4 июня. 10 утра
Что там про романтику говорить! Про неё позже. А сейчас немного о странностях бытия. Капитан как-то несообразно ко мне отнесся. Будто я ему в карман плюнул. Или задолжал. Смотрит с хитрецой и подозрением. Тут какая-то тайна есть: расставаясь, он что-то буркнул по поводу журналистов… Видать, наш брат уже ему основательно насолил до меня. Так и хочется вывести его (в отместку) в какие-нибудь отрицательные герои в моем романе. Стал пробивать его по своей базе. Приличный человек. Четверо детей. Закончил Владивостокский морской университет, чем-то там награжден, в море рвется, как домой, а не наоборот. Ну да ладно…
Пишу дальше. Начало вроде Татьяне Владимировне приглянулось: ответила, что ждет продолжения. А я и сам в нетерпении, например, кого-нибудь замочить в порыве ярости, но знаю, еще рановато. Пишу – строчу, ждите, дорогой шеф. Будет вам и море, и…
Что меня повеселило от души, так это первое знакомство с местным населением – встреча на палубе с одним курсантиком. На мой вопрос, что привело его в море – может, романтика и всё такое, – получаю полуответ, полувопрос, который был довольно странен для меня:
– Романтики никакой. Все в семье моряки, а я куда пойду?
Фиксирую для себя: «Курсант Дима Серый (Серый – это у него фамилия такая), 38-й кубрик».
Сказал он это мне с какой-то обреченностью и безнадегой. Мол, не мне решать. Судьба. Наверное, введу этот персонаж в свою книгу.
Как будет дальше, я не знаю, но пока на корабле скучно и однообразно. Говорят, что завтра наконец мы выходим в море и начинается гонка. Поскорее бы уж!
Года три назад Илья, Влад, Агроном и Паша – Пистолет кутили на левом берегу в ресторане. Когда же пришло время оплачивать счет, Пистолет стал заигрывать с официанткой. Любезничал он с ней, как всегда, специфически, как сынок ментовского начальника. Заглядывать в разрез блузки, лапать за попку – это еще самое невинное в его так называемых шутках. Делал он это без улыбки, со взглядом наивного школяра. Девчонка пыталась перехватить его руки, но он застенчиво шептал ей пошлости и предлагал расплатиться за компанию где-нибудь в укромном месте. Официантка была, видать, неопытная: расплакалась и убежала в подсобку. Тут неспешно подрулили двое охранников, потребовали заплатить по счету побыстрее и подобру уносить ноги. В ответ на это Пистолет достал какую-то корочку и помахал ею перед физиономиями бульдогов. Ксива не произвела на них никакого впечатления. В общем, невинные шутки загулявших тогда еще начинающих мажоров конкретно стали перерастать в конфликтную ситуацию. Публика за столиками, подогретая спиртным, с интересом следила за переговорами двух сторон с демонстрацией зверских физиономий и жонглированием столовыми приборами. В общем, запахло жареным.
Народ, конечно, жаждал зрелища. Субтильные музыканты, повидавшие всё, продолжали лабать что-то из раннего Элиота Картера. Джаз придавал стычке пикантность: будто это происходило в тридцатые годы прошлого столетия где-нибудь в Нью – Джерси.
А когда один из охранников насильно стал усаживать худосочного, с длинным носом, с прической «Я Гоголь» Сергуню, которого категорически, когда он выпивши, трогать было нельзя, что и требовалось доказать, Агроном тут же полез на обидчика с кулаками. И наконец на авансцене появился Арсен. Отослав охранников, он предложил всем мировую. Пузырь войны сдулся, драки не последовало, и публика тут же потеряла к инциденту интерес.
Арсен оказался хозяином заведения. В этом парне чувствовалась внутренняя сила. Миндалевидные восточные глаза смотрели чуть с прищуром и иронией, грудная клетка рвалась из белоснежной рубашки. Уши у Арсена были изломаны и представляли собой два галушка, прикрепленные кое – как на красивое и мужественное лицо. Чувствовалось наследие борцовского ковра. Так они познакомились. А потом и подружились.
