? Элронд нервничал — и оттого суетился еще больше.
— Послушайте! — произнес Линдир, прилаживаясь играть на лютне, — и Элронд понял, что час его пробил. — Я сочинил новую песню — о безудержной любовной страсти под сенью абрикосов!
Элладан и Элрохир с испугом посмотрели друг на друга и на юного хоббита — они решили, что неугомонный менестрель собрался петь про их гамачные забавы.
— О, нет! — воскликнули они в один голос. — Линдир, мы же еще едим!
— Верно, верно, мальчики, — поспешно сказал Элронд. Он поставил перед Линдиром блюдо с кусочком пирога со сливками, надеясь отвлечь менестреля от песни. — Мы заняты трапезой и не сможем… э… по достоинству оценить творение любезного Линдира.
Глорфиндель поддержал Элронда:
— Твоя правда, владыка! Тоска берет от Линдирова вытья. Знавал я как-то одного менестреля, Феанорова сына, — так он тоже от безделья был горазд выть да стенать; но зато какой был рубака! Такому справному воину и бренчание на арфе можно простить. А ты, Линдир, ему не чета — вон, ни кожи, ни рожи, ни стати, и ни разу, небось, меча в руках не держал.
Линдир вспыхнул.
— Как это низко — сравнивать меня с нолдорским певцом! Я — представитель совсем иной школы! И, позвольте заметить, выразительные возможности лютни во многом превышают возможности ручной арфы! — Линдир перевел дух. — Кроме того, я намерен спеть не плач, а гимн всепоглощающей любви, — проговорил он уже спокойнее. — Уверен, как только вы услышите первые звуки, вы ощутите всё упоение весной и молодостью.
У Элронда упало сердце. Он понял, что позора не избежать, и приготовился весь следующий месяц (а то и больше — в зависимости от того, как скоро Линдир найдет себе новую жертву) сносить насмешки и подколки всего Ривенделла. Опустившись на подушечку, он закрыл лицо рукой и покорился судьбе. Линдир взял первый аккорд. Элронд слышал, как менестрель глотнул воздуха, чтобы разразиться потоком поэтичных (как казалось самому Линдиру) непристойностей… И вдруг, вместо песни, из горла Линдира вырвался стон.
Элронд, недоумевая, убрал руку с лица. Линдир выронил лютню и, схватившись за живот, прокряхтел что-то о вдохновении, которое внезапно его покинуло, — а вслед за этим, согнувшись в три погибели, бросился к дальним кустам.
— Вот видишь, Элладан, — хорошо, что мы не стали есть неспелые абрикосы! — громко прошептал брату Элрохир.
Среди друзей повисла неловкая тишина — и в этой тишине раздался какой-то треск. Близнецы прыснули, а Больг сочувственно покачал головой, вспомнив, как и у него однажды вот так скрутило живот — весь день потом в кустах просидел. Через несколько мгновений треск повторился уже громче — и на этот раз стало ясно, что он доносится не из-за кустов, а откуда-то издалека. В следующий же миг над головами у эльфов и хоббитов (и у одного орка) оглушительно загрохотало.
— Ну нет, это уже точно не Линдир! — определил Глорфиндель.
Сверкнула молния. Небеса вновь громыхнули — и на берег обрушились потоки ливня.
— Гроза! — завопили Элладан и Элрохир и кинулись искать укрытие.
Гром раскатывался по небу. Вокруг резко потемнело, молнии освещали землю страшным фантастическим светом, речка, всколыхнутая ливнем, забурлила. Абрикосовые деревца шумели и скрипели, раскачиваясь из стороны в сторону. Схватив в охапку самое дорогое — горшочки с мазью — Больг ринулся к высоким кустам. Вслед за ним улепетнули хоббиты, смешно подпрыгивая на бегу и что-то вереща. Эрестор и Леголас тоже куда-то унеслись, спасаясь от грозы. Один только Элронд в панике заламывал руки, не зная, что делать со своими баночками и вазочками, из-за ветра раскатившимися по всему бережку.
— Да как же это? Да что же это? — причитал он, в полнейшем отчаянии глядя на то, как его прекрасный пикник превращается в стихийное бедствие.
— Не мешкай, владыка! — крикнул ему Глорфиндель из ближайших кустов. — Давай сюда!
Окрик Глорфинделя подействовал на Элронда отрезвляюще. По-прежнему пребывая в растрепанных чувствах, Элронд все-таки послушался и юркнул под высокий куст, сразу же натолкнувшись на широкую грудь Глорфинделя.
— Вот так гроза, — выдохнул Элронд, моргая от капель.
