Стив барахтается в этих мыслях, как муха в паутине, и ему кажется, что этот день никогда не закончится — но вечер все равно наступает как-то неожиданно быстро, а вместе с ним возможность хоть на пару часов забыть обо всем, кроме работы.
Группа поддержки знает свое дело: до пожарного люка Стив и Джеймс добираются незамеченными. Внутри склада они разделяются, и Стив проходит мимо стеллажей с ящиками вглубь помещения: вряд ли что-то незаконное будут хранить недалеко от выхода.
В первом открытом им ящике матово блестят стволы охотничьих ружей, во втором тоже, и только на пятом Стиву везет: свето-звуковые гранаты на гладкоствольное оружие явно не тянут.
— Бинго! — бормочет наушник голосом Марии Хилл. — Дай-ка получше рассмотреть.
Еще через три ящика Стив натыкается на противотанковые мины.
— Ого, это уже пахнет международной контрабандой оружия, — восхищается Мария. — И ведь почти не прячутся, мерзавцы.
Стива вдруг как током дергает мысль о Джеймсе — и тут же тонет где-то в глубинах сознания, прежде чем Стив успевает за нее ухватиться. Он растерянно рассматривает аккуратные кругляши в ящике. Ну и при чем здесь Джеймс?
— Стив, уходи, — вдруг ровно говорит Мария. — Что-то не так. Они перезапустили систему видеонаблюдения, и мы, похоже, не успели вовремя перехватить сигнал.
Ее последние слова тонут в вое сирены.
Стив несется по проходу, следуя указаниям Марии, в висках мерно пульсирует кровь, и Стиву страшно: где Джеймс и что с ним? Джеймс-Джеймс-Джеймс, снова Джеймс, черт бы побрал все на свете!
— На развилке направо, — командует Мария. — Молодец, теперь налево.
То, что происходит дальше, Стив не может себе объяснить. То ли сказались бессонные ночи, то ли выматывающие мысли о Джеймсе — он сворачивает направо.
— Я сказала: налево! — оглушает его крик Марии, но уже поздно: Стив выскакивает прямо на охранника, и в живот ему смотрит дуло автомата.
— Заболтай его, — нервно советует Мария. — Барнс уже разделался со своим, направляю его к тебе.
— Нет! Я сам справлюсь! — кричит ей в ответ Стив.
— Стоять! — орет одновременно с ним охранник, и Стив поднимает руки, демонстрируя пустые ладони.
— Тихо, приятель, — успокаивающе говорит он, поглядывая на напряженный палец на спусковом крючке. Стрелять в помещении, битком набитом оружием — самоубийство, и охранник не может этого не знать, но он заметно нервничает, и Стив его понимает. Он чуть ли не жалеет, что выглядит таким… пугающе большим. — Классные ботинки.
— А? — обалдело отзывается охранник.
— На e-bay покупал? — продолжает нести чушь Стив. — Удобная штука этот Интернет, правда?
Охранник трясет головой и орет в рацию:
— Пит! Я в пятнадцатом секторе, поймал одного! Пит?
Его паника почти ощутима физически, и Стив чуть не стонет. Плохо, как же все плохо.
— Спокойно, приятель, — просит он и делает осторожный шаг вперед, и в эту секунду что-то шумно падает справа, и палец на спусковом крючке дергается. Стив бросается в сторону от короткой автоматной очереди и успевает подумать: «Это конец», прежде чем спину обдает жаром и грохотом взрыва выметает из головы все мысли вместе с сознанием.
Первое, что он слышит, приходя в себя, это дикий мат Джеймса. «Жив», — с облегчением думает Стив и кашляет от повисшей в воздухе гари.
— Давай, Роджерс, помоги мне, мать твою! — рычит Джеймс, и Стив прищуривается, пытаясь сфокусировать зрение.
Вокруг полыхает пожар, и от жара болит все тело. Но больше всего почему-то нога. Стив опускает взгляд и обнаруживает, что ее придавило железной балкой, и металлическая рука безуспешно пытается ее поднять. Стив старается помочь, но мышцы вялые, не слушаются, а слева детонирует очередной ящик с оружием.
— Уходи отсюда, — говорит Стив, глядя в перепачканное сажей лицо Джеймса. — Скорей!
Он знает, что услышит в ответ, еще до того, как Джеймс успевает открыть рот: это упрямство в каждой черточке знакомо до боли.
— Нет! Без тебя не уйду!
В глазах щиплет, и Стив готов поспорить, что вовсе не от дыма.
