Однажды на днище опустошенной кастрюли, возвращенной ей тюремщиками, она нашла надпись, сделанную химическим карандашом рукою мужа: «Все хорошо»… Ее счастью в этот день не было предела – первая весточка, вселявшая надежду на то, что скоро все разрешится наилучшим образом.
На следующее утро передачу у нее взяли как обычно… А уже после полудня Маргарита Павловна узнала, что ее муж, вместе с другими заложниками накануне ночью был расстрелян!..
Она получила это известие в тот момент, когда с увлечением колдовала над приготовлением салата оливье – любимого лакомства Александра Дмитриевича. В тот день после долгих усилий ей удалось раздобыть все необходимые ингредиенты для самодельного майонеза, который ей всегда удавался на славу.
Когда ей зачитали жуткие слова, она тут же упала в обморок и больше не вставала. Аничковы перенесли ее на кровать, попытались привести в чувство, но она не реагировала ни на какие усилия, продолжая бессмысленно смотреть в одну точку. Послали за доктором. Но чем он мог помочь в такой ситуации?
Прибежала Ольга, еще ничего не знавшая о случившемся. Открывшаяся ей картина рассказала все без слов. К счастью, девушка с большим мужеством встретила постигший ее удар (молодость в этом отношении имеет свои преимущества).
Владимир Петрович бросился в ЧК, надеясь удостовериться в том, что написанное в газете – чудовищная ошибка. Но никто из комиссаров общаться с ним не пожелал. И только старый красноармеец, дежуривший на крыльце, подтвердил, что ночью увозили кого-то на расстрел, и что никаких тел родственникам выдавать не будут.
Как же так?! Даже разбойникам не отказывали в милосердии быть похороненными по христианскому обряду! Но свое недоумение и возмущение по этому поводу Владимир Петрович благоразумно оставил при себе, понуро поплетшись обратно домой:
«Почему, за что был убит Александр Дмитриевич, в жизни не сделавший никому ничего плохого? Значит, подобное может ожидать любого из нас, если мы случайно окажемся в неудачное время в неудачном месте? Человеческая жизнь сейчас совсем ничего не стоит, и с ней можно расстаться по малейшей прихоти любого человека, имеющего оружие»?..
Целый день Маргарита Павловна пролежала неподвижно. К сожалению, про нее нельзя было даже сказать, что она находилась «без чувств». Она, вне всяких сомнений, испытывала настолько острую боль, что время от времени отчаянно стонала и скрежетала зубами. К вечеру эти звуки стали раздаваться все чаще и чаще…
Утром неожиданно для всех она подняла голову и решительно произнесла:
– Я хочу умереть дома!
Твердость сказанной фразы не оставляла сомнений в ее осмысленности, в том, что именно это стало единственным желанием несчастной женщины. Но как ее везти в таком состоянии?..
Неподвижно пролежав около получаса, Маргарита Павловна опять привстала и голосом, не терпящим возражений, повторила свое требование. А вскоре, когда Ольга меняла влажную повязку на ее лбу, она судорожно схватила дочь за руку и крепко ее сжала:
– Увези меня домой! Я хочу там умереть! А здесь я быть не могу!
Вызванный вновь доктор констатировал, что физическое состояние Маргариты Павловны, учитывая ее нынешнее положение, можно считать удовлетворительным. Ее можно перевезти в усадьбу, обеспечить ей там надлежащий уход и надеяться на лучшее, ожидая, что психологический шок будет преодолен.
Решено было, что с Маргаритой Павловной и неразлучной с ней Ольгой в Гальяново поедут Аничковы и Имшенецкие, в последнее время принимавшие в судьбе Аксеновых самое деятельное участие.
В дорогу отправились, по обыкновению, утром. Через пару часов были уже на месте. Пока уложили в домашнюю постель Маргариту Павловну, пока подготовили дом к жизни в кардинально изменившейся ситуации, прошло еще какое-то время. Только-только закончили хлопоты, как во дворе послышались молодые мужские голоса, крики и такой неуместный нынче смех… А спустя мгновение в дверях показался Александр Дмитриевич собственной персоной!
Триумфальное шествие советской власти
Усадьба «Гальяново», июль 1918 г.
