– Где ты видишь на эскизах эту дурацкую усмешку уважаемой госпожи? Выбрось модель и начни все сначала. И чтоб все точно соответствовало тому, что нарисовано на проверенных мною эскизах. А стоимость времени и материала, который ты потратил из-за твоих дурацких фантазий, я удержу из твоей зарплаты.
Чуть-чуть остыв и подобрев, он предложил вариант обработки головы модели, который позволял убрать неуместную усмешку и сохранить заготовку.
Ученик не согласился. Тогда Мастер предложил ему на сегодня закончить работу, убираться домой, если хочет – вместе с заготовкой, а с утра приступать к уроку в обычном порядке.
Ученики жили в крошечном домике, который стоял в том же дворе, что и мастерская и дом хозяина. Через час после окончания общих работ ученик пробрался в мастерскую и на одном дыхании в течение нескольких часов докончил лицо модели девушки. Он не стал прорабатывать волосы, оставивши только несколько сделанных ранее прядей, спадающих на лоб, и едва наметил уши и шею, уходящую в высокий парадный воротничок чопорного парадного костюма. Озорная полуулыбка и чуть насмешливый взгляд – полунамек глубоких глаз – выделялись еще ярче на фоне этого недоговоренного парадного великолепия. Засунув портрет в холщовый чистый мешок, юноша легко махнул через забор и отправился прямиком к своему самому большому другу и покровителю – монаху-фрацисканцу того приюта, в котором он воспитывался и учился.
– Святой отец, – сказал он с поклоном, входя в знакомую келью. – Ты учил меня читать и писать и видеть красивое. Ты пристроил меня к Мастеру, а он теперь хочет разбить единственный портрет, который сделал я сам, и который мне по-настоящему нравится.
– Покажи.
– Юноша достал модель и поставил ее на край стола.
На благородном темноватом дереве заиграли блики огня камина и трех свечей. Падре долго смотрел на статую. При свете живого огня, она, казалось, ожила тоже. Он глубоко вздохнул и сказал:
– Я знаю эту женщину. Портрет поразительно передает ее красоту, характер и живость.
– Но Мастер сказал, что портрет лжив, что у этой высокой особы ни на моих, ни на его эскизах нет ничего похожего на эту дурацкую усмешку!
– Сынок, произведение искусства не копия жизни, а ее отображение, помноженное на талант и душу художника. В твоем портрете видна любящая, пускай не эту, другую женщину, душа молодого человека – художника, который сумел разглядеть под официально холодными чертами нисходящей до позирования ученику или холопу графини еще не убитую душу молодой красивой и чувственной женщины. Душу, готовую открыться для счастья и любви или спрятаться под маской холодного высокомерия. Этот портрет истинное искусство и истинная правда, и он гораздо точнее передает черты и душу этой женщины, чем безупречная точность линий прически, платья и черт лица, присущая зрелым произведениям твоего Мастера. Оставь мне в подарок или, еще лучше, пожертвуй приюту это “неудачное произведение”, а я сумею выразить и от лица попечителей школы, и через графа и графиню искреннюю благодарность Мастеру за великолепный подарок, который ты нам преподнес по его поручению.
– Но Мастер велел разбить модель или сжечь ее!
– Глупец, он забудет об этом в тот самый миг, когда получит благодарность. И упаси тебя Бог даже заикнуться, даже подумать о том, что ты пришел с ним ко мне вопреки его запрету, а не по его прямому поручению. Честолюбие помогает сократить память, поэтому садись, покушай, попей чего-нибудь горячего и спокойно возвращайся в мастерскую с моим благословением. Иди с Богом, сын мой, да сохранят тебя все святые и да обретешь ты благословение Всевышнего на твоем пути. Аминь.
Груз.
Отряд воинов направлялся в большую военную экспедицию. Вождь рассказал соплеменникам о тех больших преградах, которые ждут их на пути, и о той великой славе, о тех песнях, которые будут слагать о них, если они вернутся с победой. И вот отряд углубился в джунгли.
На второй или на третий день один из молодых воинов обратил внимание на то, что рано утром вождь племени положил к себе в заплечный мешок несколько камней гладкой гальки, найденной на берегу реки.
Шли дни. Устали воины. Они жаловались друг другу и старейшине на тяготы похода, вновь и вновь вспоминали уютные землянки родного стойбища, и только вождь не жаловался никому. Однако наутро, уходя с реки, он снова положил в свой заплечный мешок несколько тяжелых камней.
Молодой воин не выдержал, подошел к вождю и спросил: «Великий вождь, отчего ты вновь и вновь набираешь камни в свой заплечный мешок? Разве не тяжел наш путь? Разве не устают наши мышцы? Разве не кончаются наши продукты и мы всегда вынуждены работать полуголодные?»