С двух карточек Илья еле наскреб семьдесят тысяч рублей. Еще в карманах брюк и курток он насобирал пятнадцать штук; с этими деньгами он и приехал к Арсену. Тот долго рассматривал рыбок в аквариуме, предложил кофе. Но деньги не взял.
– Я сказал, сто тысяч зеленых. Или покупай тачку.
– Арсен! У меня проблемы. Ты же знаешь, я сегодня не потяну такую сумму.
– Неделя тебя устроит? И то это за то, что мы в одной компании. У меня к тебе ничего личного. Больше я повторять не буду.
– Ты же знаешь, я еще разбил «мазду» Влада.
– Это твои проблемы.
– Может, как-то по-другому разрулить… – Илья замялся.
– Без денег не приходи… будет плохо! – оборвал его Арсен. Глаза у него сузились.
– Что ты заладил: «это твои проблемы», «ничего личного»!.. Как в дешевых американских боевиках.
– В отличие от тебя, я бабки зарабатываю. И тачку у меня должны были забрать в среду. А ты, б…, сидишь на мамочкиных подачках и вообще не понимаешь, что происходит.
– Что ты сказал?
– Ты тут кулачки не сжимай! Если бы ты с этими ссыкухами не пижонил, всё было бы ничего. А так, ты не представляешь… Хотя постой… При тебе приезжали из Моздока за точилом. И я взял предоплату. Илья, ты попал, потому что попал я!
6 июня. Севастополь. Вечер
На баке собралось человек двадцать курсантов и с ними одна девушка – Настя. Все ее звали Настена. Прыщавые пацаны с развевающимися на шаловливом ветру гюйсами неуклюже шутили, обращаясь к ней, иногда с легким матерком; она же в ответ им как-то по-доброму, почти по-матерински, улыбалась. Я даже и не предполагал, что на паруснике могут находиться курсанты женского пола. Нет, я, конечно, за гендерное равноправие, но меня это поначалу немного смутило.
И ясно, что свора здоровых молодых кобелей не просто так перед ней кружила, задыхаясь от переизбытка тестостерона; она же смотрела на них чуть грустно, даже печально, всё понимая, и улыбалась при этом улыбкой Джоконды. Одета она была так же, как и все: в черные брюки и синие фланельки (в обиходе говорят фланки) с белыми гюйсами. А все же это была девушка, угловатая, не совсем сформировавшаяся, но прекрасная в своей чистоте и молодости. Потом я узнал – оказывается, на паруснике полно баб: буфетчицы, кастелянши, поварихи, уборщицы и врачиха. Только как-то они первое время были незаметны.
Вот и Настену я увидел только на второй день своего пребывания на паруснике. Была она с копной черных волос, с цыганским, непокорным, но исполненным какой-то затаенной тоски взглядом. Мила и грациозна, даже одетая в курсантский наряд, но ей бы пошли цветастые юбки-мануш. Где-то я уже видел такой поворот головы. На портрете Леонардо. Да-да! Я увидел молоденькую представительницу рода Герардини – Джоконды! А может, мне это и показалось. Во всяком случае, у меня проснулся профессиональный интерес – выудить всё о ее родословной: не затесались ли у нее в роду свободолюбивые предки – флорентийцы…
В жизни всё зашифровано, даже то, что на первый взгляд кажется простым и обычным. Вот споткнулся я сегодня, когда шел на завтрак, и что вы думаете – минут через тридцать заработал от Бабы Яги нагоняй… Я еще подумал – не к добру это, и вот нате, получите трендюлей… Написал про Бабу Ягу и подумал: а что, хорошая женщина, в судовой роли она значится помощником капитана по учебно – воспитательной работе – УВР. Любовь Ивановна Ширшова на метле не летает, но не хуже любого мичмана на военном корабле имеет привычку придраться к внешнему виду курсанта, к его поведению и соблюдению всех правил прохождения учебной практики на учебном паруснике. Больше того, как один из пострадавших от ее сложного характера, я все – таки как-то быстро сообразил, что без таких людей, как она, эти двадцатилетние жеребцы из 101-й роты морского университета превратились бы в банду…
Один из братьев-близнецов Орликовых – кажется, Саня, а может и Ваня, я их пока не очень различаю, 14-й кубрик, монументальные получились ребята, – рассмеялся, так по-доброму, когда увидел, как я на автомате, пытаясь не столкнуться с Бабой Ягой, юркнул якобы по делам к ним в кубрик.
