Он метался по гостиной, и два часа ожидания показались невыносимыми. Маленький дом замер в испуге, будто каждая вещь ощущала на себе смертельный гнет этого нетерпения. Двое бессловесных, как тени, сожителей не смели даже приблизиться, третий вез Саду любимого…
Он всегда волновался перед встречей с Шерлоком, и неразбавленный скотч помогал ему не биться в бешенстве от того, что стрелка часов замерла и, кажется, навсегда, что Шерлок снова на него даже не взглянет и будет терпеливо сносить его ласки, ненавидя каждый дюйм изголодавшегося, постылого тела. Он ждал, пил и взращивал в себе злое самодовольство: ты мой! Мой! И не вздумай ломаться.
Когда Шерлок появлялся в маленьком доме, всё исчезало. Оставалось лишь мучительное желание прижать к себе и дышать, дышать, дышать вместе с ним, потому что всё то время, пока его не было рядом, пока сам Садерс занимался бизнесом, политикой, благотворительностью или убийством, его легкие и гортань были забиты смоляной чернотой.
Сегодня, впервые за всё это время, он встречи с Шерлоком откровенно боялся.
Потому-то и замер маленький дом, будто пригнулся, будто врос фундаментом в заботливо обихоженную почву красивого, благоухающего первой зеленью сада. Когда раздалось мерное урчание автомобиля, Садерс полубезумной молнией метнулся к двери, но тут же ринулся прочь и упал в стоящее возле камина кресло, вцепившись в пустой стакан одеревеневшими пальцами и судорожно стиснув бедра.
Шерлок вошел в гостиную, и Садерс тотчас же понял — другой…
Привычна лишь изысканная оболочка: кожа, волосы, изящество жестов. А внутри — что-то громадное, неизведанное, пугающее своей новизной и силой. Такого не схватишь в охапку, впиваясь в брезгливо скривившийся рот, проникая языком в долгожданную сладость. И уж тем более не прикажешь холодно: «Раздевайся. Я буду трахать тебя прямо здесь и прямо сейчас». Такой и в самом деле может убить, не задумываясь о последствиях.
Но такого Шерлока он хотел и любил ещё больше.
Ползать у него в ногах, скулить и плакать, умолять, страстно обнимая лодыжки…
И ни капли стыда, ни капли сожаления — повержен, распят, безволен…
Ну и что?
Какой в этом позор и какая слабость?
Тобою распят. Тобою повержен. Любимый мой…
— Я тебе рад.
Голос выдал его с головой — хриплый, надтреснутый, словно непобедимый Садерс долго и громко звал кого-то на холодном ветру. Звал, не получая ответа.
Ровные брови удивленно взметнулись вверх: всё увидел, всё понял, всё вычислил.
Что ж в этом удивительного? Полгода такой неразрывной связи не прошли для них даром: оба чувствовали друг друга кожей.
И замечательно. И ни к чему теперь разыгрывать очередной спектакль из осточертевшего уже репертуара: злодей и его жертва. О, нет! Сегодня они оба — жертвы, и ещё неизвестно, кому из них хуже. Стало легко. Господи, как хорошо хотя бы на день перестать притворяться! Какая свобода! Какое облегчение! Сад приблизился к Шерлоку и робко, почти невесомо погладил красивую скулу, не в силах позволить себе более смелого прикосновения. Шерлок слегка отстранился, безжалостно разрывая даже столь невинный контакт.
Противен… Боже, как я ему противен!
Тоска разливалась внутри горячо и больно. Так больно, что впору перестать дышать, лишь бы не чувствовать этого адского жжения под кожей и эластичными, всё ещё молодыми мускулами.
— Я прошел вместе с тобою все стадии покорения, Шерлок, — надломлено выдохнул он. — Запугивал, шантажировал, соблазнял, насиловал и оскорблял, унижал и ломал, я осквернил твое невинное тело. Теперь я умоляю… Я умоляю, Шерлок, не покидай меня.
Глаза превратились в хрустальные бирюзовые льдинки.
— Разве я смею? Разве могу я позволить себе подобную вольность?
— Господи боже! Ты так силен, мой мальчик. Неужели до сих пор ты не понял, как много в тебе несгибаемой силы? Любой другой на твоем месте давно бы сидел у моих коленей, выпрашивая очередную подачку.
— Я слаб, — резко перебил его Шерлок. — Я трусливый, слабый мальчишка, которого ты легко подцепил на крючок. Полгода я корчусь на этом крючке и не вижу выхода. И хватит об этом. Зачем ты меня позвал? Что хотел рассказать?
