– Ты не спросил меня, – негромко заметил Леонард, когда окружающая тишина, густо приправленная виной, стала едва выносимой.
– Не спросил о чем? – переспросил Шелдон.
– Ты так и не спросил, нравится ли Майами мне! – резко воскликнул Леонард, не в силах больше удерживать это в себе, эта мысль разъедала его изнутри, словно яд. – Я ответил бы тебе, что нет. Что ты скажешь на это?
– Это нерелевантно. За тебя говорят твои исследования, Леонард. Скудная научная фантазия и плохое оборудование – крайне неблагоприятное сочетание для ученого. Здесь у тебя появилась возможность сделать хотя бы какое-нибудь посредственное открытие. В Калифорнийском технологическом институте у тебя не было и этого.
Леонард фыркнул, не в силах осознать, что в основе даже самых альтруистичных порывов Шелдона во имя их дружбы лежало нечто, столь обидное.
– Позволь мне решать за себя. Я не хочу, чтобы ты жертвовал собой ради своих собственных извращенных представлений о том, в чем я нуждаюсь, тебе ясно? Ты не подумал, что даже если я и совершу какое-то значимое открытие благодаря работе в этой лаборатории, я никогда не смогу перестать думать о том, чего это стоило моему лучшему другу?
– Не обманывай себя, Леонард, никто здесь не говорил о значимых открытиях, – фыркнул Шелдон. – Я сказал, посредственное.
Леонард глубоко вздохнул и медленно выдохнул, приказывая себе не отвлекаться на обидные замечания.
– Послушай, Шелдон, мне жаль, что все так обернулось, – сказал он, заставляя себя не отводить взгляда от внимательных глаз Шелдона, которые, вдруг пришло ему в голову, смотрели на него точно так же, как накануне ночью. Леонард поспешно одернул самого себя, потому что прошедший вечер был под молчаливым запретом не только для обсуждения, но и для размышлений, и торопливо продолжил: – Но я думаю, у тебя сложилось не совсем верное представление о том, что друзья делают для друзей. Эти отношения работают в обе стороны. Поэтому если ты чувствуешь себя некомфортно здесь, мы, как твои друзья, поддержим тебя и вернемся с тобой в Калифорнию. Что скажешь?
В лице Шелдона читалось сомнение.
– Я не понимаю, – наконец сказал он. – Каким образом это будет равноценными двухсторонними проявлениями дружеской привязанности, если вы сделаете выбор уехать из Майами, где лучше вам, и вернуться в Пасадину, где лучше мне?
Они еще раз обменялись взглядами, стыдливыми и неловкими, не зная, как можно было донести до Шелдона простую мысль, что на самом деле никто из них не был готов принять от него подобную жертву.
– Какого черта, – сказала Пенни, пожав плечами, и впервые с тех пор, как они собрались в этой комнате, прямо, не скрываясь, посмотрела на Шелдона. – Шелдон, сладкий, я хорошенько обдумала эту идею и могу сказать, что лично мне ни черта не лучше здесь.
– Но ты снимаешься в фильме, – заметил Шелдон. – Разве это не было конечной целью твоих карьерных изысканий?
Пенни вздохнула.
– Я хотела сниматься, но… не так. Все идет наперекосяк, ты знаешь? Возможно, все дело в Майкле, с которым мы никак не можем найти общий… – ее лицо вдруг приняло шокированное выражение, на нем отразился напряженный мыслительный процесс, а затем Пенни оборвала саму себя на полуслове и воскликнула: – О, Боже! Кажется, я сплю с ним только из-за чертового фильма, и ему прекрасно об этом известно. Гнусный подонок подстроил все это специально!
Они обменялись неловкими взглядами. Леонарду хотелось бы как-то поддержать Пенни, у которой наконец-то открылись глаза на то, каким скользким типом был Майкл Дауэлл, но на ум как назло не приходило ничего, кроме «Ну-ну», что никогда не было подходящим утешением, и «Я же говорил», но произнести что-то подобное перед Пенни было равносильно самоубийству.
– Не стоит думать, что такое встречается только у людей, – отметил Шелдон, видимо, по-своему тоже испытывая потребность как-то ее утешить. – В природе самцы нередко предоставляют самкам ресурсы в обмен на копуляцию. Например, самцы паука Pisaura mirabilis предоставляют самке плату, называемую подарком. Иногда этот «подарок» оказывается фальшивым, но в любом случае это существенно повышает их шансы на спаривание.
