Рыцарство.
'Где те времена горячей веры, когда в сердцах разыгрывалась драма греха и святости,
ангелы направляли род людской, а сатана и его темные легионы соблазняли и смущали его?
Тогда человек был свободен волей между небесной милостью и адскими соблазнами,
и по тому, уступал ли он первой или вторым,
его душа отлетала по смерти в места счастливые, где царит вечная радость,
или низвергалась в бездны - убежище отчаяния...'
Глава 1. Весна 14** года.
-'Quando canta il merlo,
siamo fuori dall'inverno!' - белокурый певец легко взял верхнюю ноту, вызвав восхищение на лицах горожан. Юные девицы восторженно зааплодировали, глядя на блондина с кокетливыми улыбками. Он поклонился им с игривой грацией. 'Да, голосом тебя Господь не обидел', покачивая головой, бросил блондину проходящий мимо ремесленник, погонявший осла, обвешенного корзинами, да остановившийся послушать. Блондин снова поклонился, теперь - вежливо и скромно.
В городке Сан-Лоренцо традиция праздновать приход весны - 'cantimaggio' - была незыблема веками. В первую неделю по Пасхе группа певчих ходила по домам, поздравляя жителей с приходом тепла, получая взамен пышки и яйца, которые горожане спускали в корзинках на веревке из окон домов, выходящих на узкие переулки. Праздник знаменовался и открытием торгового сезона: с начала мая до конца сентября торгаши заполняли площадь, расставляя для чревоугодников множество коварных капканов и хитрых ловушек. Главную угрозу для праздных зевак представлял ароматный сыр трех дюжин сортов, кроме того, на рядах торговали гусятиной - от пряных паштетов до обыкновенной тушенки с чесноком и трюфелями. Огородники и мелкие земледельцы продавали пучки овощей и корзины фруктов, везде зеленели связки шпината, щавеля, пучки артишоков, груды бобов и гороха, капли росы играли на пестрых стебельках сельдерея. Между рядами мелькали повозки, груженные плетенками, набитыми рыбой. Неподалеку стояли продавцы битой птицы, с подвод выгружали бледно-розовые телячьи туши и разрубленные пополам свиные.
Торговцы, опытным взглядом выискивая в толпе потенциальных покупателей, громко расхваливали товар, не забывая обсуждать последние городские сплетни. Здесь не было запретных тем и не критикуемых лиц, но хозяин города, молодой граф Феличиано Чентурионе, на сей раз удостоился похвалы.
-Что ни говорите, а это разумно! Нельзя пускать сюда ни генуэзцев, ни венецианцев. Не установи граф монополию на рыбную торговлю, мы бы уже по миру пошли...
С торговцем не согласился один из стоявших у прилавка покупателей, по виду - совсем не пополанского сословья.
-Чентурионе - тиран! Правит как король! Посадил своих людей в Совет Девяти, выдавил оттуда и Тодерини, и Реканелли! А ведь мы - свободный город!
Это обвинение ничуть не смутило торгаша. На его сытом лице мелькнуло почти нетаимое пренебрежение.
- Нам-то что до того, какая клика у власти? Но этот хоть о городе думает, а Реканелли? Когда они тут заправляли, даже нищих обложили налогом! Народ покупал на последние гроши фунт мяса и пробавлялся им неделю.
- Подобные вам никогда не знают ничего, кроме интересов своего брюха! - зло бросил случайный собеседник продавца и с высокомерным видом отошел от прилавка, ничего не купив.
Теперь заговорил второй покупатель, тот самый, что до того распевал канцоны о приходе весны и дроздах, смуглый блондин лет тридцати, судя по потрепанной мантии на плечах - школяр-переросток, судя по физиономии - нахал и кривляка, однако, по росту и ширине плеч - вроде бы воин. Он проводил отошедшего магната насмешливым взглядом.
-Интересы своего брюха... Можно подумать, самого мессира Боско интересуют проблемы схоластической дидактики и богословские предикабилии, и он полагает, что Бог, будучи первопричиной всех вещей, вместе с тем является конечной целью их устремлений. То, что цель морально благих деяний есть блаженство созерцания Бога, - это для мессира Боско ересь, точнее, не более чем фикции мышления, просто абракадабра. - Школяру надоело умничать, и он перешел к прямым обвинениям. - Прихлебатель Тодерини, проворовался и потерял место в магистрате, так теперь по былым временам вздыхает.
