Золотова не стала уточнять, почему «в лом». Это, как раз, ясно. Еле сдерживая разочарование, она попыталась узнать хоть что-то:
— А как это было? С вашим директором?
— Обыкновенно, — стукнуть его по башке, что ли? Вику уже трясло от нетерпения, а он все выеживался! — Поехал Петрович себе по делам. Вечерком. По дороге увидел девушку, которая голосовала. Он решил ее подвезти, потому что было жалко смотреть на то, как она под дождем мокнет...
— Дождь! — перебила его Вика, — Был дождь?
— Ты глухая? — гавкнул он. — Говорю же: вечер поздний, конец октября, дождь, слякоть, холодно. Она стоит у дороге в тоненьком плащике и трясется. Петрович и пожалел деваху! Она на заднее сидение села, молчала всю дорогу, а возле Комсомольского Парка, когда он остановился, набросила ему на шею гитарную струну.
— И как же он выкрутился?
— Вот ты настырная! — воскликнул рассказчик недовольно. Но, как и большинство профессиональных шоферов, поговорить он любил. Наконец продолжил: — Петрович у нас очень осторожный. Он человек богатый, и терять ему есть что. Вот и таскает с собой везде ножик небольшой. Со стороны — так перочинный ножик на брелке от ключей домашних, ничего особенного. Но если знать, куда им ширнуть, — так и опасная штучка получается. Вот он в руку той налетчице ножик свой и вонзил. Она сразу струну-то и отпустила. Тогда он быстро отстегнул ремень безопасности и назад бросился, между сидениями. Пока девка над порезанной рукой выла, он стукнул ее по голове и вырубил. Потом быстро уехал из Парка. Он, говорил, подумал тогда — ее приятели в кустах где-нибудь сидят!
— Но приятелей не было, — уверенно закончила Золотова.
— Ну, этого он не узнал тогда, потому что быстро укатил из Парка.
— А с девкой что? Почему он в милицию ее не отвез?
— А понял, что она психованная. Жалко опять стало. Понимаешь, она еще рассказала ему, почему такое делает. Ее, там... ну, изнасиловали несколько лет назад. Водитель завез в этот самый Парк и изнасиловал. Когда в милицию обратилась — уже три дня прошло, и на ней никаких следов насилия уже не было. Ну, его и не поймали, а ей еще сказали, что сама виновата — не надо было в машину к незнакомому садиться! А Нестор Петрович у нас такой мужик... странный.
Вика снова испытала глубинное просветление мозгов. Как все просто! Какая я дура! Ну, в милиции тоже хороши — могли бы покумекать! Есть же у них всякие методы, вон, Каменскую посмотришь — так ведь все вычислить можно. Была бы голова.
«А тебе, Вика, — наставительно обратилась Золотова сама к себе, — нечем и гордиться. Ты узнала эти сведения только благодаря случайности. Все-таки это правда, что мысли притягивают события! Если долго думать о чем-то, что тебе позарез нужно, то оно, это нужное, рано или поздно выплывет само тебе в руки! Ах, если бы...»
— Остановите здесь! — вдруг вскрикнула Вика. Задумавшись, точнее, замечтавшись, она чуть не проехала мимо здания номер пять по проспекту маршала Жукова. Там, на первом этаже, в бывшей трехкомнатной квартире Елена Павловна Овчаренко оборудовала свой частный стоматологический кабинет.
— Послушайте, — сказала Вика небритому типу за рулем, протягивая ему сторублевую купюру, — Давайте с вами встретимся? Я бы ещё хотела уточнить...
— Чего уточнять? — грубо спросил он.
— Ну, вот, детали... И потом, милиция же преступника ищет — надо им рассказать все что вы знаете...
— Ты охренела? — рявкнул он сердито, дохнув на Вику сивухой и злостью. — Да чтоб я — и в ментовку? Иди отсюда, коза драная! Выметайся! Сучка милицейская!
Он швырнул ей на сдачу пятидесятирублевую бумажку и Вика выскочила из машины как ошпаренная. Белая «шестёрка» газанула, сердито швырнула из-под заднего колеса ком земли в фонтанчике грязи и рванула прочь. Обруганная и ошарашенная Вика только и успела, что запомнить три цифры и три буквы номера, да и то не точно.
2003 год
Я никогда специально не искал случая сыграть свою партию. На ловца и зверь бежит! В жизни каждого из нас есть место Случаю. Его надо использовать. Я и использовал, как мог. Вот только результат не всегда был удовлетворителен. Впрочем, недавно я придумал способ поправить и это.
