– Давай сюда все золото, жирная свинья, а там мы уже решим, отпускать тебя или передать нашему военачальнику.
Как только он стал снимать пояс, в помещении появился лично Антоний Прим, тридцатитрехлетний настоящий римский воин, как его называли легионеры.
– Что вы делаете? – поинтересовался у милес Антоний.
– Раб нам отдает золото.
– Это не раб, глупцы, это же сам Вителлий. Жирный и высокий, с вечно красной мордой пьяницы. Такого ни с кем не спутаешь.
– Нет, я не Вителлий, поверьте мне, я двойник Цезаря. Иногда я подменял его на праздниках, клянусь… – начал было оправдываться император.
– Знаешь, Авл, я мечтал встретить тебя живым, отомстить за истинного императора Отона, которого ты погубил. Но я не верил, что такое может случиться и вот ты передо мной. Теперь-то я могу делать все, что пожелаю.
– Прошу вас, умоляю, не трогайте меня, я знаю такую тайну, которую должен передать лично нашему всеми любимому божественнейшему императору Веспасиану. Он вас не простит, если узнает, что вы не послушались меня. Прошу, я требую суда, я законный император. Дождитесь решения сената, только он вправе решать мою судьбу. Нельзя убивать повелителя, это большой грех. У меня есть права. Мы же цивилизованные римляне. Пример для всех народов. У нас же существует верховенство закона. Или вы забыли о Римском праве[51]?
– А как сжигать людей в храме Юпитера, это можно? Выбивать членов рода Флавиев, это тоже можно? Утопить всех в крови, начиная с законного императора Отона и это тоже можно? Ты вверг нашу империю в хаос постоянных гражданских войн, посылал на смерть десятки тысяч наших легионеров, а сам жировал. Это также можно?
– Прошу вас, лучше посадите меня в темницу. – и он разрыдался, как ребенок, упав на колени.
Но его никто не слушал и сразу же, накинувшись, стали избивать. Больше всего упивался побоями Прим. Вителлий закрывался от ударов и уползал в разные стороны, неустанно умоляя о пощаде. Остановились бить лишь тогда, когда он захлебывался кровью из-за разбитого лица.
Завязав сзади руки и накинув на шею веревку, в порванной тунике, полуголого, его поволокли на Гемониеву террасу (Scalae Gemoniae), которая вела от Капитолия мимо Мамертинской темницы к Большому Форуму.
По всей Священной дороге пока императора вели, народ осыпал его оскорблениями и проклятьями. Плевались, бросали в него камни, грязь и навоз. Глумились над внешностью: обжора, «распутница» и поджигатель – это лишь малое, что ему говорили. За волосы ему оттянули голову назад, как всем преступникам, под подбородок подставили острие кинжала, чтобы он не мог опустить лицо, и всем было его видно. Успокоились лишь на Гемониевой террасе – ступени, на которых осуществлялись публичные казни и выставлялись напоказ тела казненных преступников. Оттуда Вителлий ко всем обратился:
– Как вы можете? Где же ваша совесть? Еще вчера вы меня боготворили и превозносили, не давали отречься от власти, а теперь жаждете моей крови? Ведь я же был вашим императором и делал все во благо вам!
Но плебс и милесы стали бить его, чем попало, пока он не потерял сознание. Но и это их не остановило. Голову Вителлию отрубили, и каждый желал понести ее по городу, а тело крюками стащили в Тибр.
Нерва ворвался в кубикулу, где на софе возлежал Домициан, смакуя вино.
– Все, победа! – прокричал счастливый Марк.
– Что? Где? Как? – поразился Домициан.
– Вителлия только что растерзала толпа плебеев!
– Не может быть! Очередные слухи, я не верю.
– Да точно, мои шпионы никогда не врут. Они лично видели, а кое-кто даже поучаствовал в умерщвлении.
– О боги, хвала вам! – Домициан вскочил, обнял и поцеловал друга.
– Одевайся, ты должен встретить Антония Прима, а он должен оказать тебе почести, как сыну императора.
– Да, да, точно, мне нужна туника и тога, белоснежные… нет, пурпурные.
– Хорошо, что я сенатор и у меня есть много пурпурных тог.
Домициан, облачившись, вместе с Нервой и охранниками, отправились на Большой Форум, где и находился Антоний Прим, но не один, а с только что прибывшим Лицинием Муцианом.
