Одна комната, самая крошечная, оставалась пустой и, перезнакомившиеся женщины, недоумевали, готовя обеды на коммунальной кухне, кто же ее займет.
Через неделю Надежда забрала из роддома свою соседку и привезла домой. Женщины распеленали мальчика, умильно агукали ему, улыбались, глядя, как малыш сосредоточенно хмурит лобик.
– Имя сыну уже выбрала? – спросила Надежда.
– Давно выбрала.
– И как назовешь?
– Хотела Фёдором. Как моего папу, – и, словно желая избежать дальнейших расспросов, Анечка добавила:
– Он в войну погиб.
Женщины помолчали, вздохнули, вспомнив каждая своё.
– Хотела Федей. А назовёшь как?
– Мужу очень имя Валерий нравится. Так что пусть так и будет.
Надежда кивнула, соглашаясь. Кому же и выбирать имя для сына, если не отцу.
Вечером, когда младенец и старшие дети были выкупаны и уложены спать, Надежда снова зашла в комнату Анны.
– Анечка, мне с тобой поговорить нужно.
Анна вздрогнула, испуганно вскинула глаза:
– Что-то случилось, Надя?
– Да ничего не случилось. Просто дела житейские. Что ты, соседка, какая-то перепуганная постоянно? Словно ждешь каждый день беды какой? Ты о себе рассказать не хочешь?
Анечка всхлипнула:
– Хочу. Хочу рассказать тебе. Сразу хотела, в самый первый день, как мы встретились.
– Ну так и расскажи. Я слушаю, – Надежда взяла Анну за руку, подвела к столу, усадила на табуретку, сама села напротив.
Маленький Валерчик посапывал в колыбельке. Спала в своей кроватке Тоня. В соседней комнате за стеной давно уснул Митя. За окном была душная августовская ночь. Еще раз вздохнув, словно собираясь с силами, Анна начала свой рассказ.
Анечка родилась за пять лет до начала Войны в одном из сел, расположенном в двухстах километрах от Города у Моря.
Родилась в семье обычных сельских тружеников.
Ее отца, работавшего трактористом, призвали на фронт в первые дни Войны. Танковый корпус, в котором довелось служить отцу Анны, был полностью разгромлен под Смоленском, и уже осенью семья получила похоронку.
Мать Анечки осталась одна с пятилетней дочерью на руках.
Совсем рядом, на этой же улице, буквально через два двора, стоял добротный, крытый черепицей, дом председателя колхоза, отца Вити.
Витя, как и Анечка, был единственным ребенком в семье, и родители буквально сдували с него пылинки.
Живя по соседству, дети очень скоро сдружились, и Витя, который был старше Анечки всего на два года, дни и ночи проводил во дворе своей подружки.
– Ох не нравится мне дружба с этой голодранкой, – вздыхала мать Вити:
– Как бы не привел нам в дом сыночек такую невесточку.
– Что ты мелешь? – возражал отец:
– Они дети еще. Какая невесточка? У него таких «анек» будет воз и малая телега.
Мать Анны, изнуренная и изможденная тяжелым трудом, умерла в сорок девятом году, когда Анечке только-только исполнилось тринадцать. Девочку совсем уж было собрались отправлять в детдом в Город у Моря, но случилось то, чего так опасалась мать Вити.
Юноша привел за руку Анечку в родительский дом и поставил отца и мать перед выбором: либо девочка будет жить вместе с ними, либо он тоже, вместе с ней, отправится в детдом.
Мать Вити кричала и плакала. Отец надавал ему подзатыльников. Но это ничего не изменило. Витя оставался непреклонным: либо – либо.
И отец, махнув рукой, шикнув на жену, сдался:
– Пусть живет. Не объест. А там видно будет.
Нет, мать Вити не превратила жизнь девочки в филиал ада. Она не нагружала Анечку работой по дому, не сказала ей ни одного плохого слова, но, если бы можно было убить взглядом – убила бы.
В восемнадцать Витю, как и всех юношей, призвали в Армию, и он отправился «отдавать долг» Родине, оставив Анечку на попечении родителей. Девушка как раз перешла в десятый касс.