Здесь, в своеобразной «пещере» из кустов, было ненамного суше: по ветвям бежали струйки воды, целые маленькие водопады обрушивались на Элронда сквозь просветы в листве — но снаружи ливень шел уже сплошной стеной, и Элронд решил, что лучше убежища ему не найти. Неосознанно он прижался к груди Глорфинделя, чувствуя жар его тела под насквозь промокшей сорочкой. И через некоторое время Элронд даже перестал дрожать от холода, словно бы напитавшись силой, переполняющей славного эльфийского воителя легендарных времен. Как зачарованный, он смотрел на могучую шею Глорфинделя, золотистую от загара, с прилипшими к коже прядями, потемневшими от влаги; на твердый подбородок, на чувственные, красиво вылепленные губы, крупный ровный нос и высокие скулы… Капельки дождя дрожали на густых широких бровях Глорфинделя, запутывались в пушистых ресницах, скатывались по щекам. Не удержавшись, Элронд подался вперед и коснулся губами подбородка Глорфинделя, останавливая струйку воды.
Элронду вспомнилось, как давным-давно, в юные годы, он сам, Глорфиндель и принц Трандуил, гостивший в Ривенделле, попали в грозу и укрылись под старым вишневым деревом. Они сидели, обнявшись, переводя дыхание, — и вдруг ветер взметнул крону вишни, и лепестки, точно конфетти, полетели на юношей. К нижней губе Элронда прилип лепесток. Глорфиндель наклонился и снял лепесток своими губами…
Чуть отстранившись, Элронд окинул Глорфинделя изумленным взглядом. Элронда вновь накрыли те чувства, те запахи, те ощущения, что он испытал тогда, в давно ушедшей молодости. Он смотрел на Глорфинделя — могучего, прекрасного, с сильным горячим телом под мокрой сорочкой, с волосами, тяжелыми от влаги, — и у Элронда перехватывало дыхание от сияющей красоты Глорфинделя, вновь открывшейся ему. Элронд видел, что и Глорфиндель вспомнил — вспомнил о тех счастливых праздных днях и жарких ночах, когда Элронд был еще совсем юн и неопытен, и жаждал познать новые наслаждения. Не говоря ни слова — да и гром грохотал и ливень шумел вокруг, заглушая любые звуки, — Глорфиндель и Элронд бросились друг другу в объятия.
Точно безумный, Элронд покрывал лицо и шею Глорфинделя страстными поцелуями, погружал пальцы в гриву его волос, скользил ладонями по телу, комкая мокрую сорочку, — и чувствовал сильные руки Глорфинделя на своих бедрах и жар его губ на своих губах. Сам того не заметив, Элронд оказался на Глорфинделе; вместе они стянули с Глорфинделя сорочку, и теперь тот лежал под Элрондом, обнаженный, прекрасный в этой своей первобытной, какой-то природной наготе. Застонав от восхищения, Элронд склонился над ним и начал лизать и покусывать его соски — а потом, содрогаясь от нетерпения, стащил с Глорфинделя штаны и раздвинул ему ноги… Взгляду Элронда открылись крепкие сильные бедра, мошонка, поросшая золотистым курчавым волосом, и длинный и крепкий, оплетенный венами член с крупной головкой. Глорфиндель, улыбаясь, притянул Элронда к себе — так, что член Элронда коснулся его ягодиц. Элронд перестал дышать. Медленно, наслаждаясь каждым мгновением, он начал погружать свой член в анус Глорфинделя, дрожа и задыхаясь от его горячей тесноты. Молния сверкнула прямо над ними, раздался долгий, грозный раскат грома — и Элронд, не в силах больше сдерживаться, принялся вбиваться в Глорфинделя.
Они стонали, кричали и ускоряли темп, словно желали угнаться за громовыми раскатами. Небеса обрушивали на них массы ливня, но Глорфиндель и Элронд, которому передался жар любовника, почти не чувствовали влаги на своих разгоряченных телах. Дождь бежал по их мокрым волосам. Глорфиндель, сжимая плечи Элронда, подавался навстречу его члену, а Элронд, уже почти обессилевший от страсти, уронил голову ему на грудь и всё быстрее и быстрее толкался в горячую тесноту. Вокруг их тел вспыхивали и разлетались мириады брызг. В какой-то момент Глорфиндель протяжно закричал и кончил себе на живот, содрогаясь и сжимая в себе член Элронда — и от этого Элронд тоже задрожал, вскрикнул, излился в Глорфинделя, с блаженством и в то же время с сожалением освобождаясь от сладостного наваждения. Тяжело дыша, они лежали, сжимая друг друга в объятиях, и ливень остужал их тела.