Леонард внимательно посмотрел на Шелдона и подумал, что эта метафора с Pisaura mirabilis в действительности подходила здесь не только для Пенни. Он встряхнул головой и повернулся к Говарду и Раджу.
– Что насчет вас, вы возвращаетесь в Калифорнию? – спросил он, спеша увести разговор в правильное русло и заодно снять повисшую неловкость.
– Я скажу Беатрис, что мы уезжаем, – сказал Радж, выпрямившись в кресле и обведя их всех серьезным взглядом. Пиво, очевидно, вдарило ему в голову сильнее, чем сперва казалось, потому что ему хватило самонадеянности добавить: – Это, конечно же, прекрасное место, но какая разница, где мы с ней будем жить, если будем друг рядом с другом? Наша любовь останется с нами навечно.
Говард бросил на него скептический взгляд, а затем посмотрел на Леонарда.
– Гм… я, в общем-то, тоже не против вернуться в Калифорнию, – неожиданно легко согласился он.
Они все уставились на него в крайнем изумлении, и Говард нашел необходимым пояснить:
– Одна из этих лживых распутных цыпочек сообщила всем, что болеет, уже после того, как мы переспали вшестером, вы можете себе представить? И хотя позже выяснилось, что это всего лишь гонорея, я провел не самые лучшие моменты жизни, ожидая отрицательного результата на ВИЧ. Это заставило меня пересмотреть некоторые стороны своего образа жизни.
Как ни странно, он говорил о своей гонорее не без некоторого бахвальства.
– Фу, – поморщилась Пенни. – Говард, на будущее, если ты умудрился подцепить венерическое заболевание, это не та тема, которую следует обсуждать с друзьями.
Говард скорчил ей рожу, но ничего не сказал.
– Значит, решено, – подвел итог Леонард, еще раз обведя взглядом их всех. – Мы возвращаемся домой. Тогда собираем вещи. Я забронирую билеты на дневной рейс, времени должно хватить. Что скажешь, Шелдон?
Они посмотрели на Шелдона, ожидая от него последнего слова, он пожал плечами и сказал:
– Раз уж вы недовольны здешними условиями, то и я не вижу никакого смысла оставаться. В конце концов, как говорил Альберт Эйнштейн, проблемы никогда нельзя разрешить с тем же образом мыслей, который их породил.
*
Леонард упаковывал свои вещи, готовясь навсегда покинуть особняк Родстейна, и не мог не чувствовать облегчения, словно сбрасывал со своих плеч огромный груз. Он размышлял о том, что все непременно встанет на свои места, когда они вернутся обратно в Пасадину, и ожидал этого момента с нетерпением.
Их отъезд был несколько омрачен срывом Раджа, который накрыл беднягу, когда Беатрис Льюттон сообщила ему, что остается у Эвана. Возможно, он попытался бы остаться у Родстейна ради нее, даже несмотря на то, что все его друзья уезжали, но в процессе выяснения отношений между ними предсказуемо вспыхнула ссора, во время которой с каждой стороны были произнесены слова, которых не стоило говорить, и их отношения по всем признакам были разрушены без надежды на восстановление.
После этого Радж методично накачивался текилой, пока они сидели в гостиной, ожидая такси. Говард жалел его по мере сил, а Пенни наигранно бодрым голосом говорила, что все наладится. Шелдон держался особняком, сидя в кресле, непривычно молчал и выглядел при этом отстраненным и задумчивым. Леонард бросал на него время от времени обеспокоенные взгляды, стараясь предугадать, какой будет его реакция, когда он осознает полной мерой, что Родстейн намеренно его использовал. Сам Родстейн так и не вышел к ним, чтобы попрощаться, но Леонард был даже благодарен этому, потому что смотреть ублюдку в глаза было бы сейчас выше его сил.
Зато к ним вышел Джефф, который выглядел не на шутку расстроенным их поспешным отъездом. Он пожал руку Леонарду, хлопнул по плечу Раджа, кивнул Шелдону, чмокнул в щеку Пенни, стиснул Говарда в своих медвежьих объятиях и просил их всех оставаться на связи. Джефф даже предложил довезти их до аэропорта на одном из автомобилей Родстейна, но они отказались, твердо намеренные сделать все самостоятельно и не зависеть от милости Родстейна больше необходимого.
