— Ну, это я пас, — откликнулась Лариска, — Как-то в детстве с велика звезданулась. По-серьезному — хрясь!
Хватило этого.
— А я с удовольствием. А бросать камешки будем? Как вчера.
— Любой каприз! — Гоша перетряс в ладони камни и выложил на стол. Они гулко цокнулись друг о друга и
разъехалисьв разные стороны. — Ну вот, опять куши. Твой день, Данка!
— Ага! Это вы специально нам куши выбрасываете. Вот колдун! — смеялась Данка. — Или обманщик. Хотя на
обманщика не похожи. Скажите, а проведете эту экскурсию для меня лично? Проведешь? — и Данка, невольно
перейдя на «ты», смутилась, пугаясь своей наглости.
— Я мечтал провести ее для тебя. И надеюсь. Идем по программе. Сегодня Джангуль. Ну, а завтра в ту сторону.
К раскопкам древних крепостей Кульчук и Беляус, — объяснял Гоша, — А там еще конная прогулка и купание на
античном пляже.
— На меня фишки не кидайте. Я лучше на пляже покупаюсь. Завтра. Сегодня раньше спать лягу. Ты же знаешь,
я соня, — подмигивала Данке Лорик, намекая на прекрасную возможность, мол, уединенный фул-контакт.
Та покраснела, как девчонка, застыдившись нарождающемуся чувству. Но потом сдюжила и перевела все в
шутку.
— Правильно, Лариса, чаек погоняй на пляже, с серферами потусуйся. В баре там, на пляже.
— Вот и я тоже говорю. Ладно, где там ваши скафандры для серфинга? Господи, опять затягивать в эту резину
мое роскошное тело!
Серфинг в лимане оказался силовым и захватывающим спортивным аттракционом. Амазонки быстро
научились стоять на досках. Гоша в своем серферском полукостюме выглядел как диковинный воин, покоритель
пространства. Ну и носились, оседлав проворные доски под парусом, Данка, Лорик, набирая скорость, повизгивая
от невыразимого удовольствия. Падали с доски на поворотах смешно и неуклюже в теплую соленую воду лимана.
Помогали друг другу снова взгромоздиться на скользкий парусный болид. Радость победы над водой и ветром
дурманило душу и заставляло ликовать тело. Они чувствовали себя вместе как какие-то новые, только что
появившиеся в природе стайные существа. Ветро- волно-человеки. По-хозяйски оседлав стихии воды и ветра, сами
покорялись пространству. А рядом радостно носились умелые серферы. Разноцветные паруса придавали
неповторимо праздничный фон этой серфинговой регате.
Потом был обед. Жареная камбала по-рыбацки, выложенная большими кусками целиком на зелени блюда. И
пряный белый соус. И овощи со свежим хлебом. И сухое белое вино, немного кисловатое и в меру терпкое. Что еще
нужно, чтобы подкрепиться!
— А теперь сиеста, девочки. Надо отдохнуть перед вечерним походом.
Гоша погнал их спать, как физрук в пионерлагере на «мертвый час».
В цветах и зелени Джангуля
Едва спала жара, во дворе пансионата появились снаряженные велобайки. Лариска подошла, потрогала
седло, засомневалась:
— Нет, ребята, это уже без меня. Я лучше вечером джина с тоником хапану и уткнусь в телик. Правда, без меня.
Выкатили на улицу. Впереди Гоша. За ним, с непривычки виляя, Данка. И смело закрутили педали в
направлении заката. Охваченные теплым, совсем еще летним ветерком, они мчали по мягким тарханкутским
буеракам в степь. Байки подбрасывало на каменных, словно выросших из земли кочках, но это только добавляло
задора, словно вернувшегося из детства.
Дорогой он рассказывал, притормаживая на ухабах:
— Эта степь и есть конец кочевого пути. Кстати, единственное нетронутое, непаханое место во всей Европе.
Сохранилось таким, как было в древности. Так и кажется, что из ближайшего распадка появится конный разъезд
каких-нибудь сарматов. Или половцев, на худой конец. Смотри, здесь прикольное место: дорога уходит в три
стороны. Только путеводного камня на развилке не хватает. Ничего не напоминает?
— Да, как в древней былине: направо пойдешь — богатство найдешь, прямо — любовь, а налево — все
потеряешь.
— Выбирайте дорогу, мисс. Проверим на удачу.
Озорница прибавила прыти и поехала по дорожке прямо. С кручи распадка открывался вид на всю бухту, мыс
и на конце его подающий световые сигналы Тарханкутский маяк. И, все дальше отдаляясь от поселка, уходили они
вместе с закатом в другой мир. Мир взаимности чувств и потребности друг в друге.
Перевалив через кручу пересохшего водораздела, они быстро спускались в маленькую лощину.
— Слушай, мне кажется, и я начинаю чувствовать, как энергия поднимается внутри. В детстве, когда каталась
на качелях, так было, — кричала она ему, отчаянно прокручивая педали.
— Это чувство пространства. Так бывает, когда быстро мчишься, — кричал он ей в ответ.
