Но конечный результат, что у них, что у нас получался плачевный. Ни та, ни другая система не могла обеспечить для всего населения равномерного распределения благ и всеобщего процветания. Что понятно, потому как никто не отменял простейшего арифметического закона – «От перемены мест слагаемых сумма не изменяется».
Оба общества – и наше «славное», социалистическое, и их «разлагающееся», капиталистическое, – были и есть по своей сути репрессивными. Что понятно. Ибо когда общество не может полностью обеспечивать декларируемые блага, то ему для самосохранения приходятся подавлять всякие проявления инакомыслия и недовольства. А еще надо придумывать врага – внешнего или внутреннего, чтобы было на кого сваливать свою недееспособность. Именно поэтому советские власти так ненавидели Запад, а там приходили в бешенство от того, что им приходится все время смотреть на Восток и корректировать свою социально-экономическую политику, чтобы приглушать недовольство собственного населения.
Больше всего меня бесит, когда говорят, что СССР был огромным трудовым лагерем, а то и вообще концлагерем и что люди там жили как рабы Древнего Рима. Какие-то вы, господа, очень разговорчивые для потомков рабов! А переходящее в понос словесное недержание не есть признак свободы. А скорее является симптомом морально-этической диареи.
Мы жили полноценной, полнокровной жизнью. Что бы кто сейчас не говорил, но мы чувствовали себя свободными людьми. Мы любили, дружили, ссорились, расходились, занимались любовью, спорили до хрипоты. У большинства из нас были амбиции, которые мы не скрывали. Мы ставили перед собой цели и старались их достичь. Эмоции подчас били через край. Мы жили нормальной жизнью, Жизнью с большой буквы. И никто не смеет этого у нас отнять.
Говорят, что мы существовали, отделенные от всего мира железным занавесом. Но это – миф, который пытаются выдавать за правду уже много десятилетий. В какой-то степени это было справедливо по отношению к предыдущим поколениям, но наше поколение уже жило совсем в другое время. И хотя тогда еще не было Интернета, но тем не менее были другие возможности получать достаточно большой объем информации о том, что происходит по другую сторону границы. А что касается доступа к мировой культуре, то советские люди как никто другой в мире имел такую возможность. Нигде не издавалось такого огромного количества переводной литературы как у нас. Так что те, кто этого хотел, мог развиваться и черпать из мировой сокровищницы знаний.
В СССР не было свободы слова, говорят нам. И тут мне приходится сказать то, что говорить то самому не очень приятно, а уж у псевдо-интеллектуалов, наверняка, вызовет приступ бешенства с пеной в уголках рта. Да, общество, как я уже и написал выше, себя защищало очень рьяно, подавляя инакомыслие. Но свобода мнений была. Не было свободы их открыто высказывать.
А теперь вот такое на первый взгляд безумное утверждение: а кому-то вообще нужна эта свобода слова, когда жрать нечего? Реалии жизни показывают, что как минимум 90 процентам населения планеты абсолютно по фигу, есть у их или нет так называемой свободы слова. Для них самое важное – это уверенность в завтрашнем дне, в том, чтобы у них была работа, а у детей еда и одежда. А все остальное – это от лукавого. Скажете не так? Тогда спросите об этом у какого-нибудь фермера в Миссури или колхозника на Алтае. Уверен, что если его поставить перед выбором – то или другое, то он пошлет вас так далеко, что вы забудете и про свободу, и вообще растеряете все слова, пока туда доберетесь.
Но хватит про политику. Выпустил пар и достаточно. Тем более, что эта книга совсем о другом. Она не о политике. Она, – повторюсь, – о моем поколении, о том, как людям приходилось выживать, меняясь вместе с теми новыми обстоятельствами, в которые их поставило общество. Эта книга не является моей абсолютной автобиографией, но там нет ни одного придуманного события. Все, о чем рассказывается в книге, действительно происходили либо со мной, либо с кем-то из моих друзей или знакомых.
Книга, как и наша жизнь, поделена на две части. Первая называется «До» и содержит рассказ о том периоде, когда герои только вступали в жизнь, полные наивных надежд и чаяний, повествование о первой любви, о том, к чему они стремились и чего смогли добиться в первой половине своей жизни, пока по их судьбе не прошелся тяжелый плуг, поделившей ее на две части. На две оказавшиеся абсолютно неравными половины. А вторая половина книга соответственно называется «После» и рассказывает о том, что происходило с нашими героями после того «Великого перелома».