А насчет Случая... Вот, например: я встаю рано, очень рано. Люблю утро, никогда не позволяю себе валяться в постели долго. Мне одинаково хорошо по утрам и зимой и летом. Зимой — уютнее, летом — мечтательнее. Люблю туманное утро и ясное. Люблю когда поют птицы и когда, например, из-за дождя они молчат. Чашка кофе, сигарета, все без телевизора, без радио, без суеты.
В то время у меня была собака. Немецкая овчарка Бек. Вообще-то, Бек был не мой. Приятель, уезжая поработать за границу, попросил взять его на передержку. Я не отказался, потому что собак люблю, а Бека, умницу, особенно. Пес умный, послушный, не гавкучий. Жены у меня нет, никому не помешает. Мы с Беком особенно дружно гуляли по утрам. Я вставал пораньше, а он уже крутил толстым своим хвостом и немного суетился, изо всех собачьих сил соблюдая достоинство и деликатность. На улице, сначала мы шли вокруг дома, потом — в скверик, а возвращались мимо мусорных баков. Тут, должен признаться, я допускал безобразное разгильдяйство, позволяя псу гонять помойных мурок! Кстати, приятель меня последними словами крыл за это, когда вернулся на Родину и Бек ему продал все наши с ним секреты. Тот же хозяин! Как утаить?
Но я о другом. В то утро, часов около пяти меня разбудил воющий звук. Я подскочил, испугался, что это Бек: он заболел, умирает и плачет перед смертью! Но пес лежал спокойно, только поднял умную крутолобую башку и навострил локаторы. Я глянул на часы, возмутился и снова попытался уснуть. Не получилось. Тогда пошел тяпнуть кофейку, а после позвал Бека пройтись не спеша, поговорить за жизнь. Однако, моего настроения Бек не одобрил, а рванул вперед, вопреки программе, прямо к помойке. Стояла ранняя осень, туман окутывал красоту мира и Бек утонул в нем как в молоке муха. Я побежал за псом, крайне недовольный вынужденным променадом. Навстречу мне попалась только одна женщина — молодая, в широком болоньевом пальто. Я увидел на минуту ее лицо и поразился его бледности. Она пошатывалась, но прошла мимо меня, намеренно торопясь. Бек вернулся от помойки и, вдруг, ни с того, ни с сего, бросился с лаем на бледную. Она сразу же заорала ужасно грубым, прокуренным голосом:
— Убери своего кобеля! Убери, говорю! Поразвели тут, людям пройти негде!
Если бы не эта ее грубость, я просто оттащил бы Бека, который кусаться не умел, но скрывал это тщательно. А так, я вдруг подумал: куда это людям пройти негде? Откуда и куда она прется в такую рань? Чутье подсказало, что идет бледная от помойки. Тогда я потащил Бека туда. Заглянул в один контейнер, в другой, в третий... В пятом сверху лежал сверток.
Я не хочу вспоминать подробности... Я не могу... Только скажу, что это был задушенный новорожденный младенец. Девочка. Бек потянул меня за бледной и я пошел, еще не понимая, зачем... Нет, понимая. К чему увертки? Я сразу все понял. Это было именно то, что я и называю: «использовать Случай».
Придерживая нервничающего пса, я шел по следу бледной. Оказалось, и это не странно совсем, она живет через стенку от меня, в соседнем подъезде! Это ее вой я слышал — она же рожала. Смотри, какая здоровая стерва, встала сразу и пошла на помойку. Господи, а когда я кофе пил, она душила девочку!
Узнав, где живет эта сука, я отвел Бека домой, вымыл ему лапы, налил воды и выдал утренний мосол. После этого я пошел готовиться к своему делу. Для начала я снова сходил к помойке и забрал оттуда мертвое тельце. И, знаете, это был самый тяжелый груз в моей жизни и самый длинный путь тоже. Мне надо было подготовиться. Правда, совсем немного, потому что все необходимо у меня уже было. Я ведь всегда готов встретить свой случай!
На этот раз я рисковал немного меньше, чем в случае с автобусным воришкой. Просто пораскинул мозгами и вспомнил, что говорили соседи о жильцах квартиры номер двенадцать. Лет десять назад это были потомственные и профессиональные алкоголики, муж и жена. Оба грязные, ободранные, вонючие! Люди видели как через двор в сторону гастронома бредет именно жена — жутковатое существо в пальто, из-под которого висел белый несуразный подол с кружавочкой. Леди не снимала пеньюара весь день. Однажды я с удивлением узнал, что у маргиналов есть ребенок, дочь. Девочка жила в деревне с бабушкой и дедушкой. Возможно, у нее был шанс! Но она не воспользовалась им, это сегодня стало мне ясно. Пару лет назад маргиналы упившись, как обычно, заснули на своей кровати. У кого-то из них была в руках зажженная сигарета, она выпала и подожгла матрас. Соседи почувствовали запах гари и взломали дверь, но парочка уже отправилась в мир иной. Никто по ним не горевал. Потом в освободившуюся квартиру приехала из деревни дочь. Она особо ничем не отличилась, и я ее не знал. Зато теперь знаю. Это мой случай!