– Так ты и есть Домициан? – поздоровался с ним Муциан.
– Да, он самый.
– Твой отец много рассказывал о тебе.
– В этом я сомневаюсь.
– Как бы там ни было, я уполномочен вести все дела от лица императора Веспасиана до его прибытия в Рим.
– Разве не я должен быть этим лицом!? Хотя, кого я обманываю… если честно, я совсем не удивлен. Что же, посмотрим… я как никак его сын.
– Слушайте все и не говорите, что не слышали! – закричал во все горло Лициний, обращаясь к гражданам. – Властью данной мне божественнейшим императором Веспасианом, провозглашаю Домициана Флавия Цезарем, как сына императора Рима! – Плебеи завопили не то от радости, не от горя. – А преторианцы с радостью препроводят его на родовую виллу на Авентине.
Все, кто знал Муциана понимали, что это был больше сарказм в сторону оставшихся преторианцев, которые не успели погибнуть или дезертировать. Они лишь грустно посмотрели на Лициния и приготовились исполнять приказ.
– А ничего, что этот титул должен официально мне дать сенат на внеочередном заседании? – поинтересовался Домициан у Муциана.
– Ой, я тебе прошу, кому какое дело здесь! Зато, как звучало мощно.
– Мда… понятно. – все что смог выдавить из себя Флавий, и покинул форум.
А на следующий день, 21-го декабря, Муциан бесцеремонно вторгся на внеочередное заседание сената, как на базар за покупкой дешевого масла, и развалившись на кафедре, чавкая яблоком, хамски за всех объявил:
– Значит, так, пожилые буквоеды законодатели, Веспасиан отныне император Римской Империи! Вот же холера… до сих пор не могу поверить, старый крестьянин сделал это, победил, стал повелителем мира, будь я проклят молнией из зада! Вопросы?
Не зря же, сенаторы просто рыдали от счастья и устраивали пиры, когда Веспасиан, в октябре 70-го года, спустя десять месяцев после смены власти, въехал в Рим и Муциан сложил с себя все полномочия».
– …это и был конец гражданской войны. – завершил рассказ Марий.
Все присутствующие несколько минут аплодировали.
– Очень трудно вспоминать. – первый заговорил Сабин-Младший.
– Позволь спросить, – поинтересовался страж храма у него. – как ты спасся с детьми?
– На тот момент два выхода были свободны, мы без труда вышли и присоединились к бунтующим, с другой стороны.
– Ты не видел, как убивали твоего отца и мать?
– Нет, конечно не видел, иначе попытался бы спасти.
– Также, как ты пытался спасти своего старшего сына, когда его казнили в прошлом году?
– Ты забываешься, старик, мы тебе не друзья и даже не ровня!
– Я прошу простить пожилого и слабо соображающего человека. – поклонился Марий. – Мой разум не поспевает за языком.
– Следи за ними, иначе обоих лишишься. Мой сын, к сожалению, был уличен в коррупции, и наш божественнейший император принял правильное решение. Я бы также поступил, будь я императором. Перед законом ведь все равны.
– Утешай себя и дальше так, проклиная имя императора каждый вечер, попивая вино!
– Да как ты смеешь? – вскочил Сабин-Младший. – Принесите мне гладиус, быстро! – обратился он к преторианцам.
– Сядь, Сабин! – приказал Домициан. – Быстро, мы сказали!
Тот подчинился, но не успокоился.
– Позволь спросить, повелитель, а ты наказал тех двоих с городской когорты, который содрали с тебя одеяние жреца Исиды? – продолжил страж храма.
– Да, мы их отыскали, потом, в казарме. Мы их лично оскопили и оставили умирать привязанных к столбу.
– Я это знал.
– Откуда?
– Мне все предсказали.
– Все тот же оракул?
– Да. Я все про тебя знаю.
– И что же именно?
Обстановка за столом настолько накалилась, что если бы пролетел комар, то все бы его услышали.
– Я же знаю, для чего ты меня позвал, повелитель.
– В самом деле?
– О, да. Ты же не простил тех слов, которые я говорил наедине, пока ты укрывался у меня.
– Ты о том, что лучше бы выжил наш дядя префект? Ты и сейчас так думаешь?
– Да. По крайней мере сейчас был бы жив старший сын Сабина-Младшего, да и император Тит тоже.