Грубо, Шерлок, грубо. Где дипломатическая тонкость? Где выдержка? Даже не пытаешься завуалировать жгучее беспокойство. Трясёшься за шкуру любовника?
Любовника! Любовника! Любовника!
— Ничего.
Шерлок сощурился, едва сдерживая ярость разочарования.
— Значит, ты позвал меня, чтобы трахнуть? Ну так трахай, чего ты ждешь?
— Успокойся, мой мальчик. Ты неоправданно зол. Всё не так плохо.
— Неужели? Конечно, не плохо. Ведь это не ты подставляешь свой зад под чьи-то скользкие пальцы. Один из них пытался протолкнуть в меня сразу четыре. Было забавно слышать, как он пыхтит. И очень больно.
— Ты вынудил меня на подобный шаг. Зачем было оскорблять любящего тебя человека?
Шерлок потрясенно оглядел его с головы до ног. Какой неприкрытый цинизм!
— Любящего? Да ты убийца, Сад! Скажи, тебе не бывает страшно?
— Мне каждую минуту страшно, если это тебя утешит. Но, заметь, сам я никого ещё не убил.
— Дешевка! — презрительно выплюнул Шерлок.
— Ты переступаешь черту, мой мальчик. Это опасно. — Садерс усиленно гасил пламя бешенства - его частые всполохи обжигали. — Остановись. Не будем ссориться. Чем ты так непривычно взволнован?
— Я не взволнован, — отрезал Шерлок, отходя к камину.
Садерс последовал за ним и, опустившись в кресло, утомленно закрыл глаза. С трудом подавляемый гнев, недавние, полные нетерпения метания по дому лишили его всех жизненных соков: ни крови в венах, ни тепла в теле.
Этот мерзавец совсем его доконал. Убить его, что ли?
— Что ты нашел в этом убогом черве, Шерлок?
Тот резко обернулся и ярко вспыхнул точеными скулами.
Ого!
— Не понимаю, о чем ты.
— Неужели он так хорош? Чем он тебя покорил?
В глазах — смешанное с насмешкой недоумение.
Быстро взял себя в руки. Ну что ж, похвально.
— Сад, это ревность?
— Возможно.
— Ты отдавал меня всем подряд. С чего вдруг столь странная заинтересованность?
— Всем подряд… Кому? Ты вспоминаешь о них? Думаешь? Какого цвета у них глаза? Волосы? А этого, я уверен, ты хорошо запомнил. Каждую его ничтожную черточку, каждый его гребаный волосок. — И вдруг заорал, выпуская наружу сжигающую его боль: - Нет! Даже не рассчитывай на то, что он ещё хоть раз до тебя дотронется! Ты мой!
— Как ты мне надоел. — Шерлок устало опустился в соседнее кресло. — Никто до меня не дотронется, успокойся. Никто, кроме твоих извращенцев. Но… — Он глубоко вздохнул. — Но я благодарен тебе. Никогда не предполагал, что во мне столько… любви, что у меня есть близкие, ради которых стоит пойти на жертву.
— Не изображай Христа. — Садерс отвернулся к камину. — Это пошло, Шерлок. Недостойная тебя безвкусица. Выпьешь?
— Да. С удовольствием.
— Проведешь со мной ночь?
Шерлок придвинул кресло ближе к огню и удивленно взглянул.
— Ты сегодня странный. Когда ты спрашивал меня о подобном?
— А сегодня хочу спросить. Так ты проведешь эту ночь со мной?
— А если я скажу «нет»? — усмехнулся Шерлок. — Отпустишь на все четыре стороны?
Садерс промолчал и пристально взглянул в бесстрастное, непроницаемое лицо, которое, теперь-то он знал совершенно точно, тщательно скрывало за готовой в любую минуту исчезнуть маской сметающий всё на своём пути чувственный ураган. Переменчивые, живые тени окружили полные тайн глаза, на дне которых сейчас полыхали пожары; под безукоризненной кожей щек проносился огонь; губы подрагивали…
Губы.
Он целовал его в губы!
У Садерса потемнело в глазах.
Шерлок, Шерлок, неужели тебя сумел разбудить какой-то нищий, безродный бродяга?!
Отвечать не хотелось, и, поднявшись с кресла, он отошел к барному столику. Жидкий янтарь наполнил дорогое стекло, не искажающее истинный цвет и игру напитка. Садерс сделал большой, опаляющий горло глоток.