«Нет! Без тебя не уйду!» — кричал Баки, цепляясь за перила, и вокруг так же рвалось к потолку пламя и грохотало от взрывов.
Этот идиот и правда останется и умрет вместе с ним. Как умер бы Баки. «Умрет-умрет-умрет», — оглушительно стучит в висках, и эта мысль придает Стиву сил. Балка поддается, и Стив, извиваясь, выбирается из-под нее. Джеймс тащит его за шиворот вверх, обнимает за плечи и орет:
— Куда идти, Мария?
Глаза слезятся, и больно-больно-больно, и Стив едва переставляет ноги, подволакивая наверняка переломанную правую, а в висках все стучит: «Умрет-умрет-умрет», и это невыносимо. Шаг, еще шаг, и еще один, подальше от огня, господи, пусть он останется жив, он заслужил не меньше, чем Баки.
Они через столько прошли вместе, но Стив все равно не верит, что выбрались и в этот раз, когда в лицо дует свежий ветерок. Джеймс наконец-то его отпускает и со стоном оседает на землю, и Стив только сейчас с ужасом видит, что левый бок у него — сплошная спекшаяся рана, а из живота льется кровь, и как он дошел, да еще и Стива на себе вытащил, непонятно.
— Не смей, придурок! — орет он, и страх колотится в висках, бежит по всему телу, сдавливая грудь и застилая глаза слезами. — Вот только попробуй!
Он цепляется за Джеймса, и тащит его подальше от проклятого склада, и обещает никогда больше не отпускать. Первого, кто пытается его оторвать от израненного тела, Стив встречает ударом и немного успокаивается, только когда слышит голос Фьюри:
— Капитан Роджерс! Стив, успокойся!
— Я чуть его не угробил, — шепчет Стив, как в бреду: — Он говорил: «Пока ты себя не угробил» — а я чуть не угробил его. Я чуть его не угробил.
========== Часть 6 ==========
Стив почти не чувствует боли, когда в больнице из него выковыривают осколки и вправляют кости в ноге: паника все заглушает. Он отказывается оставаться в палате и сидит под дверями операционной, где спасают Джеймса, а потом устраивается в кресле у его кровати.
— Он выкарабкается, — сочувственно говорит ему миловидная женщина-врач, пришедшая снять показания медицинских приборов. — Любой другой умер бы от одних только ожогов, но, если верить карте, у него какая-то невероятная скорость регенерации, так что он выкарабкается.
Стив верит — и не верит. Джеймс слишком бледен, и, хоть и дышит сам, без аппарата, грудь под бинтами почти не подымается. Стив то и дело ждет, что кардиограф противно запищит и по монитору побежит сплошная линия.
Когда Джеймс наконец открывает глаза, у Стива даже голова кружится от облегчения.
— Привет, — жалко улыбается он. — Ты как?
Джеймс смотрит на него, словно не узнает, и слабо говорит:
— У тебя лицо плывет. — А потом пытается пошевелиться и шипит: — Больно.
— Не двигайся, — просит его Стив и накрывает рукой его ладонь на одеяле.
— Больно, — повторяет Джеймс, словно не верит, что в этом мире может существовать боль. — Я не сплю?
— Да вроде нет, — усмехается Стив.
— У тебя лицо плывет, — снова говорит Джеймс, и в его голосе звучит ужас, а пальцы под ладонью Стива вдруг начинают мелко трястись. — Я не сплю, а у тебя лицо плывет.
Его всего колотит, непонятно почему, так, что смотреть страшно, и Стив орет:
— Сестра!
Он тянется к кнопке вызова, но Джеймс цепляется за него, дергает на себя, вжимает железные пальцы в плечо с такой силой, что Стиву кажется: сейчас захрустят кости.
— У тебя лицо плывет, — задыхаясь, повторяет Джеймс, как заведенный, и глаза у него абсолютно дикие, а от панического ужаса в его голосе у Стива бегут мурашки по спине.
— Все хорошо, слышишь? — говорит он и встряхивает Джеймса за плечи. — Все хорошо, так и должно быть, тебя накачали обезболивающим по самые уши, вот и плывет перед глазами, понимаешь? Так и должно быть, Джеймс, ты меня слышишь? Успокойся.
Стиву приходится повторить это несколько раз, пока до Джеймса наконец доходит. Он резко обмякает, оседает на подушку, но по-прежнему цепляется за Стива как утопающий за соломинку. Стив осторожно разжимает металлические пальцы на своем плече и успокаивающе поглаживает дрожащие живые.