Неожиданно тот, кого назвали мессиром Боско, вернулся. Он не расслышал последней реплики школяра, но вспомнил весомый аргумент, способный, по его мнению, ущучить нахального площадного торгаша-пустомелю.
-По крайней мере, ни Реканелли, ни Тодерини никто не обвиняет в колдовстве, а ваш Чентурионе явно давно спознался с дьяволом: двух жен угробил, лицо прячет, на люди не показывается, в замке за прошлый-то только год - двое похорон!
Увы, аргумент не подействовал. Торговец пожал плечами и заявил, что ни ведьм на метлах, ни дьявола с хромым копытом он в замке не видел, а что люди умирают - на то воля Божья.
Надо сказать, что городок Сан-Лоренцо на берегу притока речушки Стироне на расстоянии тридцати болонских миль от Пьяченцы был уютным поселением, до Великой Чумы 1348 года насчитывавшим почти десять тысяч граждан. Увы, урон, нанесенный бедствием, ощущался и поныне. Но уменьшение числа горожан не сказалось, к вящему сожалению местного епископа Раймондо ди Романо, на их нравах, кои по-прежнему были необузданны, гневливы и дерзки.
Правда, последние годы надежной препоной этим порокам была власть графа Амброджо из старого болонского рода Чентурионе, который твердо удерживал в своих руках бразды правления. Граф владел исполинским замком на севере города, в горном ущелье неподалеку от францисканского монастыря и церкви Санта-Мария-делле-Грацие. Крепость была заложена еще при короле Алдуине, однако первое упоминание о ней любители древностей находили в рескриптах двенадцатого века, когда мимо замка проходила важная дорога из Пьяченцы в Парму. Замок всегда принадлежал семейству Чентурионе, и о его единственных владельцах говорил семейный герб с львиной головой над входными воротами. Замок со всех сторон был обнесен мощными стенами, увенчанными гибеллинскими зубцами в форме ласточкиного хвоста, и имел единственный вход с равелином, защищавшим входные ворота.
Наследником старого графа Амброджо был его тридцатилетний сын-первенец - Феличиано Чентурионе, имел граф Амброджо и младших детей - близнецов Челестино и Чечилию, коим уже исполнилось семнадцать.
О хозяевах замка в городишке, как водится, много болтали. Было известно, что молодой наследник рода двенадцать лет назад вступил законный брак с богатой девицей Франческой из клана Паллавичини, коя, однако, не принесла ему потомства, но умерла на третий год брака. Новый брак - с привезённой в замок весьма знатной девицей Анджелиной Ланди из Пармы снова закончился безвременной смертью супруги молодого графа. Она погибла прошлой весной на охоте, внезапно и страшно, и её смерть породила в городе волну нелепых слухов. В том же году умер граф Амброджо, и молодой Феличиано стал править городом, сделав своим наследником и соправителем младшего брата Челестино. Вскоре выяснилось, что Феличиано обладает недюжинными дарованиями: он умело лавировал между гвельфами и гиббелинами, добился от папы ряда льгот и привилегий, в том числе монополии на квасцы и рыбную торговлю, пользуясь тем, что на Святом престоле сидел лояльный к нему Пий II, и сумел провести в городской Совет Девяти своих людей - честолюбивых и деятельных. В городе оживилась торговля, снизили налоги, жизнь била ключом.
При этом видели молодого графа после смерти отца только по праздникам - с высокого портика замка, где он стоял вместе с его преосвященством епископом Раймондо, благословлявшим толпу. Остальное время он почти не покидал замка, разве что звуки охотничьих рогов говорили о выездах Феличиано на охоту, да пару раз жители Сан-Лоренцо видели закованного в латы графа на турнирах. В городе же он не мелькал никогда. Такое нежелание показываться на глаза подданным породило у горожан подозрение в уродстве молодого графа, но епископ ди Романо, будучи спрошен об этом, лаконично ответил, что знает графа с детства и никогда не замечал в его сиятельстве какого-либо изъяна во внешности, а те горожане, что помнили графа Феличиано по юным годам, и вовсе утверждали, что он красавчик. Тогда народная молва приписала уединенность графа тайным занятиям некромантией и алхимией, но его преосвященство снова не дал людским измышлениям разгуляться, заявив, что граф имеет незыблемую веру и к ересям не склонен.
