Он вошел в тот домик, под крыльцом которого он спал совсем недавно. Дверь была не заперта, а закрыта на щеколду. Внутри, как и следовало ожидать, не имелось ничего ценного: широкая лавка у стены, на которой разложено какое-то тряпье, колченогий стол и одинокий корявый табурет поодаль. В углу, который вполне можно поименовать красным, виднелась широкая полочка, определенно божница, но там не имелось ни одной иконы. Однако, самое важное – Александр Дмитриевич, в этом не сомневался, должно было находиться за печкой: дрова, спички, соль и сухари (на Урале хозяева всегда оставляли такие подарки непрошеным гостям, которых беда могла привести в их дом). Его ожидания оправдались. Пусть и понемногу, но все самое необходимое оказалось на своем месте.
Можно было согреться и подкрепиться. И этой возможностью грешно не воспользоваться. Первую ночь своей новой жизни Александр Дмитриевич мог провести в относительном комфорте, чтобы, набравшись сил, утром отправиться в путь. Однако от продолжительного отдыха ему пришлось отказаться почти сразу. Сориентировавшись по заходящему солнцу, он понял, что должен идти на юго-запад, чтобы через пару часов выйти к Уктусу, небольшой деревеньке, лежащей на Челябинском тракте. Обойти стороной ее было нельзя, отворачивая в сторону, пришлось бы идти вокруг всего Нижне-Исетского пруда, а это – лишние полтора десятка верст! В его положении, когда приходилось во что бы то ни стало оставаться незамеченным, селение необходимо было пересечь в темноте. А значит – в путь следовало отправиться без промедлений.
В сумерках идти было сложно, но Александр Дмитриевич не сбился с пути и к наступлению ночи уже лежал за околицей. Переждав немного, он крадучись, огородами перебрался на другую сторону. Обошлось. Похоже, его никто не заметил.
Эти места ему были хорошо известны, и относительная темнота не являлась помехой. Он обогнул крутую горку, поднимавшуюся с левой стороны, и двинулся вдоль русла реки Патрушихи. По плотине, подпиравшей Елизаветинский пруд, он перешел на другую сторону и, пройдя по сухому ручью, отправился в сторону железной дороги. Буквально одним броском преодолев насыпь, а сразу за ней дорогу, ведущую в сторону Полевского завода, он решительно углубился в лес. Все!.. Дальше, почти до самого дома можно было пробираться тайгою, вовсе не рискуя наткнуться на людей.
Прошагав еще какое-то время и оказавшись в непролазной чащобе, он решил, наконец, остановиться, чтобы немного отдохнуть: привалился к стволу покосившегося дерева, пожевал сухарей, предусмотрительно захваченных из избушки, и стал дожидаться утра.
Измотанный долгим переходом и не отошедший от пережитого стресса, он глубоко задремал и очнулся только тогда, когда солнце уже показалось над горизонтом. Он проглотил остатки сухарей и, примерно определив нужное направление, отправился в путь. Конечно, если бы он был помоложе, то забрался на высокое дерево и попытался сориентироваться. Но теперь об этом не приходилось даже мечтать. Оставалось полагаться на удачу и стараться по мере возможности не отклоняться от первоначального маршрута.
Примерно через час Александр Дмитриевич наткнулся на заброшенную лесную дорогу, к несчастью, скоро растворившуюся в болоте. Еще одно испытание?! Не долго думая, он пошел напрямик, благо, что до очередной горки казалось совсем недалеко. Однако, этот отрезок пути ему дался не просто. Только через час он в изнеможении упал на сухую, устланную сосновыми иглами землю под огромной развесистой сосной.
Лежал он очень долго. Но надо было идти. И Александр Дмитриевич, превозмогая себя, отправился дальше. Ходьба ободрила. Дыхание окончательно выровнялось. Дорога шла в гору. И это хорошо – лес становился сухим и светлым, можно было ускорить шаг.
К вечеру ему удалось отмотать добрый десяток верст. За спиной осталась великолепная вершина горы Хрустальной, в лучах закатного солнца горевшая солнечным блеском над верхушками сосен – большая часть пути пройдена. До дома уже недалеко. Но, увы: опустилась ночь. Необходимо останавливаться на привал.