— Они часто плывут, — тяжело дыша, сообщает Джеймс, и Стив чувствует, что ему все еще страшно. — Во сне и у меня в голове, наяву пока ни разу. Неживые, как нарисованные на бумаге, ткнешь — и порвутся, а там пустота. И без глаз или ртов, а есть без лиц, просто белые пятна, словно все стерли ластиком.
Его голос становится все тише, пока Джеймс снова не засыпает, а Стив сидит и не может пошевелиться, и по спине мерзко стекает холодный пот.
«Они неживые, — говорил Баки. — Люди без глаз, без ртов, без лиц».
Нет, не Баки. Джеймс. А Стив этого не понял. Он и сейчас не все понимает, но кое-что ему ясно.
И в первую очередь то, что он, Стив, дурак. Господи, какой же он дурак!
Баки ни разу не признался в том, что ему страшно, но Стиву это было и не нужно. Баки хорохорился, кидался в бой с головой — и Стив понимал: это только для того, чтобы не дать страху взять верх. Чтобы не показать, что он боится. Чтобы выглядеть сильным, особенно когда Стив стал сильнее его физически. Стив прекрасно все это видел.
Почему он не разглядел этого же в Джеймсе? Ведь тот вел себя точно так же — и Стива начинает трясти от мысли, что, похоже, ему было страшно всегда, беспрерывно.
— Ваши специалисты — те еще коновалы, — сообщает Стив Фьюри, когда тот приходит их навестить и рассказать, что «Арлингз Корпорэйшн» таки удалось прижать после взрыва. Стиву сейчас плевать на всех преступников вместе взятых. Джеймс мирно спит, и Стив надеется, что ему ничего не снится. — Эти их искусственные воспоминания, наверное, не достаточно четкие. В них люди без лиц. И ему страшно.
Фьюри устраивается рядом и задумчиво говорит:
— Вот оно что… Я не знаю. Да, нечеткие, скорее всего. Если поразмыслить: на то, чтобы вложить в память почти тридцать лет жизни во всех подробностях, понадобятся, пожалуй, даже не годы — десятилетия. Но по идее, он должен был сам додумать все недостающие детали.
— Вы слишком многого хотите от человека, которого семьдесят лет ломала Гидра, — зло замечает Стив.
— И что теперь? — спрашивает Фьюри после паузы. — Будешь опять настаивать, чтобы фальшивые воспоминания заменили настоящими?
Стив качает головой.
— Не надо ломать его снова, — просит он. — Хватит уже. Я не позволю. Скажите им, пусть подкорректируют хотя бы самое главное. Чтобы он больше не боялся.
Фьюри кивает:
— Скажу. Ты молодец, Стив.
А Стива тошнит.
Он понимает, что нельзя жить прошлым. Пора уже его отпустить — давно пора, на самом деле. Повзрослеть наконец, научиться жить разумом и только им, ведь есть же люди, которые это умеют — наверняка есть. И Стив им сейчас ужасно завидует. Потому что им, должно быть, не бывает так больно. И стук хрупких комьев земли о крышку гроба им тоже вряд ли мерещится.
Они почти не разговаривают, когда Стив сидит у Джеймса в палате.
То есть, на самом деле болтают обо всем без умолку.
Какая сегодня чудесная погода, как думаешь, а снег в этом году выпадет? Твою мать, кому пришло в голову назвать это бульоном? Да, нога уже почти в порядке, а ты как? Отвали, я сам дойду до туалета, что тут идти-то? Ну ладно-ладно, Рой Джонс неплох, но какой же он, черт возьми, выпендрежник! Слушай, медсестрам надо запретить носить такие халатики, это ж, блядь, немецкое порно, а не халатики. Нет, только не Мэрилин Мэнсон, пожалуйста! А вали-ка ты уже к себе, спать пора.
Они болтают — ни о чем, по сути. Только раньше этого было мало, постоянно хотелось, чтобы Джеймс подпустил ближе, к себе, за стену, которой он отгородился от него, Стива. А сейчас достаточно того, что есть, хотя Джеймс точно такой, каким был полгода назад, и так же закрывается, стоит Стиву коснуться в разговоре чего-нибудь важного. Стив даже ждет, что он вот-вот скажет: «Эй, Роджерс, может, перепихнемся?»