– Наш божественнейший брат Тит умер из-за того, что узнал о гибели своего законного сына и возлюбленной в Иерусалиме, опечалился и далее не захотел жить. – абсолютно спокойно проговорил Домициан. – К тому же сказалась его травма головы, которую он получил еще в Египте. Это все, безусловно, ускорило кончину.
Все за столом не сводили взгляд с императора, который, казалось, рассуждал о погоде.
– Видать ты сам это себе внушил и поверил!
– Повелитель! – вмешался Фуск. – Позволь уже отрубить ему голову! Я не могу слушать, как порочат твое имя и имя императора Тита.
Домициан лишь поднял руку, чтобы префект преторианцев замолк.
– Уже отрубить ему голову! – повторил Марий. – Вот для чего я здесь, чтобы убить меня за трапезой. Это мне тоже предсказали. Я ведь знал, поэтому подошел в храме к тебе и поцеловал руку. Все, как и должно было быть. А я ведь вначале попытался изменить это предсказание. Наивный, надеялся обмануть судьбу. Я первым делом подошел к префекту Рима Сабину и предложил ему спастись… я предложил помочь ему спрятаться у меня… но он отказался, сказал, что Вителлий не покинет храм, пока не найдет его и он не будет рисковать больше ничьими жизнями… хотел, чтобы я спас его супругу, но и она отказалась его покидать… тогда он попросил меня спасти Домициана. Я ушел от него и напоролся на тебя… и спас кровавого тирана, который ввергнет в хаос всю нашу империю… утопит в крови Рим… но, кто я такой, чтобы противиться богам? Это ведь кара за храм Юпитера, за разврат женщин с женщинами и мужчин с мужчинами… за растление детей и секс с животными… Рим должен очиститься, и поверь мне… после такого коварного лгуна, трусливой плачущей девочки, ничтожества, неуверенного в себе деспота с кучей комплексов, которого просто недолюбили в детстве, наступит эра мира, справедливости и спокойствия.
Император молча встал и пошел в угол триклинии, где, прислонившись к стене стоял лук, а рядом лежали стрелы.
– Ты же почему моего имени не хотел узнать? – не успокаивался страж храма. – Чтобы убить меня и больше никогда не вспоминать. А еще предлагал мне защиту, жить здесь, и обеспечить всем, чем только можно. Как же ты жалок, второй Нерон.
– Знаешь, в чем ты ошибся? – спросил император, вставляя стрелу в лук и натягивая тетиву.
– В чем же? – спросил невозмутимый Марий.
– Я тебя решил убить не из-за тех слов, которые ты мне сказал в ту ночь. В конце концов это можно было простить, ведь ты спас меня.
– О, ты уже опять начал говорить о себе в единственном числе!? Начинаешь исправляться, видимо.
– Я решил тебя убить потому, что ты всем все про меня рассказываешь. Мне не нужны свидетели тех событий. Император должен быть чист как весталка. А моя роль, в данном случае, должна предстать как основа для рассказа о собственном героизме.
– Плохое сравнение, «Нерон» Домициан. Большая часть весталок далеко не девственницы.
– Все, довольно! – Император выстрелил из лука, и стрела угодила прямо в левый глаз Мария. Тот кувыркнулся через голову и, упав на мраморный пол, залил все кровью. – Жаль. – высказался Цезарь, спокойно кладя на место лук. – Мы так хотели ему сделать сюрприз. А он уже знал. Единственное, что он ценное сказал, это тот оракул, по имени Асклетарион. Корнелий! – обратился он. – Найди нам его во чтобы то не стало живым. Он многое знает, а это очень плохо.
– Как прикажешь, повелитель.
– Ну, а остальные свободны! Благодарю за прекрасный вечер! – произнес император и спешно покинул триклиний.
Глава VIII
Домициан заперся в своих покоях и начал вылавливать мух. Собираясь мыслями и все обдумывая, он, между делом, отрывал им крылья, а затем протыкал их. Домиция же всю ночь провела рядом с сыном, не отходя от него ни на минуту.
Утром император решил проведать сына и узнать, как его самочувствие.
– Уже лучше, повелитель! – вызвался отвечать за всех эскулап. – Пусть спит еще. Сон – это ведь здоровье.
– Это радует. – ответил Цезарь и обратился к супруге: – Собирайся, любимая, мы едем в театр.
– Я не спала всю ночь, позволь мне остаться и отдохнуть.
– Нет, дорогая, ты должна ехать с нами, иначе что о нас подумают? Что мы разведены?