Реакция собравшихся на феерическое возвращение ожившего мертвеца была вполне ожидаемой. Но Александр Дмитриевич не мог терять не минуты на какие бы то ни было пояснения. Он знал, что в соседней комнате его появлению будут рады несоизмеримо больше и, не мешкая, поспешил туда.
Маргарита Павловна, увидев мужа, вновь лишилась чувств. Но на сей раз природа обморока являлась совсем иной. И справиться с ним не составляло труда. Нюхательную соль под нос, пара добрых пощечин – и женщина пришла в себя. Открыв глаза, она мертвой хваткой вцепилась в ладонь мужа. И разъединить их было теперь не возможно. Так и просидели они до вечера, не говоря друг другу ни слова и не замечая никого вокруг. А Ольга сидела рядом и умилялась бесконечному счастью родителей.
Казимир Румша, оставшийся с гостями, кратко пересказал историю чудесного спасения недавнего арестанта, услышанную дорогой от самого Александра Дмитриевича. Это стало поводом для воспоминаний об аналогичных событиях, происходивших во время большевистского владычества:
– Помните семинариста Коровина? Он отказался помочь «товарищам» починить сломавшийся автомобиль, так как не был техником. Это было около синематографа Лоранжа. Его потащили на вокзал и на другой день нашли его труп со многими ранами – очевидно, юношу истязали16.
– А у Уржумцевых произошел такой печальный случай… Вечером раздался звонок в дверь. Квартира, где они проживали, была на втором этаже. Открывать пошла горничная в сопровождении дочери хозяйки, гимназистки. Едва открылась дверь, как с ружьями наперевес вошло шестеро «товарищей». Бедняжка гимназистка испугалась и бросилась бежать наверх, но выстрелом из винтовки была убита наповал. Семья выстрела не слышала и продолжала сидеть в столовой за столом, когда в комнату вошли «товарищи». Жилец, инженер Уржумцев, вскочил со стула, намереваясь уйти в свою комнату, но упал мертвым от «удачного» выстрела, очевидно, того же меткого стрелка… Затем все были отведены в отдельную комнату, связаны и заперты, после чего начался грабеж.
– Лично я почему-то избежал обыска, хотя во флигель, где жил Копьевский, наш бухгалтер, однажды ворвались матросы, сделали обыск, но, ничего не отобрали. Просто спас Господь. В квартиру же Олесова ворвались и сделали тщательный обыск. Искали оружие и платину, а отобрали вино.
– У моего соседа по дому, доверенного Невской ниточной мануфактуры, немца Шиллинга, тоже произвели обыск. В результате обыска отобрали деньги и ценные вещи. Когда на другой день он отправился в совдеп с жалобой, то к нему прислали для выяснения дела комиссара, и Шиллинг узнал в этом комиссаре того грабителя, который был у него ночью. В результате комиссар приказал Шиллингу прислать к нему еще и письменный стол17.
– Коновалову, родственнику Павла Васильевича Иванова, отсекли голову топором в тот момент, когда он выглянул в дверь18…
– Что же это? – не вынеся повторения схожих историй, вскинул руки Аничков. – Как такое можно объяснить? Неужели они хотят всех нас извести? Большевики, правда, никогда не скрывали, что хотят уничтожить эксплуататоров, но никто и подумать не мог, что они начнут реализовывать свои замыслы настолько буквально. И потом, все мы помним, как в мае они расстреляли митинг верх-исетских рабочих, а ведь те просто бузили, как привыкли это делать еще при временном правительстве. Между тем комиссары в грудь себя бьют, что они горой стоят за пролетариат…
– 1917 год я встретил в Петрограде, – вступил в разговор Румша. – Варварства, чудовищные зверства начались почти сразу после отречения Николая II и провозглашения всеобщей свободы. Вскоре они превратились в повседневную обыденность. Особенно неиствовала матросня, начав расправляться со своими офицерами еще в море: живыми закидывали в горящие топки, привязывали к ногам якоря и бросали за борт, а самых мужественных и сильных, пытавшихся спастись бегством, хладнокровно расстреливали из пушек и пулеметов (корабли-то были военными). Те матросы, которые не хотели участвовать в истязаниях, разделяли участь своих командиров. Людей заставляли делать выбор, кем быть: садистами-палачами или жертвами. И немногие выдерживали это испытание. А тому, кто был замазан безвинной кровью, возврата назад уже не было, они вынуждены были идти с комиссарами до конца. Моряки тогда часто ходили со знаменем: «Победа или смерть». Им, действительно, оставался только такой выбор.