В итоге горожане не знали, что и думать, но когда разум бездействует, фантомы множатся...
Меж тем по запруженной прилавками площади протискивались двое молодых людей, судя по пыли на плащах, явно приезжих.
-Что может быть хуже базарного дня для спешащего человека? - этот вопрос, выдававший склонность к риторике, один из них, Паоло Корсини, адресовал своему спутнику Амадео ди Лангирано, но ответа на него, как и следовало ожидать, не получил. Мессир Амадео только пожал плечами, и оба продолжали пробираться через толпу. Младшему, Паоло Корсини, юнцу лет двадцати трех, была свойственна щенячья грация жестов, проступавшая даже в неловкости. Он был миловиден, и торговки на площади оглядывались на него. Он же, замечая их кокетливые взгляды, делал вид, что ничего не видит, при этом волновался и то и дело спотыкался, прокладывая себе путь через толпу.
Паоло происходил из обедневшей ветви аристократической семьи, породившего нескольких уважаемых подеста в городах на Тосканских равнинах. Выходцем из этого рода был и Андреа Корсини, который в 1316 году избрал монашеское призвание, отказавшись от брака и состояния, став епископом и провинциалом ордена кармелитов во Флоренции, прославившись даром чтения помыслов и чудотворения. Эти сведения, как ни странно, Паоло узнал дорогой от своего спутника Амадео, и нельзя сказать, чтобы они произвели на юношу впечатление.
-Что толку от клириков? - воскликнул Корсини, выслушав скучную лекцию о святом, - я предпочел бы иметь в родне банкиров с набитой мошной да людей повлиятельней. Вот ваши предки, видать, от состояния не отказывались... - он с невольным уважением окинул взглядом костюм мессира Лангирано - сшитый по последней моде и весьма дорогой, правда, линий скромных и напоминающий монашеское одеяние.
Собеседник смерил его безмятежным взглядом, в котором не было ни осуждения, ни одобрения, и ответил, что его род - Лангирано дельи Анцано - славится не богачами, а тем, что из всех представителей семьи ни один никогда не зарекомендовал себя глупцом. Все в высшей степени разумные люди и доживают до глубоких седин. Потому к их основной фамилии прибавили слово 'анцано' - старейшины. Корсини иронично поинтересовался у Лангирано, а умеют ли эти умники владеть оружием? - памятуя, что в доверенной им миссии графа Паллавичини охрана ларца, который им надлежало доставить в дом мессира Реканелли, была поручена именно ему.
Мессир Амадео спокойно заметил, что этому его тоже обучили, но он не любит оружия, напоследок обезоружив собеседника мягкой благосклонной улыбкой. Корсини удивлялся: его собеседник никогда никому не прекословил, однако в гостиницах, несмотря на видимую обходительность, его приказы беспрекословно исполнялись, и чем вежливее улыбался этот человек, тем ниже ему кланялись. Молодой Паоло, надо заметить, так и не смог за время пути разобраться в своём попутчике: роняемые им замечания были по большей части маловразумительны, Корсини понял только, что тот очень странен.
Амадео Лангирано казался старше своих двадцати девяти лет. Слишком резкую линию носа с заметной горбинкой усугублял острый взгляд тёмных умных глаз, коротко остриженные темно-каштановые волосы добавляли лицу контрастности. Живописец сказал бы, что, создавая это лицо, Творец отказался от техники сфумато, но беспристрастный взгляд не отказал бы мессиру Амадео в красоте - той особой красоте Спарты, что лишена изнеженности и лоска, но нравится твердостью линий точного резца. Главным же украшением молодого человека были белоснежные зубы, и стоило ему улыбнуться, что, правда, случалось нечасто, лицо преображалось и удивительно хорошело. Амадео, в отличие от своего спутника, был нетороплив в движениях, прекрасная же осанка и высокий рост выделяли его из рыночной толпы.
Выделил Лангирано из толпы и школяр-кривляка, до того поносивший мессира Боско, и, поймав его взгляд, тут же растаял среди прилавков.