– Мне жаль, что все так вышло, – негромко сказал Джефф, отозвав Леонарда в сторону от остальных. – Но скажи, вы точно хорошо все обдумали, или у меня есть шанс уговорить вас остаться? Есть ли хоть что-то, что я мог бы для вас сделать?
Леонард покачал головой и хотел было ответить, что их решение окончательно и не подлежит обсуждению, но уже в следующий момент они оба подпрыгнули от неожиданности, услышав непонятные душераздирающие звуки, которые доносились откуда-то со второго этажа.
– Эван взялся за свой музыкальный центр, – констатировал Джефф, прислушавшись. – Черт побери, это уже серьезно. Боюсь, он потратит немало времени, прежде чем возьмет себя в руки. Придется присматривать за ним, хотя, видит Бог, я ненавижу его срывы.
Леонард бросил взгляд через плечо, на отрешенного Шелдона, и кивнул.
– Да, мне тоже придется кое за кем приглядывать.
Неожиданно для самих себя они обменялись короткими улыбками, понимая друг друга даже слишком хорошо.
Затем было такси, и по дороге никто из них не разговаривал, они только смотрели на проплывающие мимо пальмы, небоскребы, клубы и казино, и роскошный город не казался им и вполовину таким заманчивым, как в первый день в Майами.
В аэропорту Леонард выкупил забронированные несколько часов назад билеты без проблем, мысленно порадовавшись, что за время, проведенное у Родстейна, им не приходилось тратиться, и переведенная на его счет Калифорнийским институтом зарплата осталась в целости и сохранности.
Удивительно, но на этот раз Шелдон не выражал протестов, заходя на борт большого пассажирского Боинга. Леонарду пришло в голову, что, должно быть, в последнее время Шелдону приходилось принуждать себя ко стольким вещам, которые были ему не по нраву, что поездка на самолете просто-напросто стала одной из таких вещей, возможно даже, не самой худшей. Впрочем, когда огромный самолет загудел двигателями и начал набирать скорость, готовясь ко взлету, сидевший рядом с ним Шелдон зажмурился и судорожно сглотнул, вцепившись руками в подлокотники кресла с обеих сторон от себя. Леонард бросил на него осторожный взгляд, борясь с желанием взять его руку в свою, чтобы успокоить, потому что не был уверен, не будет ли от этого только хуже. Он тоже с усилием сглотнул, неожиданно больно задетый этой мыслью. В конце концов, раньше он мог точно сказать, что было нужно Шелдону. Он знал его до мелочей, знал, что нужно было сказать или сделать, когда Шелдон был напуган или растерян, чтобы он почувствовал себя лучше, а теперь каким-то образом этого лишился.
В конце концов, Леонард пошел на компромисс и положил свою ладонь на подлокотник рядом с рукой Шелдона, чтобы тот мог за нее схватиться, если сам захочет, но Шелдон этого так и не сделал.
Леонард не знал, как насчет остальных, но он сам испытывал совершенно странное чувство, когда он, Пенни и Шелдон заходили в подъезд их дома в Пасадине. Говард вызвался самостоятельно довезти пьяного вдрызг Раджа до его квартиры, и Леонард был благодарен Говарду за то, что ему самому не было нужно беспокоиться еще и об этом.
Его странное чувство только усилилось, когда в общей прихожей они обнаружили невероятное количество коробок и коробочек, упакованных в желтую оберточную бумагу.
– Пойдемте наверх, уверена, вам тоже не терпится попасть домой и отдохнуть, – поспешно сказала Пенни и потянула Леонарда за рукав.
– Постой, Пенни, разве тебе не интересно, что это?
Леонард сделал несколько шагов вперед, чтобы взглянуть на адресата. Шелдон не проявил ни капли интереса: он уставился в пол и теребил пальцами ремень своей наплечной сумки, ожидая, когда Леонард удовлетворит свое любопытство, и они смогут подняться в квартиру.
– Это твое, Пенни, – удивленно сказал Леонард, взглянув на надписи на посылках. – Здесь везде написано твое имя. Тут огромная куча этих коробок. Что это, ради Бога?