В порт корабли привозили уже отпетых садистов и убийц, потерявших голову от рек пролитой ими чужой крови. А что такое «порт» для балтийцев? Это, прежде всего, Кронштадт – город, расположенный на острове, со всех сторон окруженном водой: тот же самый «корабль», только очень большой. Здесь есть все – кабаки, увеселительные заведения… В уютных квартирах живут семьи морских офицеров: дети, старики и особенный десерт для садистских извращенцев – женщины… Не многим из них удалось вырваться из этого ада живыми19!
А в порт продолжали возвращаться суда, наполненные матросней, прошедшей крещение кровью. Им нужны были новые жертвы для своих чудовищных забав… И тут грянула социалистическая революция! Ленин, крича с броневика, призывал разрушить весь старый мир: «Война дворцам»! А какая война обходится без жертв. И вся эта мутная пена из Кронштадта, поддерживаемая большевиками, выплеснулась сначала в Петроград, сметая все преграды на своем пути, а потом разлилась по всей России.
В ноябре 1917 года матрос Запкус создал очень своеобразное военное подразделение Петроградского совета, названное «Первым Северным карательным отрядом»…
– Это что, – удивился Аничков: – революции тогда и месяца не было, а каратели уже появились?..
– В первых числах декабря, – кивнув головой, продолжил Румша, – они высадились в Вятке, до той поры упорно сопротивлявшейся установлению Советской власти. В городе головорезы пробыли почти неделю, наводя ужас на местное население и приводя его к полной покорности большевикам. Затем, через Екатеринбург и Оренбург они пронеслись в Тюмень, до той поры остававшейся мирным и спокойным городом, продолжавшим соблюдать патриархальные порядки. Здесь головорезы Запкуса оторвались на полную катушку: начался ничем не прикрытый грабеж, сопровождавшийся самым разнузданным террором. Приказом №1, изданным большевистскими захватчиками, было объявлено военное положение, а горожанам было приказано сдать комиссарам все имеющееся у них золото и серебро. Приказ № 4 налагал на тюменцев дополнительную контрибуцию в размере 2 миллионов рублей, «из которых 1 миллион пойдет на содержание отряда, а 1 миллион – в распоряжение Совета рабочих и солдатских депутатов»… А сколько подобных летучих отрядов гуляло тогда по стране, обеспечивая «триумфальное шествие советской власти»?!
Без бандитов и убийц большевики не продержались бы у власти и недели.
– Местные комиссары и сами такими были, – согласился Аничков. – Помните: в Екатеринбурге бесчинства начались тоже с появления революционных матросов? Только случилось это еще в конце 1917 года, когда у нас появился всем известный Хохряков – юноша с лицом ангела и душей законченного подонка. Он убивал без каких-либо колебаний и зачастую безо всякого смысла – исключительно ради собственного удовольствия! За такие заслуги большевики произвели его в члены исполкома Екатеринбургского Совета, сделав начальником штаба Красной гвардии. Отправляясь на очередную карательную операцию, он всегда брал заложников. Когда же потребность в том, чтобы скрываться за спинами безвинных отпадала, он не колеблясь «пускал их в расход»20.
– Все правильно. Каждого из нас они намереваются замазать кровью. Рано или поздно все общество разделится на палачей и жертв. А потом последние, не способные к сопротивлению, будут истреблены. Чтобы механизм работал, комиссары придут за следующими, за теми, до кого пока им дела нет. Эти наивные думают, что раз они держатся в стороне, раз поддакивают коммунистам, то обеспечат себе безопасность. Но нет, они просто находятся на временном хранении у комиссаров до тех пор, пока им не понадобится очередная партия на закланье.
А потом настанет такая пора, когда убивать станет некого. Но большевистская государственная машина работает только на крови. Начнется бойня среди палачей – кто кого. Те, из комиссаров, кто сейчас находится на самом верху и надеется блаженствовать вечно, очень скоро разделят ту горькую судьбу, которую они уготовили собственным подданным. На вершине останется горсточка самых отъявленных негодяев, которые не остановятся ни перед чем… Но и они не вечны. Рано или поздно уйдут и они. Вот тогда наступит конец социализма. Физически он еще может существовать. Но он лишится души. Начнется деградация, застой, разрушение. Продлить существование этого строя могут только вливания новых порций крови, как внутри страны, так и за ее пределами.