Эти места находились далеко от любого жилья. И поэтому костер можно было развести безо всякой боязни. Эту ночь Александр Дмитриевич провел в относительном комфорте. А утром, пройдя какие-нибудь пару сотен метров, он наткнулся на великолепную поляну земляники. Ягоды были крупными, переспевшими. Они отваливались от малейшего прикосновения. И оставалось только собирать их горстями и закидывать в рот. Эта возможность подкрепиться оказалась как нельзя более кстати. Голод явственно давал о себе знать. А, как известно, без еды в лесу человек скоро падает духом, чего сейчас никак нельзя было допустить… Примерно через четверть часа он уже глотал сладкую ягоду через силу, но желудок следовало набивать всем пригодным в пищу.
Приятная находка приободрила Александра Дмитриевича: значит все у него закончится благополучно. От предвкушения скорой встречи с семьей силы буквально удесятерились…
За очередной опушкой показалось обширнейшая равнина, густо заросшая невысокими кочками, покрытыми сухой белесой травой. Как хорошо – вот она, очередная удача! Александр Дмитриевич вбежал сюда. Но уже через несколько шагов понял, что судьба уготовила ему очередное испытание (хотя, что это значило в сравнении с ранее пережитым). Земля у него под ногами была твердая, не болотистая, лишь кое-где зияли темными провалами наполнившиеся водой ямки. Но идти по ней оказалось еще трудней, чем по болоту: очень уж густо были понатыканы кочки: никак не получалось нормального шага. Приходилось семенить, прыгать с кочки на кочку. Но, все равно он часто запинался и несколько раз падал.
Выбравшись из этого ада, Александр Дмитриевич – о чудо – почти сразу вышел на дорогу, на ту самую, на знакомую, которая вела к его дому! Она казалась совершенно пустынной. А снова сворачивать в чащобу не имелось уже никаких сил. От места расстрела теперь было очень далеко. И вряд ли кто-нибудь мог бы заподозрить неладное в бредущем по дороге одиноком путнике, каких можно встретить теперь немало.
Размеренный шаг, приятные мысли о доме окончательно притупили бдительность. И стук повозки, раздавшийся прямо за спиной, оказался абсолютно неожиданным. Александр Дмитриевич обернулся и обмер: на бричке, развалившись, сидели два здоровенных мужика в тельняшках и бескозырках с красными повязками на руках. Революционные матросы – от них можно ожидать любой подлости! И в обычном состоянии их следовало обходить стороной, а теперь они казались смертельной угрозой.
Александр Дмитриевич не совладал с собой и бросился в лес…
Бегущий человек сам по себе превращается в жертву, невольно провоцируя погоню. А эти матросы и вовсе оказались азартными охотниками. Поначалу они немного замешкались – нужно было выбраться из повозки, подобрать оружие. Тем самым они дали небольшую фору беглецу, которой он попытался воспользоваться сполна.
Несколько стремительных шагов, прыжок через поваленное дерево, учащенное дыхание, снова бег изо всех сил, еще один прыжок, неудачная попытка уклониться от торчащей в сторону ветки, оцарапавшей лицо… Только бы не упасть…
За спиной грянул выстрел, тут же еще один,.. и еще,.. и еще… Но свиста пуль не слышно! А сзади – треск ломающихся веток и пронзительный стон…
Поворачивать голову некогда – бежать, бежать, как можно скорее… Но, вроде бы, звуков погони уже нет, а человеческие голоса раздаются откуда-то сбоку:
– Александр Дмитриевич, постойте! Для покойника вы слишком резвый… Да остановитесь же вы!
Слова эти даже не доходят до сознания. Но сил уже нет. И если смерть неизбежна, то ее следует встретить лицом к лицу. Александр Дмитриевич решительно развернулся…
К нему бежал совсем не матрос, а какой-то неведомый человек, одетый в широкую холщевую рубаху, подпоясанную веревочным ремешком, из-под которой виднелись офицерские бриджи, заправленные в хромовые сапоги. Он был невысок. Голова его была чисто выбрита, большие, растопыренные уши торчали в стороны. Он широко улыбался.