И последнее. Хотя книга посвящена всем тем, кто родился в середине прошлого века, на самом деле она в равной степени могла бы быть и должна быть посвященной моей жене и всей моей семье. Тем, кто за эти десятилетия, прошли со мной огонь, воду и медные трубы, делили со мной нищету и процветание, падения и подъемы. Все, что я делал в этой жизни, я делал ради них. Я люблю вас и искренне благодарен за ваше терпение и понимание. В этой книге очень много написано о любви, потому что именно она заставляет нас двигаться вперед, подниматься с колен, не сдаваться, превозмогая боль идти к поставленной цели. Спасибо Господу, что он даровал мне любовь. Спасибо моим любимым за то, что вы у меня есть!
Надеюсь, что вы получите удовольствие от этого чтения.
КНИГА ПЕРВАЯ
ДО
ГЛАВА ПЕРВАЯ
НА СВОБОДУ С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ
Скучно! Господи, как же это скучно и предсказуемо. Андрей заерзал, пытаясь устроиться поудобнее на деревянном откидывающемся сиденье, отполированном до блеска спинами и задами нескольких поколений школьников. В актовом зале школы проходило событие, о котором, поначалу сам того не осознавая, мечтает каждый ребенок. Мечтает с того самого дня, как только он переступает порог учебного заведения. Выпускной – как много в этом слове для сердца детского сдалось, как много в нем отозвалось, перефразировал Андрей в голове известные пушкинские строки.
Возложив свой необъятный бюст на трибуну, «толкала» речь директриса. «Интересно, она скажет что-нибудь новенькое или повторит все то же самое, что говорит каждый год», – подумал юноша. «Дорогие дети, извините, что я вас так называю, ведь сегодня вы уже отправляетесь во взрослую жизнь. Но для нас, ваших учителей, вы навсегда останетесь детьми. И мы помним каждого из вас, когда немного испуганные вы первый раз робко вошли в школьные двери… Бля бля бля бля бля бля бля бля…», – Андрей как бы приглушил бьющий по ушам хрипловатый звук динамиков. Какой-то я слишком циничный, подумал он. Вон у девчонок уже глаза на мокром месте, вот-вот заплачут. Нарядились как на похороны в выходные, но строгие платьица. Никаких тебе ярких расцветок, декольте, да и длина «нормативная» – чуть повыше колен. Смотри-ка, осмелели – ресницы немного подкрасили. Жалко, что не надели парадную школьную форму – белые кружевные фартучки поверх коричневых платьев, да не вставили в волосы огромные белые банты как у первоклашек. На округлившихся в правильных местах фигурах смотрелось бы очень сексапильно!
А у меня почему-то в груди какая-то тяжесть, а, может, наоборот пустота – нет ни печали, ни радости, ни облегчения, удивился Андрей. Печалиться, собственно, нечему, – слава богу, что закончились эти бессмысленные годы зубрежки и унижений. Отсидели десять лет и на волю с чистой совестью. Но и повода для радости тоже особо нет. Это все равно, что какому-нибудь контрабандисту возрадоваться, оказавшись после перехода первой границы на нейтральной полосе. Ну да, первую границу прошел, – а кто знает, какая засада ждет впереди на следующей. И сколько их там таких неожиданностей может быть в будущем.
Андрей поднял глаза и посмотрел на сцену. За годы учебы на ней почти ничего не изменилось – на дальней стене инсталляция из красных флагов, обязательный бюст Ленина, по краям выгоревший занавес. Он оглядел сидевших в президиуме за покрытым зеленым сукном столом учителей. С краю сидит с каменным лицом Галина Петровна, историю у нас преподавала жаба-очкастая. Дивлюсь я, однако, подумал юноша, как же можно так не любить свой предмет, а уж тем более такой как история. Четверку мне поставила на экзамене, стерва. Причем обосновала: «Ты отвечал без присущего тебе воодушевления». А откуда было этому воодушевлению взяться, когда ночь не спал перед экзаменом, готовился, хотя мог бы учебника вообще не открывать. Уж что-что, а историю знал и, может, даже получше ее. Сначала два часа промариновала – ждала представителя Гороно и хотела, чтобы он перед ним отвечал, как примерный ученик. А тот так и не появился. За что-то отомстила – наверное, за то, что спорил с ней часто на уроках. Ты мне не аттестат испортила, чертыхнулся про себя Андрей. Ты мне, быть может, всю жизнь поломала этой четверкой, ведь знала, что в ВУЗе, куда я собираюсь поступать, существует «конкурс аттестатов» и теперь мне до стопроцентной гарантии поступления уже одного балла не хватает.