Придя домой в краткосрочный отпуск, он женился на семнадцатилетней Анечке, а через год у них родилась дочь, Антонина.
Молодые родители, стараясь задобрить мать Вити, назвали девочку Антониной, в ее честь.
Из попытки «задобрить» ничего не получилось. Мать Вити теперь смотрела таким же, полным ненависти, взглядом уже и на невестку и на внучку.
Три года Анечка боялась оставить дочь со своей свекровью. Боялась уйти на работу. Боялась, что когда вернется домой, с ее малышкой что-то случится.
Она стала нервной и издерганной.
Не могла рассказать о своих страхах мужу. Ведь рассказать – это значит пожаловаться на его мать. Да и на что жаловаться? Что смотрит волком? Что от ее взгляда кровь в венах стынет? Кому какое дело до чьих-то взглядов…
В то лето к соседям приехал погостить дальний родственник.
Он уже тогда работал на первой в стране китобазе «Слава», полученной Советским Союзом в счет репараций.
Китобой взахлеб рассказывал о тяжелом, но полном романтики, труде.
О суровых морях Антарктики.
О тропических странах, в которые заходит китобаза, возвращаясь домой.
О неслыханно огромных зарплатах.
О том, каким почетом и уважением пользуются китобои в родном Городе у Моря.
Рассказывал всем желающим слушать.
Витя слушать желал.
Его глаза начинали блестеть, когда он представлял себя за штурвалом судна, идущего сквозь порытые льдами моря.
Казалось, что даже здесь, вдали от моря, он ощущает кожей морской бриз. Чувствует запах моря.
Почти год Витя не решался сказать родным о своем решении. Но Море звало и манило. Море снилось ему по ночам, не давя покоя.
О своем решении он сказал родителям и жене за одним из воскресных семейных обедов.
Сказал тихим, будничным голосом, не вызывавшем и тени сомнения в том, что решение это обдуманное и выстраданное.
Анечка только кивнула в ответ, как всегда, соглашаясь с мужем. Отец «крякнул», хлопнул рюмку водки:
– Вот это новости. Вот это номер! Мать, а ты что молчишь?
И мать высказалась…
Она кричала и визжала, обвиняя во всем Анну, проклиная молодую женщину самыми страшными словами.
В уголках рта скопились белые комочки слюны. Казалось, еще чуть-чуть и у женщины начнется припадок.
Домочадцы испуганно замерли за столом.
Витя поднялся, вышел в кухню, вернулся, неся стакан воды.
Вначале протянул воду матери, но когда та, не прекращая кричать, оттолкнула руку сына, набрал полный рот и брызнул в лицо матери.
– Мы уезжаем завтра, – родителям.
– Аня, иди, собирай вещи, – жене.
Виктор устроился работать грузчиком в порт.
Молодого, крепкого, плечистого парня взяли с радостью.
Семья сняла каморку у бабки, которая поначалу показалась приветливой и безобидной старушкой.
Анечка тоже стала подыскивать себе работу, что в ее случае было сложно: никакого образования, да еще и маленький ребенок на руках.
Но все же, через несколько месяцев, ей удалось найти для себя подходящую работу: ее согласились взять уборщицей в продмаг по-соседству.
О том, что она снова беременна, Анна узнала, когда проходила медкомиссию.
На хоть каком-то трудоустройстве можно было поставить крест.
Если женщина с ребенком не может найти работу, то, что уж говорить, если эта женщина еще и ждет второго.
Витя обрадовался тому, что снова станет отцом. Не огорчился и тому, что его жена не смогла найти работу.
Грузчики в порту зарабатывали неплохо. Совсем скоро из доков выйдет новая китобаза и ему уже давно обещано место на ней. Вопрос с визой тоже решался очень быстро. Социальное положение, работа в порту, да и то, что еще в армии он стал членом Партии, сыграли свою роль.
Квартирная хозяйка в Вите «души не чаяла».
Заглядывала ему в глаза и елейно улыбалась. Слащавым голосишком называла его «сыночком», восхваляя на все лады и его «работящесть» и «ангельский характер». Вместе с Анной провожала его на работу. Но, как только за Витей закрывалась дверь, бабка менялась до неузнаваемости.