Потом еще один подъем, дальше ровное, как степь, плато, на котором разгуливал вольно табун черных и
коричневых лошадок. Лошадиная молодь бежала чуть в стороне от весело несущимихя в пространстве наездников,
конячки победно ржали, обгоняя, и сворачивали, обратно в степь.
Наконец они достигли высокого обрыва. Было страшно и интересно. Любопытство толкало увидеть пропасть
как можно ближе, подойти к самому краю земли. А с моря дул в грудь, отталкивая, плотный ветер, который,
казалось, можно было хлебать ртом, как эфирную массу. И он заставлял слова застревать в горле.
— Потрясающе! — не могла надышаться Данка. — Есть еще привольные места для тех, кто одинок вдвоем.
Места, где веет дух свободной стихии моря! На этих кручах тарханкутских витает мощная энергетика. Правда. Мне
раньше многие, кто побывал здесь, говорили. Ну ведь недаром дед тот, рыбак, рассказывал, что всякие духи тут
обитали. И люди исполняли древние культы. Огня там. Моря. И мы тоже сюда стремимся. И, один раз побывав,
наверное, тянемся приехать сюда снова. Почему так?
— По моим наблюдениям за приезжей тусовкой, сюда тянет тех, кто хочет сбросить напряжение жизни.
Вытеснить городскую суету урбанизма новыми ощущениями. Дикими и естественными. Одни так стараются скинуть
с себя эту зависимость. Понимают, что там ты раб, и тебя использует в своих целях некая мощная сила, называемая
обществом и государством. А здесь — наоборот, место, где низвергли под воду этих общественных кумиров. И
больше ничего довлеющего над тобой, только единение с природой. Но все мы живем в нашем жутком социуме. И
общественные отношения так или иначе играют определенную роль в жизни. Влияют, ничего с этим не поделать.
Заставляют смириться и безропотно выполнять свою роль в матрице общества.
— Как это? А если я против?? Достало уже делать все по чьей-то указке. Вот ходила в школу, в секцию, кружок.
И учителя, родители, менты, дядьки на портретах — все они грозили, не быть бы худу, если что. И дальше тоже в
жизни одни гады! Задолбали!
— Вот именно. С раннего детства наш человек так воспитан. До сих пор испытывает на себе влияние и
давление различных личностей. Уже новых на месте старых, отцовских. И чем ниже духовный статус, тем больше
подвержен человек такому воздействию, от которого тяжело избавиться. Так и живут до смерти со многими
одетыми на себя уздечками. А если есть уздечка, то за нее дергают разные руки. Это превращает взнузданного в
автомат. В зомби. В ретранслятор чужих энергий и идей. Не сознающий или сознающий и довольный этим. И
выполняющий свою надуманную программу. Может, потому в начале девяностых годов, как по приказу, летели из
окон на асфальт красные банкиры.
— Или недавно стрелялись на дачах незалежные министры?
— Да, и они тоже. Чем не роботы, не автоматы, зацикленные на каком-то приказе? Или сигнале. Получил сигнал
— и пулю в лоб. Или из окна хлобысь на асфальт! Или еще чего хуже: вывели куда-нибудь на стадион, на площадь
сотни тысяч людей и заставили посредством синдрома толпы бесноваться, превращая в плещущих психоэнергией
фанатиков. Для чего, во имя чего? — никто в итоге сказать не может! Вот и выходит, что автоматов породили какие-
то непознанные нами до конца, нечеловеческие структуры, для своих определенных целей. Какие-то злобные
эгрегоры. Одароблы — как тот дед сказал. И питаются они нашей энергией на эмоциональном уровне, по типу того
демона в легенде. Но здесь по-другому. Наша задача — стереть эту их программу. Вернуть простой и первобытный
человеческий образ. На Тарханкуте в палатке пожить. В глубину занырнуть. Брать пищу у моря и готовить на
костре. На время пребывания здесь. Чтобы полюбить это место и стремиться сюда снова.
Они ехали дальше на велосипедах по обрывистому краю тарханской степи. Им было весело и свободно в
круге терпко пахучего степного разнотравья. И никакие силы не могли помешать им быть вместе.
Закат золотил степь впереди. От этого она казалась совсем нетронутой и дикой. Вдруг впереди из высокой
полыни вынырнули на тропинку несколько перепелок. Они сразу взяли темп и неслись впереди байков, весело
попискивая.
— Смотри, и эти состязаются с нами! Как бодро бежит первая птица. Большая Мама! И остальные, по
субординации. Смешные. Несутся, торопятся! А последняя, посмотри, всегда пойдет добычей, потому и спешит,
подталкивает остальных.
— Ух ты! А это что за пестрый клубок полетел?
— Еще одна здешняя редкая птица — джангульский удод. Водится только здесь и еще на горе Опук. Это на
другом краю Крыма. И больше нигде в мире.
— Так уж и нигде? — передразнила она его.
— Да. Крупная черно-белая птица с высоким хохолком. Было время, когда их уже не стало. Тогда здесь
ракетчики стояли. Ну, и свели популяцию. А сейчас — вернулись.
— В пору петь гимн возрождающейся природе. А вон точно такой же полетел. Смотри! И еще один.