– Вы выскочили прямо на нас, как ветер пронеслись буквально в нескольких метрах от кустов, за которыми мы сидели. И когда эти бугаи бросились за вами, я никак не смог им позволить убить вас второй раз подряд.
– Конченные, оба! – крикнули откуда-то сзади.
– Собакам собачья смерть, – это известие не произвело на незнакомца никакого впечатления, он воспринял его как само собой разумеющееся. – А вы, похоже, меня не узнаете, – протянул он руку, приблизившись.
Александр Дмитриевич, действительно, его не узнавал, что, учитывая его состояние, было совсем не удивительно.
– Казимир Румша! Вместе с другими офицерами я был у вас в усадьбе в начале прошлого месяца14.
Только сайчас Аксенов начал что-то припоминать… Действительно, тогда с Ольгой приехали какие-то молодые люди, провожавшие ее из города. Она вернулась тогда очень поздно, заставив родителей изрядно поволноваться. И с ее кавалерами они с Маргаритой Павловной обошлись не слишком любезно, не пригласив войти, а отправив их сразу же восвояси. Среди них был и этот красавчик, оказавшийся сейчас именно в этом месте как нельзя более кстати.
– Позвольте, а почему вы назвали меня «покойником»? – до сознания, наконец, стали доходить детали происходящего.
– Ну как же… Вчера в большевистских газетах было напечатано сообщение о том, что вас, вместе с двадцатью другими заложниками расстреляли в отместку за смерть товарища Малышева. И еще предупредили, что так будет с каждым, кто поднимет руку на советскую власть15. За каждого своего павшего героя они будут убивать по десять «буржуев». Что, как всегда, наврали коммунисты? Даже в таком, святом для них деле…
– Нет, не наврали. Они на самом деле меня растеряли, только не до конца. Выжил я!.. Но вы сказали «напечатали в газетах»? Так, об этом могла узнать Маргарита Павловна! Как она это пережила?!
Разговаривать о чем-то, терять драгоценные минуты было теперь совершенно немыслимо – скорее домой с благой вестью. Александр Дмитриевич развернулся и побежал к дороге.
– Постойте! С ними будет быстрее. Мы отвезем вас, – догадался обо всем Румша. – За пару минут мы дела свои закончим, отгоним комиссарскую бричку подальше, чтобы карателей не привлечь, и поедем – наша телега неподалеку стоит.
Этот довод показался Александру Дмитриевичу разумным, и он перестал суетиться. Его новые знакомые вытащили из леса какие-то ящики и, погрузив их в повозку, все вместе отправились в путь.
Через две версты они остановились. Молодые люди опять занялись ящиками. На сей раз они все проделали в обратном порядке: сгрузили их и унесли подальше от дороги, за кусты и завалили срезанными ветками. Когда снова тронулись, Румша решил дать кое-какие пояснения:
– Когда вы на нас так решительно налетели, мы едва закончили прятать пулеметы, которые накануне умыкнули из-под носа у большевиков. Не могли же мы оставить их рядом с трупами, пришлось переносить на другое место. И вот теперь, со свободными руками и чистой совестью мы можем оказаться в вашем доме.
Новый быт горожан
Усадьба «Гальяново», июнь, 1918 г.
Всеобщее уныние, царившее в усадьбе в день, когда Александра Дмитриевича увезли в ЧК, с наступлением следующего утра сменилось жаждой деятельности – узника надо было спасать, а сделать это можно было только в Екатеринбурге. Началась подготовка к отъезду. На фоне всеобщего воодушевления оживилась даже Маргарита Павловна. Поначалу она еще сопротивлялась, надеясь, что муж вернется с минуты на минуту, но потом согласилась: нельзя терять ни минуты. Дорога в город одна. И если Александра Дмитриевича освободят, то с ним никак нельзя будет разминуться.