Театр Помпея находился на Марсовом поле, что на Квиринале. Этот самый первый каменный театр, нишами напоминал амфитеатр Флавиев, вмещал 40 тысяч зрителей и имел три яруса, оформленных снаружи, соответственно, в дорическом, ионическом и коринфском ордерах. Особенностью являлась надстройка с храмом над амфитеатром. Диаметр зрительного зала составлял 3,5 локтей[52]. Зрительские места и интерьер театра были украшены мрамором. Как и греческие театры, он шел полукругом и находился под открытым небом.
Именно к нему принесли паланкин императора. Преторианцы оттеснили граждан на площади перед театром, давая возможность спокойно пройти Цезарю и его супруге внутрь. Домиция взяла под руку Домициана и они гордо прошли кулуарами театра в сопровождении свиты из почти ста человек. Впереди же продвигался префект преторианцев и тщательно оглядывался по сторонам, чтобы упредить любую опасность, если таковая появится.
– Корнелий! – обратился император.
– Да, повелитель?
– Ты все устроил?
– Конечно, господин.
– Нам не из-за чего волноваться?
– Обижаешь, Цезарь!
– Тогда мы можем расслабиться.
Они оказались в императорской ложе и сели на подушки на мраморных кафедрах. На пульпиту[53] вышел устроитель игр:
– Дорогие римляне! Позвольте представить вам нашего сегодняшнего почетного гостя: Божественнейшего императора Цезаря Домициана Флавия Августа и императрицу Домицию Лонгину Августу! – Зал поднялся и стал аплодировать, развернувшись к императорской ложе. Домициан им помахал и жестом показал сесть. – Так же я рад приветствовать вас в самом лучшем театре Рима, который построил сто двадцать восемь лет назад сам Гней Помпей Великий, консул Римской республики. А теперь мы можем наслаждаться спектаклями здесь. – Он замолчал, пока толпа хлопала. – И сегодня у нас будет постановка ателланы. Мы возвращаемся во времена Римской республики, когда все актеры были в масках. Я знаю, в наше время актеры не применяют маски, а используют парики и грим, но, в этом театре любят вспоминать прошлое и чтят древние традиции. Сегодня же, по желанию Божественнейшего императора Домициана Флавия, мы пригласили популярного и очень известного греческого актера Париса. – опять послышались аплодисменты.
На пульпиту вышел парень двадцати лет, высокий и стройный, который больше был похож на атлета, а не на актера. Глядя на публику, а затем и на императора, он поклонился.
Лицо императрицы исказилось судорогой, она посмотрела на Домициана, который тут же уставился на нее, прищурившись:
– Что-то случилось, любимая? – мягко спросил он.
– Зачем ты пригласил его?
– Кого его? А-а-а… эм… Париса!? Прекрасное имя. Да и сам этот юноша очень красив. С него можно создавать статуи.
– Дом, я не понимаю, чего ты…
– Не смей называть нас так на людях!
– Прости, Домициан, чего ты…
– Увидишь, дорогая, увидишь! А пока, наслаждайся представлением. – он ухмыльнулся и повернулся к пульпите.
– Сегодня, – продолжил устроитель. – мы вам покажем драму, пусть порой вульгарную и грубую, но от того не менее интересную. Итак, встречайте – Макк, Буккон, Папп и Дорсен.
На пульпите появились четыре актера в разных масках. Парис, в роли Макка, был обжорой и дураком, которого все били и обманывали. Он, ничего не понимая, почесывал все время белый лысый парик и вопрошал: «За что?». У него была маска с крючковатым носом, ослиные уши и желтая набедренная повязка. Буккон, не был дураком, в отличие от Макка, а был парнем с раздутыми щеками и отвислыми губами. Он тоже любил хорошо поесть, но губы у него отвисли не столько от еды, сколько от любви к чрезмерной болтовне. Не зря же, когда он только начинал заговаривать с кем-то, то тут же все убегали. Папп – это богатый старик. Ему не везет в семейной жизни; жена обманывает его с любовником. При всем том Папп очень честолюбив и желает играть роль в местном обществе. Однако на выборах он проваливается. Дорсен был хитрым горбуном. Это невежда и шарлатан, но внушает уважение темным людям. Помимо главных героев, на сцену вышли статисты, облачившиеся в яркие одеяния, украшенные настоящими драгоценными камнями.