Рядом с ней сидела его вторая «любовь» – преподавательница русского языка и литературы Лариса Ивановна, продолжил Андрей осмотр президиума. Для нее наивысший авторитет – автор передовицы в «Учительской газете». Как он напишет, так и надо трактовать какое-нибудь произведение. Раньше по наивности считал, что литературу надо преподавать так, чтобы книги захотелось читать. А еще, потому что они учат думать. Но после ее уроков читать книги не хотелось, а думать тем более. Странно, а я-то полагал, что стране нужны думающие люди, а не бездушные роботы с набором заученных цитат в голове. Хорошо хоть охоту читать у меня отбить не смогла.
В семье Андрея с книгами проблем не было. Напротив, собирать свою библиотеку, как и у большинства московских интеллигентов, было своего рода общесемейным хобби. Одной из самых приятных «номенклатурных льгот» отца была возможность выписывать книги через так называемую «книжную экспедицию». Отец периодически приносил домой отпечатанную на ротапринте черно-белую брошюрку. Этих дней вся семья ждала с нетерпением. Всем хотелось поскорее увидеть, какими новыми книгами на этот раз порадовали издательства. А печатали в стране тогда много всего, и в том числе переводной зарубежной литературы, причем как классической, так и современной. Каждый выбирал то, что ему хотелось. А еще через несколько дней отец приносил домой тяжелые завернутые в шоколадного цвета крафт-бумагу пакеты. Так что к окончанию школы Андрей прочитал все лучшее, что к тому моменту было написано человечеством – по крайней мере, он так считал.
Андрей невольно улыбнулся, вспомнив свой дневник с отметками по литературе – пять, два, пять, два, три, пять. Примерно так чередовались оценки за сочинения. Двойка – это когда он писал то, что думал, а пятерка – это за то, что от него ожидали. Спасибо, Лариса Ивановна, что научили лицемерить и держать язык за зубами, а мысли за ушами, – наверное, это пригодится в жизни, мысленно поблагодарил он преподавательницу.
У самого края стола сидит, подергивая, как всегда, левым уголком седого уса, учитель математики Павел Владимирович. Уважаю, вот его уважаю, – Андрей даже чуть склонил голову, будто преклоняя ее перед преподавателем. Арифметика, алгебра, тригонометрия и прочие математики – это совершенно не для него. И Павел Владимирович это прекрасно знал. Его любимое высказывание: «Господь Бог знает мой предмет на пятерку, я – на четверку, а вы в лучшем случае на тройку». Но ему хватало мудрости не требовать от всех того, чего в любом случае нельзя было получить. И тех, кто действительно готовился поступать потом в технические ВУЗы, вытягивал на пятерки, но и гуманитариям аттестат тройками не портил. «Научить вас всеми премудростями моих наук я не смогу, – говорил он. – Но, по крайней мере, постараюсь развить у вас пространственное воображение». И ему это удалось – с воображением, слава богу, у меня очень хорошо, подумал Андрей. А еще как бы странно это не звучало, когда говорят про преподавателя точных наук, именно он научил меня иронии и самоиронии. Чего стоит один его фирменный скептический взгляд из-под поседевших бровей. Молодой человек долго тренировался перед зеркалом, пытаясь его повторить, но так и не удалось, – наверное, жизненного опыта не хватает. Жалко, что не записывал все его философские рассуждения – или, как мы их называли, лирические отступления – на уроках. По его высказываниям о школьниках, жизни и стране можно было бы написать отдельную книгу. Но одно запомнил. В тот день он начал урок как всегда с неожиданной сентенции: «Вчера вечером услышал по радио новую песню. «Я люблю тебя жизнь» называется. Подумал, пока слушал – вот, наконец-то, хорошая умная песня появилась. Так нет же последней строчкой умудрились все испортить – «Я люблю тебя жизнь и надеюсь, что это взаимно». Эгоизм и идиотизм в одном флаконе. Получается, что если тебя кто-то любит, то он – хороший, а если нет, то – плохой. Запомните, мои хорошие, нас никто в этой жизни любить не обязан. А уж тем более жизнь, поскольку это предмет неодушевленный и любить кого-то никак не может. Все, что вы сделаете в этой жизни, зависит только от вас самих. Конечно, надо любить жизнь и наслаждаться ею, но вот только ждать от нее взаимности бессмысленно».