Слащавый голос становился визгливым и пронзительным, выражение лица брезгливым и пренебрежительным.
Бабка весь день недоумевала, как удалось такой «бледной поганке» захомутать такого красавца? Все было не по ней и не так, как она привыкла.
Пол вымыт плохо, тарелки стоят не там и не так, Тонька бегает и бабке «отдыхать» мешает, Анька своим пузом пройти не дает.
Казалось бы, почему не рассказать мужу о несносной бабке? Но не тут-то было!
Как только Витя входил в дом, бабка в мгновенье ока становилась «ангелицей».
Аня просто боялась, что муж не поверит ее словам. И продолжала жить в ежедневном кошмаре, мечтая только об одном: хоть бы Вите все же дали обещанную комнатку в коммуналке.
Витя ушел в свой первый рейс за месяц с небольшим до родов жены.
За месяц до того, как Анна с дочерью наконец-то выбрались со съемной квартиры…
Этот месяц Анечка хотела забыть побыстрее, но все еще испуганно вздрагивала от каждого слова, сказанного чужим человеком.
Женщины уже давно сидели рядышком. Надежда гладила Анечку по голове, успокаивала:
– Все! Никто тебя больше не обидит! Это твой дом и ты в нем хозяйка!
Аня вытерла глаза:
– А о чем ты, Надя, хотела поговорить?
– Да так… ничего особенного… потом… ложись-ка ты спать, голубка.
Надежда вышла, тихо прикрыв дверь, чтобы не разбудить маленького Валерчика…
Глава четвертая
На следующее утро Анечка, которая всерьез обеспокоилась тем, что же такого хотела ей сказать соседка накануне, подошла к Надежде, готовившей завтрак себе и сыну на коммунальной кухне.
– Надя, ты вчера поговорить о чем-то хотела, а я перебила со своими жалобами.
– Ничего ты не перебила. И вовсе не жаловалась. Просто рассказала, как оно было. Человеку очень важно иметь рядом того, кому можно все рассказать без утайки. И я сейчас говорю не о мужьях. Думаю, ты понимаешь, о чем я.
Анечка кивнула, соглашаясь, но продолжала все так же вопросительно смотреть на Надежду.
У соседних столиков что-то готовя на весело гудящих примусах, замели новые соседки, изо всех сил прислушиваясь к разговору подруг, стараясь не пропустить ни слова.
– Иди к себе, я Митю сейчас покормлю, и мы зайдем, – Надежда заварила чай и налила в тарелку манную кашу для сына.
Через полчаса, отправив Митю и Тоню играть во двор, подруги присели к столу. Анна укачивала маленького Валерчика, которого только что покормила и перепеленала. Малыш довольно и сыто посапывал и скоро уснул на руках у матери.
– Я слушаю, Надя, говори уже, не томи.
– Тут вот какое дело, Анечка. Я ведь отпуск взяла на время переезда. Через три дня он закончится и мне нужно выходить на работу. И я вот о чем подумала: детский сад далеко, да и неизвестно, сколько времени уйдет, чтобы Митю туда оформить. Не согласилась бы ты присмотреть за ним, пока я на работе? Я понимаю, что у тебя новорожденный малыш и не обижусь, если откажешься.
– Ну что ты, Надя! Конечно присмотрю! Мне совсем не тяжело, да и сын у тебя мальчик хороший и спокойный. И с Тонечкой моей они уже сдружились, – Анечка быстро говорила и кивала согласно. Казалось, она обрадовалась, что сможет сделать для подруги «такую малость».
– А где ты работаешь, Надя?
Надежда усмехнулась:
– Не поверишь. На Привозе!
– Как на Привозе? – Анечка удивленно вскинула тоненькие шнурочки бровей: – А что ты там продаешь?
– Мед, – усмехнулась Надежда.
– Мед? А где ты его берешь?
– Это долгая история, – Надежда барабанила пальцами по столу.
Анечка, не спуская с рук спящего сына, подошла к окну. Митя и Тоня играли в песочнице, что-то оживлено выстраивая из недавно завезенного песка. Убедившись, что с детьми все в порядке, Анечка вернулась к столу:
– Так мы, воде, никуда и не топимся. Расскажи, если ты, конечно, мне доверяешь.