– Да, с большевиками совершенно нельзя спорить: ты им аргумент, а они тебе пулю в живот.
– Такова логика любой революции, которая призывает разрушать весь предшествующий ей мир до основания. А лозунги, под которыми это осуществляется, не имеют никакого значения. Если коммунисты хотят разрушить все, то обещать они могут что угодно – в итоге у всех все равно останется одна пустота. Наивно ожидать, чтобы большевики стали бы публично говорить о своих истинных целях. Их немедленно подняли бы на вилы. Поэтому они и прячутся за красивыми, но совершенно невыполнимыми лозунгами о всеобщем счастье, о равенстве, о братстве: «Мир хижинам – война дворцам!», «От каждого по способности, каждому – по потребности!». И ни один революционер не намерен претворять их в жизнь. Он же революционер, а не идиот!
– Похоже, речь идет не только о нынешних революционерах, не только о большевиках, а обо всех революционерах вообще – сколько их не было раньше и сколько еще их не появится в будущем?
– У них у всех одна природа. Вспомните Робеспьера и Кромвеля, или наших Стеньку Разина с Пугачевым. Все они толковали о справедливости, о всеобщем благе, но хотели только власти, славы, денег. Так было, так есть, так будет всегда!
– Вот какую западню нам приготовила наша же интеллигенция. Они разглагольствовали о гуманизме, призывали подставить правую щеку после того, как тебя ударили по левой, и этим создавали режим наибольшего благоприятствования для революционеров. Нас приучили к терпимости, к тому, что ненавидит только слабый. Вот мы и не смогли дать отпор обезумевшим от собственной безнаказанности большевикам. Только успевали им щеки подставлять, вертеться под их непрерывными ударами. Им и утруждать себя не надо было – бей наотмашь, и получай удовольствие! Каждый из нас сидел в своей норке и трясся: авось, пронесет. А Россия между тем превратилась в гигантский корабль, в котором все разделились на палачей и жертв, дожидавшихся своей очереди на закланье. Ну, мы-то ладно, люди мирные, воевать не умеем, – и, обращаясь к Румше. – А вы, люди военные куда смотрели?
– Туда же смотрели, куда и вы! Нас, офицеров в Екатеринбурге имеется не больше полутора сотен. Все сидим по норкам, трясемся. Без хорошей организации что мы можем сделать? Даже самый сильный одиночка не может противостоять стае. Да и не стать нам такими же кровожадными, как большевики.
К примеру, когда красные решили вернуть себе Оренбург, из которого их выгнали казаки Дутова, то подогнали бронепоезда с установленными на них корабельными орудиями и пообещали сравнять город с землей. А в городе – женщины, дети, старики, такие же мирные люди, как вы, не умеющие или не желающие держать оружие. Что же их отдавать в жертву? Ушли казаки из города в степь…
А в восставшем Ярославле (события эти произошли совсем недавно, но до нас уже дошли слухи) из города никто не ушел – некуда было уходить. Так большевики окружили город и с самолетов забросали его бомбами. Это был первый случай, когда российский город оказался уничтоженным бомбардировкой. Жертв было столько, что трупы плыли по Волге и их никто не собирал… Такой же участи вы желаете Екатеринбургу?
– Но надо же что-то делать! Нас всех перестреляют поодиночке.
– Сейчас к городу движутся войска Войцеховского, которые, надеюсь, нас скоро освободят. Мы не сидим, сложа руки, готовимся их встретить, помочь им справиться с большевиками.
Кстати, Войцеховский большой молодец, талантливый стратег и очень решительный человек. Вы, наверняка, знаете – еще в конце мая он сверг большевистскую власть в Челябинске. Конечно, у него были свои люди – целый полк чехословаков, с которыми он воевал еще с германцами. Когда фронт распался, те через Сибирь отправились к себе на родину. Насмотрелись они на наши страдания, и командиру легко удалось подбить их на выступление. Однако оружия у них почти не было – единственная винтовка на десятерых. Красных же головорезов у местного совета имелось во много раз больше, и вооружены они были до зубов. Уверенные в своей неуязвимости и привыкшие к безнаказанности в, казалось бы, уже окончательно покоренном городе, они совсем утратили бдительность.