От монотонных выступлений на трибуне и плавного течения собственных мыслей Андрей в какой-то момент, видимо, задремал. Сказалась и усталость после бессонных ночей перед выпускными экзаменами. Его привел в чувство сильный толчок в бок локтем сидевшего рядом друга – Сашки, с которым они несколько последних лет делили парту. «Твою фамилию уже назвали. Иди получать аттестат», – прошептал тот. Андрей медленно, как бы нехотя, встал, делая вид, что эта пауза была преднамеренной. Не зря же он играл в школьном театре заглавные роли. Также, не торопясь, поднялся на сцену, получил свой «аттестат зрелости» и хотел было уже вернуться на свое место в зале, но его остановил голос директрисы: «А, может, Андрей хочет нам что-нибудь сказать на прощание?» Вот, блин, провокатор от образования, пробурчал он про себя. Сказать-то я много чего вам хочу, только вряд ли вы захотите это услышать. Но не зря он проходил в течение десяти лет «школу выживания». Так что быстренько собрался и сказал в микрофон все те слова, которые от него ждали. Как он благодарен школе и учителям за то, что они вложили в его пустую детскую головенку столько нужных знаний, что научили думать, писать и говорить. Да и вообще, чего уж там греха таить, сделали из него человека. И теперь, конечно, его единственная цель в жизнь – это их не подвести, оправдать доверие и потраченные на него силы учителей. Пришедшие на собрание родители дружно захлопали, а по щекам некоторых преподавателей даже скатилась скупая учительская слеза.
«Ну, ты – и подлец. Сказал, так сказал. Даже у меня какой-то комок в горле появился, – одобрил его речь Сашка, когда Андрей вернулся, наконец, на свое место. – Умеешь ты выступать. Тебе, как и Петру, надо точно по комсомольской линии продвигаться. Далеко пойдете…»
– Ага, пока милиция не остановит. Учись, пока я жив, – угрюмо прервал его Андрей. Он знал, что может, когда надо, говорить красиво и правильно, но уж больно этого не любил. «Лицемер хренов», – обозвал он сам себя.
Кстати говоря, Петр был третьим в их неразлучной троице друзей. Высокий статный парень он, как писали в характеристиках, всегда «активно участвовал в общественной жизни» школы и даже стал в десятом классе секретарем ее комсомольской организации. Каких-то особых успехов ни в одном из предметов не демонстрировал, но учителя как активисту ему многое прощали. Так что аттестат у него вышел вполне приличный.
Наконец, официальная часть собрания закончилась. Еще в программе были показательные выступления младших классов и нескольких сольных номеров выпускников, в том числе и Андрея, которому было велено прочитать какое-нибудь соответствующее духу дня произведение. На этот раз он сумел настоять на своем и вместо высокопатриотических или слезливых произведений современных «классиков» решил прочитать монолог Гамлета на языке оригинала. А для гостей, не знающих язык Шекспира, повторить на русском в переводе Пастернака. В конце концов у нас же спецшкола с углубленным изучением английского, убедил он отвечавшую за «культурную программу» завуча. Кстати, очень милую и достаточно молодую, а потому еще не успевшую закостенеть даму. Да, в этом был некий вызов, но она его приняла, хотя прекрасно понимала, что Андрей вкладывает в этот монолог некий свой смысл. А для него апофеозом монолога была его середина про «униженья века, неправду угнетателей, вельмож, заносчивость, отринутое чувство…»
Быть или не быть, вот в чём вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель Желанная?