– Доверяю, – задумчиво ответила подруга…
По бескрайним просторам Таврической губернии издревле кочевали многочисленные таборы цыган.
Они разбивали свои шатры от Херсона до Днепровских порогов, славного пристанища Запорожской Сечи.
Иногда забредали в Крым.
Но Крымский полуостров тех лет, безводный и пустой, был неинтересен для ромов, непригоден для кочевой жизни. И поэтому, погрузив на повозки шатры, жен и детей, табор отправлялся в путь.
Туда, где текут полноводные реки.
Туда, где земля щедрая и «родючая».
Туда, где много городов и сел.
Туда, где люди сытые и нежадные.
Туда, где есть возможность и заработать и просто чем-то поживиться простому рому.
Старый Днепр, питающий свои могучие воды множеством впадающих в него речек, речушек и просто ручьев был всегда привлекателен для цыган.
Вокруг небольших городков и сел было вдосталь пустующей земли, где ромы могли спокойно разбить табор и жить, никого не опасаясь, столько, сколько им захочется.
Войны и революции не заботили ромов.
Культ семьи и принадлежность к роду, определяли все.
Через несколько лет после очередной революции в Империи, в одном из изгибов реки Молочная, недалеко от ее устья, раскинул шатры цыганский табор.
Табор был в этих местах уже не раз.
Три небольших городка, расположенных не так чтобы уж очень далеко друг от друга, и несколько богатых сел давали возможность поработать и заработать, как мужчинам, так и женщинам.
Основной костяк табора состоял из тех семей, которые занимались разным промыслом, не мешая друг другу, не отнимая у товарищей «кусок хлеба».
Первая семья, поставив шатры, выгрузив из кибиток женщин и детей, немедленно занялась сооружением кузницы, все необходимое для которой перевозилось с собой.
И пока мужчины этой семьи рубили лес и сооружали навес над наковальней, мужчины второй семь отправились в один из городков, чтобы купить пару-тройку лошадей подешевле, а потом перепродать их подороже на ярмарке в другом, соседнем, городке, заработав таки образом на жизнь своим семьям.
Третья семья занималась тем, что сегодня назвали бы «шоу бизнесом». Им принадлежал сытый и ленивый медведь, с которым мужчины выступали на ярмарочных площадях. Женщины этой семьи были лучшими плясуньями и певуньями, развлекая своим искусством не только ярмарочный люд, но и радуя соплеменников вечерами у костра.
Во главе это сообщества, правя им, решая возникающие вопросы, как с властями, так и внутри табора, был, принадлежащий к семье кузнецов, начавший уже стареть Барон.
Барон не признавал в своем таборе ни конокрадства, ни других противоправных действий. При этом, ни гадание, ни выпрашивание милостыни всеми возможными способами, противоправными не считались. Если человек добровольно расстается с деньгами – ну что ж, это его решение. А то, что решение это принято «дурною головою» – так это не проблема рома.
Пятеро детей барона были его гордостью и усладой его очей. Любимый старший сын, Константин, уже через несколько лет должен был принять от отца бразды правления, а пока – осваивал мастерство кузнеца под руководством отца и дядьки.
На Константина заглядывались многие девушки в таборе. Высокий, черноглазый и чернобровый, кудрявый брюнет, да еще и сын Барона, был мечтой не одной красавицы. Но Барон своего первенца неволить не хотел. Не сватал за Костю девушку по своему выбору. Все ждал, когда же юноша сам выберет для себя спутницу и мать для своих детей.
И Костя выбрал…
В один из ярмарочных дней Костя увидел в толпе праздношатающегося народа, белокурую, сероглазую Лизаньку, приехавшую в город на ярмарку с отцом.
Костя весь день ходил за Лизанькой, не сводил с нее глаз, и девушка, в конце концов, его заметила. Заметила и улыбнулась красавцу цыгану.
Костя проследил, в какое из сел увез отец ее избранницу, и, каждый вечер, оседлав коня, отправлялся к ней на встречу.
Их взаимная симпатия вскоре стала известна как отцу Лизаньки, так и самому Барону.
Сказать, что тайные встречи пары привели в бешенство обоих отцов – это не сказать ничего.