Хотя бы немного согреться.
Он вложил в руки Шерлока тонкостенный бокал, почему-то панически боясь коснуться пальцами кожи.
…Они провели у камина добрую половину ночи, и Садерс, презирая себя за глупый, иррациональный страх, всё оттягивал момент до головокружения желанной близости. Шерлок заметно устал, и, несмотря на снедающее его лихорадочное возбуждение, выглядел измученным и опустошенным. Сад прекрасно понимал, что ему не интересна эта молчаливая идиллия у камина, что он тяготится присутствием любовника и хочет поскорее покончить с вызывающим отвращение сексом, чтобы, как обычно повернувшись спиной, уснуть, в очередной раз заплатив своим телом за чью-то никчемную жизнь.
Сердце не умещалось в груди — рвалось куда-то и гулко бухало, заглушая все звуки Вселенной. Сад понимал, что находится на пределе, что достаточно маленького толчка, чтобы мир огласил его предсмертный, полный отчаянья вой.
— Устал?
— Да.
*
…На этот раз происходящее в полумраке спальни напоминало горькую и отнюдь не смешную пародию. Большой, тяжелый член Сада безжизненно и мягко застыл между бедер, так и не наполнившись пламенной кровью, так и не выделив ни одной сочной капли, хотя тело плавилось в волнах исходящего от Шерлока жара. Впервые его не трясло от похоти. Он не был окутан дурманом и вполне трезво оценивал ситуацию, несмотря на то, что руки касались стонущего любовника, сжимая, поглаживая, мастурбируя твердый, налитый возбуждением член.
Полгода он не видел его кончающим, не слизывал с пальцев густые потеки семени. Загадка была проста. Тот, о ком грезил, о ком стонал и едва не плакал сейчас любимый, распластавшись на шелковых простынях, сотворил это маленькое, но великое чудо — вернул Шерлока к жизни, отняв при этом жизнь у него, Садерса Рэмитуса. Рэма. Ромео.
И, возможно, у себя самого.
*
Заснуть он не смог.
Вздрагивающий во сне, беспокойно метущийся Шерлок был источником адских мучений. Сад не сводил слезящихся глаз с обнаженного тела, время от времени нежно поглаживая грудь и плечи, осторожно целуя ключицы.
Не получилось. Впервые. Сад не был обеспокоен, зная, что ему нечего опасаться: уже завтра он легко приведет в полуобморочное состояние одного из своих любовников. А послезавтра, если конечно ему захочется сыграть в эту омерзительную игру, на полу самого дорогого лондонского отеля отымеет какую-нибудь великосветскую шлюху, и она будет извиваться под ним своим холеным, тщательно оберегаемым телом. Забыв обо всем на свете… До кровавых полос натирая лопатки ворсом дорогого ковра… Обхватывая талию безупречно эпилированными ногами… Она будет насаживаться на каменный ствол, надежно защищенный латексом от её выделений, кончать, стискивая сокращающимся влагалищем, и хрипло выкрикивать очередную блядскую ложь о любви.
Дело не в потенции, будь она трижды проклята, и не в похоти, будь проклято все, что она привнесла в его жизнь.
То, что произошло с ним сегодня, имело очень мутный источник, и в нем Садерсу не найти просвета, не разглядеть дна.
Он проиграл. Окончательно.
Сегодня хотеть Шерлока было стыдно и страшно.
Так стыдно и так страшно, что его неутомимый «конец» болтался между ног бесполезным шлангом, не брызнув даже каплей желания, и это было унизительно до тошноты.
Что делать дальше, Садерс не знал, и не знал, как начать завтрашний день.
*
Когда первая полоска света прочертила темное небо, он поднялся, прикрыв спавшего Шерлока пледом, и покинул спальню. Руки источали едва уловимый аромат семени, и, привалившись к стене погруженной в полумрак кухни, Сад целовал свои пальцы, нежно захватывая их губами, проводя языком по мягким подушечкам, филигранно вычерчивая влажные дорожки вдоль длинной, уходящей в бесконечность, линии жизни…
Потом он сварил себе кофе и пил его мелкими глотками, равнодушно наблюдая, как зарождается новый день.
Безразличие было всеобъемлющем, отдающим могильным холодом.
Но когда в дверном проеме показался сонный, закутанный в теплый халат Шерлок, от равнодушия не осталось даже следа. Всё в Садерсе встрепенулось, потянулось к нему, как тянется к солнцу даже самая захудалая, высохшая травинка.