Симпатичный удодик. В гнездо возвращается, что ли?— радовалась как ребенок Данка.
— Здесь, в районе Джангуля, сохранилась еще кипчакская степь. Со времен половцев. Ну, которые в степи на
курганах каменных баб ставили. Даже селение неподалеку так называлось — Кипчак. И бухты на этом побережье
тоже имеют свои древние названия — Очеретай, Кастель, Ажиная бухта. И во всех в древности были поселения.
Маленькие крепости с причалами. Но это было очень давно. А до нас дошли отголоски историй и мифов.
— Я тоже очень любила в школе про древних греков, римлян, скифов там. Очень интересно.
— Вот, например, местная история. Легендарный герой Ахиллес. Так вот, мало кто знает, что его святилища
располагались здесь, на побережье Тарханкута, чуть ли не в каждой бухте. Самое известное находилось на
Джангуле. Удивительно живописное урочище, обрывами к морю. Народ был тогда темный, религиозный, потому
величали Ахиллеса «любимец богов». И владел он от Ольвии всем Северо-Западным причерноморским
побережьем. Был покровителем поселений и городов, за что получил прозвище Понтарх — что значило
Причерноморский.
— А, понимаю: по-нашему — крышевал. И кличку неплохую взял себе, звучную — Понтарх, вроде при понтах!
— смеялась Данка.
— Кстати, вполне жизненная аналогия. Так вот, часто на весельном судне объезжал он свои владенья, охраняя
поселенья от набегов степняков-варваров. Это он научил здешних рыбаков ставить у входа в лагуны сети. А
дельфинов выучил загонять туда косяки рыбы — ставриды, кефали. И в тех местах, где делал он свою остановку,
приходили к нему юные девушки и принимали его здесь своим мужем. Здесь стала его женой девушка по имени
Геката. А ее дочь, Кирка, имела роман с Одиссеем. Тоже, кстати, в этих местах. По крайней мере, об этом
свидетельствуют найденные здесь посвящения. А по всему урочищу весной расцветают прекрасные цветы,
которым нет подобных в округе. И назвали это место Джангуль, что по-тюркски означает «дорогой цветок».
Устроили святилище. И чтили память внесенному здесь в народ героическому семени таврополитов. Вот где
глубокие корни естественной сексуальной свободы!
— И это правильно, — пошутила она, — героев надо любить, а семя их вносить и удобрять.
— Конечно, тем самым он улучшал генофонд кочевых народов. Ну, и вообще эллины в море женщин
старались не брать — боялись гнева Посейдона. Поэтому на новой земле были свободны. И брали в жены местных,
из кочевников. Каждый год девушки исполняли фаллический ритуал, принося легендарному герою и его эллинской
бригаде свою самую дорогую девичью жертву.
— Ясно. В общем, имели эти герои местных девчат по-взрослому. Молодцы! Романтично придумано. Но здесь
действительно чудесное место. И крошечный пляжик там, ниже. И скала огромная. Как одинокая фигура девушки.
Как будто ждет кого-то кто там, далеко в море.
Дальше по побережью на несколько километров шел оползень. Подмытая морем, суша обвалилась и сошла
ступенями. Здесь, внизу балки, они оставили велики и углубились тропинкой дальше, в безлюдный затерянный
мир.
— Давай посмотрим святилище?
— Вряд ли что-то сохранилось через три тысячи лет.
— А вдруг?
— Предрассудки все это, байки, легенды…
Гоша первым спускался по извилистой крутой тропинке, останавливаясь и ожидая отстававшую, восхищенно
глазевшую по сторонам Данку.
— Мне кажется, этот вечер как в сказке. И я чувствую, будто уже когда-то была здесь. Правда. И потому
уверена, что сейчас, за этим, нет, за следующим поворотом, при последних лучах заходящего солнца, мы найдем
это место, — романтично щебетала она.
Спускаясь по склону по едва заметной тропинке в каменном хаосе скальных обломков, они осматривали
заросшие вечнозелеными кучерявыми вьюнами склоны опавшего в море титаническими ступенями побережья.
Словно попали в затерянный мир нетронутой древней природы. Казалось, что за очередным скальным срезом их
поджидает какая-то магическая тайна. Дикие хохлатые пичужки смело пикировали, крича им в лицо, словно
оберегая от незваных пришельцев древние владенья.
Неожиданно они увидели святилище. Его высветил лучик яркого заката. Рукотворные древние черты его были
мастерски скрыты в дивном хаосе скальных обломков.
— Что это? Старый колодец? Или купель для омовений? Нет, это невозможно! — восторженно говорила она.
— А вот место ритуального огня. Наверное, его могут увидеть только посвященные. И с разрешения сил,
которые охраняют старинное святилище Джангуля уже не одно тысячелетие. — И сам удивился: — Не думал, что
это правда. Воистину, кто ищет — тот всегда найдет.
Радость находки накрыла волной счастья и удовольствия. Они застыли в крадущемся сумраке заката. Данка
шептала ему:
— Ты мой герой. А я твоя награда. И потому прими жертву… — и повлекла его в укромную лощину