– Что, тоже достала?
Я ничего не ответил, что-то промычал невразумительное, типа «спутал адрес», и вылетел вон.
Догнала меня волна гомерического курсантского хохота из четырнадцатого кубрика секунд эдак через пять.
Медянников Лев Аркадьевич, старший руководитель практики, чуть приоткрыв завесу корпоративной таинственности, как – то, в самом начале моего путешествия по морям-окиянам, в кают – компании, за обедом, шепотком, между первым блюдом и вторым, поделился со мной своими наблюдениями и поведал вкратце о внутренней жизни на паруснике:
– Пацаны приходят разные. С разным жизненным опытом и воззрениями. С различными знаниями и моралью. Море быстро отсеивает. Был у нас такой эпизод года три тому назад. Украли у капитана во время плавпрактики бутылку коньяка. Выстроили всех курсантов на палубе: «Кто спер?» Все молчат. Потом в порту Владика просятся двое списаться на берег. В чем причина, не говорят, мнутся, отводят глаза. Задерживать их не стали. Потом выяснилось: эти двое и сперли; один зашел в каюту капитана, другой стоял на шухере. Вместе пили, другим предлагали. Ребята потом поняли, чей коньячок, поэтому пригрозили: или уходите подобру – поздорову, или ребра переломаем. Молодцы ребята!
Со всеми курсантами я за ручку не здоровался, но экземпляры попадаются колоритные. Потом как-нибудь опишу.
Море забирает слабых, сильные выживают. Впитываю в себя сентенции, аксиомы и метафоры местной жизни. А еще слабых духом, списывают на берег и они там греются на солнышке…
7 июня. 20.30
Начало похода. Отвалили от причальной стенки 143, как-то обыденно и без особой помпы. Хлопотали ради этого два расторопных трудяги – буксирчики, которые аккуратненько вывели парусник из Южной бухты и развернули нас посередине Севастопольской бухты в сторону открытой воды.
Проходя мимо Приморского бульвара, поставили все паруса. Грянул марш «Прощание славянки», праздничная толпа махала платочками. Шли вдоль Севастополя. Вот уже остались позади набережные Корнилова, Клокачева и пляж «Хрустальный». Когда удалились от берега настолько, что лиц было не рассмотреть, из корабельных динамиков полились звуки вальса «Амурские волны», а потом уже над притихшей бухтой разлилось знаменитое «На сопках Маньчжурии». Почему-то захотелось всплакнуть. Что-то я рано становлюсь сентиментальным. Оглянулся: никто не видит? А на меня никто и не смотрел…
Уже в открытом море нас еще долго провожали дельфины. Когда вышли из Севастопольской бухты, навалилась смертельная усталость, будто на тебе пахали…
8 июня, воскресенье. Троица
Пал Палыч (какой-то начальник, не разобрался пока в иерархии на паруснике) ввалился утром рано в мою берлогу, предупредил, что теперь принимаем пищу в кают – компании, у каждого свое место. До этого принимали пищу вместе с боцманами, матросами и обслуживающим персоналом в столовой. Ну и, уходя, поздравил с праздником. «Троица», – пояснил он. «Ага!» – ответил я. Переглянувшись с отражением в зеркале, я ему, своему отражению, подмигнул: мол, усекаешь, парень, – жизнь-то налаживается.
Потом, после завтрака, тупо ходил за курсантами, которые внимали боцманским наставлениям, что обозначает тот или иной канат. Я еще удивился: это же морские волки, а не курсанты, что им-то рассказывать, они же из Владивостока сюда, в Севастополь, как-то пришли. Оказывается, курсанты прилетели на замену пацанам – второкурсникам. Произошла ротация: второй курс, прошедший путь на «Надежде» от Владика до Севастополя и покинувший свои дома три месяца назад, улетел домой, а свежие и более грамотные пришли на смену. Эти-то уже все здоровяки, считай, третий курс закончили. И на паруснике уже были не раз, только в таком дальнем походе им не довелось побывать. Боцман им вводную дает, чтобы освежить всё в памяти. Хожу бледной тенью за ними, пытаюсь фиксировать всё в памяти, но не запомнил ни черта.