— Доброе утро, мой мальчик.
Шерлок подошел и обхватил ладонями его вымученно улыбающееся лицо.
От неожиданности этих объятий-тисков Сад окаменел, уставившись ошеломленным взглядом в потемневшие, грозовые глаза. В паху полыхнуло мощно, налилось, поднялось и заполнило запоздалым нетерпением тонкие домашние брюки.
«Как я смешон со своей торчащей ширинкой».
— Что с ним?
Садерс разжал похолодевшие от волнения руки. Разрывающий сердце вой подкатывал к горлу, вибрировал и дрожал, ища выхода, но он последним усилием воли снова загнал его в сердце — назад. Туда, в самую глубину.
Разнеси его в клочья, не жалко. А я между тем устало вздохну и улыбнусь снисходительно и немного печально.
— Не волнуйся, мой мальчик, твой новый знакомый жив и здоров. Вчера он весь вечер безобидно и тихо напивался в Ярде, как видно, поджидая тебя.
Шерлок вскинул руки в трагичном, до нелепости театральном жесте, запустив тонкие пальцы в беспорядочный ворох кудрей.
— Черт! Поклянись, что он жив.
— О, Боже, мой мальчик! Ты падаешь в моих глазах всё ниже. Мы же не на подмостках.
— Плевать. Клянись.
— Клянусь. Памятью прекрасной Лорены.
— Кто это?
— Моя мать. Шерлок, ты столько раз подо мной кончал, но ничего не узнал о Рэме.
Посмотрел долгим взглядом, Шерлок ушел.
========== Глава 27 Спасительное тепло ==========
Джон устал. Его тело жалобно ныло и просило пощады — каждая косточка, каждая мышца. Казалось, даже кровь замедлила бег, продвигаясь привычным путем лениво, никуда не спеша. На исходе был третий час терпеливого ожидания… неизвестно чего.
Как несдвигаемый монолит, Джон сидел на жестком сидении, покинув его только дважды: один раз, чтобы взять новую порцию пива, другой — посетить туалет. Но даже эти кратковременные отлучки заставляли его тело дрожать: вдруг он пропустит момент появления того… парня. У бара он стоял вполоборота, не замечая странных взглядов бармена, не сводя с входной двери настороженных глаз. В туалете его потряхивало от страха — он непременно его проворонит! Не с его, Джона, счастьем вот так сразу получить желаемое. Да и желание его не имело отчетливых форм, не поддавалось логике.
Он поклялся себе забыть, вычеркнуть из памяти свою позорную слабость, вырвать с корнем щемящее чувство, что поселилось в районе солнечного сплетения и не давало нормально дышать, связно думать и уж тем более искать объяснения своим противоречивым поступкам.
Какого же черта тогда он здесь выжидает?! Почему от нетерпения сводит
скулы?! О ком заходится болью его идиотское сердце?!
Красивая, пресытившаяся шлюха.
Но душа цепенеет, и кружится голова.
И крепкие руки снова сжимают его покорное тело…
Необъяснимая жажда увидеть…
Замирающее сердце — всякий раз, когда еле слышно открывается дверь…
Разочарование — нет, это снова не он…
Джон выбрал столик у двери с таким расчетом, чтобы вошедший (вошедший! вошедший!) не сразу его заметил, но чтобы барная стойка, куда тот непременно направится, просматривалась как на ладони.
Что за этим последует, думать Джон не хотел. Да и о чем можно было подумать?
На шею он ему точно не бросится.
Самоуверенный красавчик позабавился с его телом, за несколько шалых минут перевернув мир Джона Ватсона, а потом ушел в свою непонятную жизнь, где таких неудачников щелкают, как орешки, выплевывая ненужную скорлупу.
Но это было уже не важно.
Важно было на него посмотреть.
Ярд снова порадовал ненавязчивой музыкой, приглушенным светом и отсутствием гомонящей толпы. Как будто чья-то невидимая рука заботливо подготовила для их встречи идеальные декорации, убрав всё ненужное.
На этот раз статус данного заведения стал понятен Джону с первой минуты. Не было вызывающих откровений, но за столиком целовались два довольно зрелых субъекта. Да и на мерцающем зеркальными бликами пятачке преобладали однополые пары — тесно сплетенные в танце тела, горящие взгляды, сильные руки, обвивающие такие же сильные талии, обхватывающие такие же сильные плечи… Как он не заметил всего этого раньше?