Приезжих с самого утра высматривали и из окна палаццо Реканелли. Здесь были четверо членов семейства, глава рода Родерико и трое его сыновей Джузеппе, Сиджизмондо и Реджинальдо. Лучия Реканелли, их сестрица, молодая девица семнадцати лет, первой заприметила двух молодых людей, пробиравшихся сквозь толпу к их дому, позвала к окну брата Реджинальдо. Тот кивнул. Да, это были те, кого они ждали. Лучия окинула родню пристальным взглядом. Она знала, что отец вел переговоры с мессиром Дезидерио Тодерини, и подозревала, что речь идет о её бракосочетании с сыном мессира Дезидерио - Джулио, но спросить об этом отца никогда бы не решилась.
Лучия поднялась и прошла к камину, остановилась у зеркала, улыбнувшись своему отражению. Она провела последние три года в бенедиктинском монастыре, где зеркал не было вообще, и своё отражение можно было разглядеть разве что в блеклых стеклах церковных витражей, но даже такое, оно льстило ей. Лучия была очень мила, главным её украшением были пышные локоны тёмно-каштановых волос, на солнце золотившихся цветом осеннего мёда, и необычайно живые глаза цвета осенней воды горных рек. Лучия присела на стул перед камином, подозвала своего любимца, котенка Брикончелло, и, забавляясь с ним, предалась сладким мечтам о Джулио Тодерини. Какой он? Она никогда не видела его, но это лишь давало простор фантазии, и воображение нарисовало ей кареглазого молодого красавца с львиной гривой и торсом Геракла...
Между тем в коридоре раздались шаги, гостей провели в зал приемов. Лучия обернулась, разглядывая вошедших.
Надо заметить, что Паоло Корсини и Амадео Лангирано, хоть оба и родились в Сан-Лоренцо, знакомы раньше не были. Два дня назад мессир Дженнаро Мерула сообщил Паоло, что его земляк Амадео Лангирано должен передать запечатанный ларец мессиру Родерико Реканелли, на Корсини же возлагалась охрана ларца. Паоло всю дорогу не спускал с него глаз, даже ночью спал, положа на него руку. Теперь Корсини с трепетом озирал палаццо тех богачей, чьи имена были у него на слуху с детства, Амадео же мягко произнёс формулы приветствия, учтиво осведомился о здравии всех членов семьи, рассказал о новостях Пармы ровно столько, чтобы не утомить хозяев, затем приступил к своей миссии, передав хозяину дома запертый ларец.
Родерико, всё время озиравший гостей цепким и испытывающим взором, поблагодарил их и осведомился, надолго ли они пожаловали в город? 'Когда человек молод, его тянет в большие города и иные страны, и лишь под старость он склонен осесть в родовом гнезде...' Мессир Амадео не согласился с этим постулатом. 'Сколько людей, столько и склонностей, один любит пармиджано, другому подавай прошутто, один всю жизнь провёл бы в дороге, другого и калачом за ворота родного дома не выманишь. Он же, закончив учебу в Болонье, несколько лет преподавал в Парме, а сейчас намерен погостить в городе своего детства. Лето проведёт здесь, а там, как Бог даст...'
Гость тепло улыбался, и улыбка прятала отточенность взгляда. Сам Амадео подумал, что на месте хозяина думал бы не о власти, а о здоровье - лицо мессира Родерико было желтовато-землистого цвета. Зато сыновья последнего болезненностью не отличались: все трое, на взгляд мессира Лангирано, были солдатами как на подбор, выделяясь мощными плечами, сильными торсами и дубовыми икрами. Правда, лицам братьев Реканелли стоило бы пожелать большей утончённости, лбам - высоты, а глазам - мысли, но мессир Амадео был слишком разумен, чтобы требовать больше, чем мог получить. Привлекательнее всех в этой семейке была сестрица Лучия, к лицу которой добавить ничего не хотелось. Глаза её были живыми и быстрыми, личико милым и приятным, и Амадео с интересом наблюдал за ней: девица не слушала разговор мужчин, но внимательно разглядывала их. Заметил он, что и Паоло пожирал девицу жадным взглядом, и дыхание его сбивалось. Тут хозяин любезно осведомился о политических симпатиях своего собеседника, на что мессир Амадео обходительно ответил, что он всегда и везде на стороне тех, с кем Бог.
-А Бог любит тиранов? - вмешался в разговор Сиджизмондо Реканелли, но тут же под гневным взглядом отца умолк.