Аничковы, взявшие на себя заботы об Аксеновых, жили в огромной квартире на Фетисовской улице. Туда и поехали. По дороге им никто не встретился. И поэтому по приезде они сразу же стали хлопотать о судьбе узника. Маргарита Павловна порывалась сама все узнать, благо мест, где могли содержаться арестанты, в городе имелось всего четыре – две городские тюрьмы, бывший дом Злоказова и «Американские номера» – обойти их все можно за пару часов. Однако ее убедили, что ходить по таким местам – вовсе не женское дело!
На разведку отправился сам Владимир Петрович Аничков. И когда он вернулся, то у него было две новости: одна хорошая, а другая плохая. Он узнал, где содержится Александр Дмитриевич, однако договориться о его освобождении не удалось. Даже предложение денег, на которое прежде большевики были такие падкие, на сей раз не возымело действия. Когда же Владимир Петрович стал настаивать и, призывая к совести, требовать освобождения невиновного, комиссары пригрозили, что посадят буяна вместе со всеми. Единственным послаблением, которое ему удалось добиться, оказалось разрешение приносить арестанту домашнюю еду.
Появившаяся определенность окончательно взбодрила Маргариту Павловну: муж жив и здоров, а дальше все с божьей помощью наладится!.. Вместе с хозяйкой дома она весь вечер колдовала над плитой – хотелось приготовить узнику царский обед, чтобы хоть им скрасить горечь его заточения.
На следующее утро Маргарита Павловна вместе с Ольгой, сопровождаемые Владимиром Петровичем, пришли в «Американские номера». Они были уверены, что им позволят пообщаться с заключенным. Но этого не произошло. Еду у них отобрали на входе и выпроводили восвояси. Аничков, уже наученный прежним опытом, посоветовал не протестовать и не качать права: «Взяли передачу – и то хорошо».
Первая неудача не обескуражила. На следующий день они пришли снова. И опять все повторилось – взглянуть на Александра Дмитриевича им не удалось… Через неделю Маргарита Павловна запретила дочери ходить с нею – уж больно скабрезные взгляды сопровождали молодую девушку в коридорах ЧК. Сама же она не могла найти для себя никакого дела, не связанного с судьбой мужа.
Она бесцельно бродила по городу и почти каждый день оказывалась на Кафедральной площади, где неизменно сталкивалась с убитыми горем женщинами…
Еще весною (Маргарита Павловна не помнила конкретной даты, но тогда Аксеновы еще жили на городской квартире) на главную площадь города привезли подводы с убитыми красноармейцами. Говорили, что они погибли под Троицком в бою с восставшими казаками. Тогда под красными полотнищами собралась большая толпа. У пустующего постамента памятника Царю-Освободителю (саму скульптуру сломали и уволокли куда-то еще в прошлом году) выкопали огромную могилу. И в нее без гробов и отпеваний посбрасывали привезенные тела. Играла траурная музыка, говорились пламенные речи, а потом комиссары ушли, оставив только плачущих жен да матерей. Горестно на это было смотреть. Но еще печальней было от того, каким неудачным оказалось место для новоявленного захоронения – на перекрестке улиц с оживленным движением, рядом с трактирами и кабаками. Женщины рыдали над родными могилами, а вокруг сновала абсолютно равнодушная к их горю толпа.
Комиссарам важно было превратить похороны в массовую акцию, укрепляющую их власть. Поэтому место для них было выбрано именно там, где проходили регулярные митинги. И теперь подобные манифестации можно сделать более мрачными и более торжественными – отныне здесь легко «клясться кровью героев» и призывать к «отмщению за безвинные жертвы». О чувствах же простых людей никто думать не пожелал.
Очень скоро коммунистический погост стал знаковым местом. Но совсем не таким, как виделось это большевикам. Едва ли не каждую неделю под покровом темноты братскую могилу разрушали и оскверняли: то зальют ее жидкостью из ассенизаторского обоза, то подбросят дохлую кошку или собаку, то напишут краской похабные надписи… Наутро бедные женщины все чистили, отмывали, приводили в порядок, а чтобы отбить зловонный запах, забрасывали холмик свежесрезанными пихтовыми ветками… и плакали, плакали, плакали…
Маргарита Павловна раньше жалела этих женщин. Но в последние дни она перестала им сочувствовать…