– Туфли, – виновато ответила Пенни, избегая встречаться с ним взглядом. – Я заказала их доставку из Майами, эти ребята из экспресс перевозок, должно быть, обогнали наш самолет…
– Туфли?! – переспросил Леонард, схватившись за голову. – Пенни, во имя всего святого, ты же обещала, что оставишь Родстейну все то барахло, что накупила на его деньги, чтобы у него не было повода до нас добраться. А что теперь?
– Я оставила ему все до единого платья, и кофточки, и головные уборы! – воскликнула Пенни, защищаясь. – Но, Леонард, сам посуди, как я могла оставить туфли?!
В ее голосе было столько праведного негодования, что Леонард пошел на попятный.
– Ладно, – устало сказал он, сдаваясь. – Хорошо, вряд ли уже можно что-либо сделать. Давай, мы с Шелдоном поможем тебе дотащить все это наверх.
Шелдон выглядел не слишком-то довольным этим предложением, но тем не менее покорно принял коробку, которую протягивал ему Леонард, и они поднялись на четвертый этаж. Им пришлось повторить это еще дважды, прежде чем Шелдон заявил, что если он совершит хотя бы еще один подъем, то его сердечная мышца может не выдержать такой нагрузки, так что Леонард открыл ему дверь в их квартиру.
– Хорошо, ты можешь идти, мы закончим сами, – сказал он.
Тот кивнул и проскользнул в приоткрывшуюся дверь. Оставшись вдвоем, Леонард и Пенни переглянулись между собой, с трудом переводя дыхание.
– Думаю, нужно будет сделать, по крайней мере, еще два захода, принимая во внимание объем, приблизительную массу и количество оставшихся коробок, – заметил Леонард, и Пенни закатила глаза.
Поднявшись наверх с последними коробками, они ввалились в квартиру Пенни, побросали свою ношу где попало и без сил рухнули на диван. Окружающая обстановка стала практически неузнаваемой из-за обилия коробок.
– Теперь у тебя чертовски много обуви, – заметил Леонард, оглядываясь вокруг, когда снова почувствовал в себе силы говорить, не задыхаясь на каждом слове.
– Знаешь, что хуже всего? – спросила Пенни, тоже бросив взгляд кругом. – Видит Бог, я люблю туфли, но даже со всеми этими коробками я не чувствую, что оно того стоило. Я имею в виду… ты знаешь, когда ты впервые приходишь в шоу-бизнес, это как аквариум с акулами. И ты определяешь для себя какую-то грань, которую не станешь пересекать, что бы ни случилось, просто потому, что ты выше этого. И, черт побери, я всегда презирала тех актрисок, которые делают себе карьеру в кино через постель. А теперь, только посмотри на меня, от всей этой роскошной жизни у меня настолько снесло крышу, что я связалась с этим продюсером, который мне даже не нравился, унижалась перед ним и натворила столько глупостей, Леонард, что ты даже не можешь себе представить… Похоже, мне нужно выпить, – мрачно закончила она.
Пенни поднялась и решительно достала из кухонного шкафа бутылку «Джонни Уолкера», кивнула на нее Леонарду.
– Ты будешь?
Он покачал головой.
– По правде сказать, я не могу остаться надолго. Мне нужно идти, проведать Шелдона.
Пенни взяла со стола стакан, внимательно к нему присмотрелась, понюхала и, пожав плечами, плеснула туда виски на пару сантиметров, после чего осушила стакан залпом. Леонард поднялся с дивана и неловко улыбнулся ей на прощанье, собираясь уходить.
– Он будет в порядке, правда? – неожиданно спросила Пенни, когда Леонард уже взялся за ручку двери.
Леонард повернулся к ней и переспросил:
– Кто – Шелдон?
– Да. Я имею в виду… Черт, ему, конечно, досталось больше всех, и я не представляю, каково должно быть ему, если уж даже я чувствую себя так ужасно после того, что случилось между мной и Дауэллом. В смысле, сейчас Шелдон ведет себя даже более странно, чем обычно, а это уже просто супер-странно. Но он придет в норму рано или поздно, ведь так?
Леонард отмахнулся от ее слов, как от чего-то незначительного, и попытался улыбнуться ей через силу.
– Конечно же, он придет в норму, – сказал он с уверенностью, которой не испытывал на самом деле. – Ты знаешь Шелдона. Даже если случается что-то такое, что выбивает его из колеи, он сильнее того, чтобы просто взять и опустить руки. Он будет в полном порядке, Пенни, вот увидишь, не волнуйся об этом.