Стив теперь знает, что за стеной. Он замечает порой — нечасто, на самом деле, — как Джеймс легонько встряхивает головой, словно надеясь прогнать наваждение, а потом начинает болтать с удвоенной силой.
Он нужен Джеймсу. Ведь не гонит же, хотя мог бы. Но вот секса ему Джеймс больше не предложит. Слишком уж он напрягается, когда Стив невзначай касается его руки, а если задержать ладонь чуть подольше — сжимает челюсти так, что, кажется, раскрошит зубы.
Стив никак не может отделаться от мысли, что теперь он, скорее всего, согласился бы.
Ему стыдно от этой мысли. Как ни странно, потому, что в Джеймсе все же есть что-то от Баки. Как там говорил Фьюри? Отголоски подсознания, слишком мало, чтобы говорить о полноценной личности?
Разве честно быть с человеком только за отголоски подсознания?
Стив чувствует себя беспомощным и растерянным, как карапуз, потерявший в толпе маму. И ему все время кажется, что он что-то упускает. Он старается поймать за хвост какую-то мысль, но та постоянно ускользает, останавливая его в полушаге от озарения. От чего-то очень-очень важного.
Понимание приходит через три дня, когда Джеймс просит его принести какую-нибудь одежду, потому что от больничной уже тошнит. Ну, вообще-то он просит Наташу, но Стиву хочется хоть пару часов побыть дома, так что он едет сам, несмотря на протесты врачей.
Он ковыляет по квартире, и все кажется ему чужим, как всегда, когда он долго здесь не бывает. Дорожная сумка все еще стоит в комнате Джеймса на полу, и Стив достает из нее белье, носки, чистую футболку и мягкие домашние штаны. Застегивает тугую молнию и осматривается. Так странно — за последние дни столько всего изменилось, а здесь все почти так же, как было полгода назад, когда Стив забирал Джеймса из больницы. Только аэроплан прибавился.
Стив смотрит на весело поблескивающее крыло, и его вдруг словно кто-то с силой бьет по голове.
«В детстве я мечтал быть летчиком», — сказал Джеймс, ставя аэроплан на полку.
Баки не об этом мечтал.
Но Баки сходил с ума по Джимми Лейну из «Летчика-испытателя» и даже признался как-то, что Кларк Гейбл в этой роли впервые заставил его задуматься о своей ориентации.
У Стива подкашиваются колени, он опускается на кровать и растерянно оглядывает комнату, словно видит ее впервые.
На кресле валяется комом отвратительная растянутая футболка — Баки ни за что в жизни такую не надел бы. Но однажды, рассматривая воск для волос, он тоскливо спросил: «И почему девчонки не любят нас без всей этой мишуры? Эту дрянь потом вычеши попробуй…»
«Перепихнемся», «потрахаемся», «дырка» — Баки никогда так не выражался, но иногда матерился, когда они занимались любовью. Нечасто, на самом деле, всего-то два раза. Два полувнятных ругательства, совсем безобидных по сравнению с тем, что выдает Джеймс. А после виновато шептал Стиву, спрятав лицо на его плече: «Прости, я знаю, ты такого не любишь».
Как там говорил врач Щ.И.Т.а? «Прошлое, настоящее, фантазии, реальность — все в одну кучу»?
Стив не понял, как это может быть, а сейчас понимание льется на него бурным речным потоком, и Стиву кажется, что он сейчас захлебнется. Клубничный джем, который Баки на дух не переносил, но который обожала его мама, и бифштексы с кровью, которые всегда любил сам Стив. Дурацкая привычка не закручивать зубную пасту и крем для бритья — миссис Барнс всегда ворчала за это на своего мужа. Бесящее до темноты в глазах «Эй, Роджерс!» — а ведь кто-то только так к Стиву и обращался, но кто? Ах да, конечно же, Эндрю Райт.
Все в одну кучу.
Господи, вот идиот! Баки умер? Отголоски подсознания? Какие, к черту, отголоски?
Баки все это время был рядом — изломанный, искаженный до неузнаваемости, как отражение в кривом зеркале, — но это всегда был Баки, его Баки. А Стив не видел. Отталкивал, отворачивался, даже — особенно! — когда сходство было полным. Почему? Боялся поверить, а потом снова остаться ни с чем? И ведь чуть не остался.
Его колотит, по щекам бегут горячие слезы. Пожалуй, так по-настоящему он плачет впервые с того дня, как Баки сорвался в пропасть, и Стиву совсем за это не стыдно.
— Я разобрал твою сумку, — говорит он Джеймсу в больнице.