Квартира бледной была такой убогой, что я понял: после пожара никто не потрудился даже побелить стены. Здорово, правда? Закопченный потолок, немытые лет десять стекла окон, между которыми разводились паучьи династии и висели на паутинах сушенные мушиные трупы. Кстати, занавесей на окнах не было. Запах там стоял нестерпимый. Ему нет определения, нет оправдания. Есть только причина — беспредельное, беспрерывное многолетнее пьянство родителей и свинство их дочери. Она сама лежала на диване в первой комнате. Всего их было две — проходные.
Я быстро оглядел квартиру, убедился, что никого постороннего здесь нет и приступил к возмездию. Сначала я положил тряпку, смоченную в хлороформе, ей на лицо. Помятое, отечное лицо двадцатилетней женщины, убийцы собственного новорожденного ребенка.
Потом, убедившись, что она не проснется, ввел ей внутривенно обезболивающее, а через несколько минут и парализующее средства. Мой папа был анестезиологом и у меня сохранилось достаточно литературы по теме, чтобы не оказаться в неприятном положении. А препараты... Помните, этот нашумевший случай, когда ограбили муниципальную аптеку?
Вскоре действие хлороформа начало проходить. Поняв это, я заклеил ей рот и похлопал по щекам, стараясь разбудить.
— Доброе утро, мамаша! — поздоровался я.
Ее глаза широко открылись, она попыталась заорать — не смогла, попыталась подняться — не получилось. Бешено вращая белками ошалелых глаз, женщина издавала лишь мычание.
— Что же вы так поступили со своим ребенком? — спросил я. — Вы хотите сказать, что она умерла сама? Вы не успели вызвать скорую, ребенок родился мертвым и вы побоялись, что вас обвинят в убийстве? Но ведь вы и на самом деле убили свою дочь. На ее шейке видны следы ваших пальчиков. Думаю, любой эксперт легко докажет, что ребенка вы убили своими руками.
Женщина была в ужасе. Она мычала, стонала, но пошевелиться не могла. Тогда я достал скальпель. Сначала разрезал ее засаленный фланелевый халат. Под ним оказалась грязная ночнушка, вся в пятнах засохшей крови. Кстати, кровавые простыни я обнаружил в ванной. Они валялись на полу.
Я разрезал ткань ночной рубашки, припоминая покойную маменьку этой суки, и обнажил ее живот. Он был толстый, отвратительно провисший, дряблый, весь в уродливых растяжках. Груди были набухшими, соски огромными и почти черными. Я поморщился, но не следы материнства были настолько ужасны. Кошмарнее всего была душа этого омерзительного создания. Мне захотелось ее просто убить. Быстро и эффективно. Но я сдержался.
— Ты хоть раскайся, — посоветовал я. — Понимаешь, нельзя убивать. Нельзя никого убивать, а ты убила свою девочку. Свою девочку, ее детей, своих внуков, внуков своих внуков. Ты убила свое будущее, зачем же тебе жить дальше? Если ты понимаешь меня и соглашаешься со мной, закрой глаза.
В тот момент мне показалось, что еще можно оставить ее в живых, сделать нечто волшебное, что преобразовало бы ее. Ведь убийство своего ребенка не может быть безболезненно для матери! Она должна, по природе своей должна, страдать! Но в карих глазах женщины были только страх и ненависть. Она не понимала!
Именно в тот момент на меня снизошло озарение: я убиваю не преступника, а преступление. И об этом должны знать люди.
Поняв это, я перестал смотреть на мать — убийцу, а воткнул острейший скальпель ей в эпигастральную область и решительно разрезал до лобковой кости. Потом раскрыл отвратительные потроха. Развернул трупик малышки и вложил в пульсирующий живой гроб. Потом зашил кожу грубыми стежками.
Я не был рад тому, что сделал. Вовсе нет. Но я счел, что это правильно. Логично, по-своему, простите мой цинизм, красиво. Мне было только немного обидно, что человека, сделавшего такое сочтут безумцем, злобным монстром, убийцей! Правда, соблюдая достоверность повествования, я должен признать, что действительно убил женщину вскоре. Нельзя же было дожидаться, пока ее найдут и она выболтает мои приметы, а то и адрес! Я ввел ей в вену один состав, после которого она уснула и больше не проснулась.