Из подслушанного на баке:
– Это только начало; потом начнешь играть на губной гармошке, потом пить начнешь.
– Какое-то слишком брутальное объятие.
Разговаривали о судьбе России. Что, поговорить больше не о чем? Русские то и дело пекутся о мировых проблемах, обсуждают, ссорятся, даже дерутся. Ищут противоречия во внешней и внутренней политике и на самом деле думают, что от их умозаключений мир изменится к лучшему. Святая простота!
Тут мне подумалось: а я о чем? О бабах, о выпивке?
Врач на корабле Валентина Васильевна – надо запомнить имя – отчество, подойти и познакомиться: мало ли что там дальше будет? Может, чиряк где вскочит…
Начало 9 июня. Два часа ночи
Стояли у входа в Босфор. В зоне ожидания еще два сухогруза. Мы двигаемся малой скоростью. Проход через пролив в 9.45 утра.
Всю ночь в голове мысли о книге, концепция меняется. Парень – оболтус в Ростове на чердаке находит старый портфель, набитый бумагами, полуистлевшими страницами какой-то книги с сопроводительным письмом, где пишется, что произведен обыск у гражданина, и там… Полный бред! Или…
Оболтус живет на Пушкинской, 32, родители – во Владике. У него проблемы с местными бандитами, а теперь в Ростове он пытается продать содержимое саквояжа антикварщику, но получил по башке и еле унес ноги. Созвонился с родителями, отец помог устроиться на судно фотокорреспондентом. Оболтус решает сдернуть с корабля где-нибудь ближе к Израилю или в Азии, но тут встречает ее. Королеву! Нелепица и ахинея. Хотя, казалось бы, если собираешься написать о морском походе, то именно о нем и надо собирать в кучку материал. А вместо этого какие-то разрозненные впечатления.
То ли еще будет!
В соседней каюте живет моторист. Рыжий хмурый детина, лет тридцати пяти, ходит опустив голову, на приветствия не отвечает. Странный тип. Мне кажется, он на пути к сумасшествию. А что, очень может быть. Я-то на корабле чуть меньше недели – и то… несу всякую околесицу. Главное, то, что пишу ночью, вроде как нравится, а утром уничтожаю рожденные мною ночные «шедевры». Тоже мне Гоголь выискался с его вторым томом «Мертвых душ»!
Интересно, как меня воспринимают, – наверное, тоже с легким недоумением: хожу, сую свой нос куда не следует, задаю детские вопросы: а это зачем, а это куда? Тут море, у пацанов третьего курса плавпрактика, у экипажа работа. Один я хожу праздно… Человек умственного труда…
9 июня. Девять утра
Прочитал, что писал ночью, – опять полный вздор. Хотелось порвать на мелкие кусочки и бросить в море! Страдания молодого моремана – от нехватки простой и ясной идеи книги выдуваешь всякую чепуху. Литота! Мне кажется, одним местом чую, что жизнь на корабле предоставит и без ходульных сюжетов захватывающую интригу. Тем более сегодня в кают – компании краем уха услышал, что мы уже не идем на Бизерту и Панамский канал. Вот это новость! И все как-то нехорошо молчат! А капитан… А что капитан? Он что, должен обсуждать со мной такие вопросы? Конечно, нет.
16.45. Прошли Босфор, Стамбул. Впечатление незабываемое. Вошли в Мраморное море где-то ближе к 12.00, в полдень, то есть через пролив шли два с половиной часа. Стамбул – красавец! Если Черное море – глубоко голубое, аж синее, то Мраморное – неопределенной расцветки, всего по чуть – чуть: чуть буроватое, чуть зеленоватое и где-то даже бутылочного оттенка…
– Баренцево море пахнет огурцом, – сказал зачем-то мне старпом, проходя мимо. Я спорить не стал. От него струился аромат не огурца, даже не одеколона, а хорошего коньяка, это мой нос отлично чует. К чему здесь огурец и Баренцево море? Надо потом переспросить, когда познакомимся поближе.