А через несколько дней приехала милиция. Кто-то нашел мою фаршированную утку. Стоя у окна, я видел суету, черный пластиковый мешок, небольшую толпу соседей. Мимо меня прошли двое в милицейской форме. Похоже, они уже знали все подробности случившегося.
— Я бы тоже сделал такое, — признался старший по возрасту и по званию младшему коллеге. И добавил: — Если бы духу, конечно, хватило!
Я польщенно улыбнулся.
«Так жить нельзя!»
— Значит, так, Виктория! — Елена Павловна в последний раз полюбовалась результатами своей работы и сняла марлевую маску. Вика увидела ее усталое лицо немолодой, одинокой и пессимистичной женщины, которой бы только поспать, но надо работать, надо нянчить внуков, надо заботится о старом вздорном отце. — Ты зубы береги! Хватит с лестницы падать. Это не дело: три штифта и два светокомпозита. Ты ведь не занимаешься кик-боксингом?
Вика счастливо и разморенно улыбнулась. Она давно знала о себе, что страдает, вернее, наслаждается редкой формой душевной патологии: обожание стоматологического кресла и полное кайфование от манипуляций в своем рту. Ой, а что бы сказал Фрейд? Может, это сексуальное извращение? Нет, тогда уж, такая форма любви, потому что удовольствие Золотова испытывала только в кабинете Елены Павловны. В других зубоврачебных кабинетах Вика, как это и положено, только ойкала, айкала и ерзала на месте, чувствуя как стекает по ложбинке вдоль позвоночника отвратительный ручей трусливого пота.
— Елена Павловна, сколько я вам должна? — промурлыкала она, поднимаясь из кресла.
Овчаренко продолжала сидеть на своем месте, блокируя Вике возможность выйти. Она разглядывала желтый синяк на скуле пациентки и ждала ответа на свой вопрос. Вика остановилась перед ней. Кажется, пройти мимо врача и удрать от вопроса не получится.
— Нет, кик-боксингом не занимаюсь, — сказала она небрежно. — Я спортом не занимаюсь уже три года.
— Тогда откуда у тебя такие повреждения?
— Я же говорила... — беспомощно сказала Вика.
— Я слышала. — Елена Павловна, наконец, встала со своего места. — Только не надо думать, что я дурочка. Это надо прекратить. Почему ты не уйдешь от него?
Вика поняла, что релаксации пришел капут и надо возвращаться в свой мир.
— Я пыталась, — выдавила она из себя. — Он нашел меня и стало еще хуже.
— Но так жить нельзя! — воскликнула Овчаренко. Она уже сняла белый халат и осталась в красивом сером платье из тонкого шерстяного трикотажа. Золотова поняла, что как и каждый стоматолог, Елена Павловна верит в боль во имя здоровья. Сама Вика верила только в боль ради боли.
— Елена Павловна, — она достала кошелек. — Я уже не думаю об этом. Вообще. Ни сейчас, ни завтра. Мне некуда идти, у меня никого нет. Кому я нужна?
— Самой себе, прежде всего. — резко ответила стоматолог и добавила, увидев кошелек в руках Вики: — С тебя сто рублей.
— Спасибо вам, до свидания!
— До скорой встречи, — многозначительно произнесла доктор.
Золотова дошла до остановки, выглянула на проезжую часть, по которой двигались только горящие парами фары. Ситуация с транспортом оставалась туманной. Вика прошла вглубь остановки, где почти никого не было, и зарыдала. Елена Павловна была подругой ее матери. Зная ее с самого своего детства, Вика невольно воспринимала точку зрения стоматолога так, будто это было мнение ее матери. Если бы мама была жива, такого бы не случилось! Мама знала ответы даже на вопросы из контрольной по неорганической химии, так что она бы точно меня спасла. Вику душили рыдания, ее плечи, укутанные теплым свитером и зимней курткой, дрожали, черная тушь текла по щекам.
«Ничего! — ответила она на вопрос, который никто не задал, — ровным счетом ничего. Просто скоро проблемные дни. У женщин ведь нет других поводов порыдать, кроме как перед проблемными днями!»
Дома ее ожидала стадия, следовавшая за «Белыми розами». Она имела рабочее название «Плато неверного равновесия». Выражалась в преувеличенно полноценных семейных отношениях. Раньше Вика радовалась этой стадии, как отдыху, но сейчас, на сто первом круге Ада ненавидела ее так же, как и все остальные.