Улыбнулся вождь и ответил: «Если мы вернемся благополучно и с победой из нашей экспедиции, то я тебе отвечу на этот вопрос. А если нет, то тебе и не нужно знать ответа на этот вопрос».
Прошла еще неделя. Наконец воины вышли к тому месту, где должны были сразиться с врагом. В тот вечер вождь высыпал все камни из своего заплечного мешка и с двумя молодыми воинами пробежался по соседним высоткам, чтобы получить всю информацию о неприятеле.
Ночью, не разжигая огней, он в полной темноте собрал своих воинов и сказал им: «Много дней я вел вас к этому дню. Мы никого не потеряли по дороге. Но завтра племя не досчитается некоторых своих сыновей. Нет ничего труднее, чем посылать в бой детей и прощаться с ними. Но если жизнь не оставляет другого выхода, то время сближения с противником и схватка должны быть так малы, насколько это возможно, чтобы враг не успел опомниться и поразить моих детей. Пусть завтра каждый исполнит свой долг и пусть как можно больше моих детей вернется с победой к своим очагам».
На следующее утро была короткая беспощадная схватка. Похоронив двух убитых и неся на плечах трех раненых, отряд воинов двинулся в обратный путь. Молодой воин, раненный в этой схватке и спасший жизнь своему вождю, шел рядом с ним.
Вечером Вождь, вместо того чтобы отдыхать, пошел собирать прозрачные сочные плоды тропических растений для того, чтобы напоить уставших и раненых. Часть собранных плодов он положил к себе в вещевой мешок. И вновь молодой воин спросил его: «Великий вождь, на пути к врагу, который украл у нас плоды многомесячного труда по изготовлению наконечников для стрел и копий из лучшего кремня с берега дальней реки, ты клал в заплечный мешок камни. Не те камни, из которых делают оружие, а простую гальку. А на пути обратно от реки, богатой кремнем, ты несешь в рюкзаке не кремень, а плоды, которыми можно кормиться в походе и которые можно найти почти в любом месте леса» .
Улыбнулся вождь и сказал: «По пути вперед к врагу тяжкий груз ответственности лежал на моем сердце. Не с кем мне было разделить эту ношу, и чтобы она не пригнула меня к земле, я уравновешивал этот груз камнями в заплечном мешке. Вы приходили ко мне один за другим со своими заботами, сомнениями и страхами. Я же мог идти только к душам предков, и груз за спиной помогал мне держаться прямо и лучше чувствовать ваши страхи и вашу слабость. Мы победили. Позади страхи битвы, а дорога домой всегда короче и легче. Груз ответственности не давит больше на мое сердце, не пригибает меня к земле, и забота о людях согревает не только их, но и мое сердце. Поэтому я собираю плоды и злаки, а не кремний, и надеюсь, что когда тебе придется возглавлять людей в дальнем и трудном походе, ты сложишь груз своих тревог и сомнений не в их души, а в свой заплечный мешок вместе с камнями. Сладка власть в мирное время в почетном кругу вождей в просторной землянке вождя. Но это только одна часть правды. Другая сторона ее – это те тяжкие камни ответственности и тревоги, которые настоящий вождь должен нести сам, сохраняя силы и волю своих воинов на пути к победе».
Домино.
В который раз войска китайского императора осадили мятежный город Внутренней Монголии. Снова и снова мятежные князья Внутренней Монголии вспоминали о временах, когда они были полновластными хозяевами большей части Срединной империи и поднимали своих подданных на самоубийственный мятеж. Войска императора плотным кольцом окружили хорошо укрепленный город мятежников, и командиры требовали от императора все новых и новых подкреплений, штурмовых лестниц, осадных орудий и твердили о неизбежности больших потерь. Озабоченного и расстроенного императора не могли развеселить ни музыканты императорского оркестра, ни юные танцовщицы. Он сидел на закате перед своим шатром в глубокой задумчивости. Перед шатром остановилась свита и охрана, сопровождающая паланкин с императрицей.
По совету своих самых старых военачальников, тех, у которых сам император учился в свое время военному искусству, император пригласил в свой полевой лагерь жену, которая постоянно находилась в полутора днях езды от ставки в принадлежащем ей семейном дворце, расположенном в столице соседней провинции.
Императрица спустилась из паланкина, знаком отослала прислугу и охрану и обратилась к императору.
– Чем озабочен мой Господин?
– За взятие этого проклятого города я должен заплатить сотнями убитых и тысячами раненых, и никто не знает, сколько еще людей и денег потребуется для восстановления разрушенных построек, дорог и наведения порядка.
– Мой Господин предлагал мятежникам сдаться?
– Конечно, но они знают, что я в ярости, и понимают, что никто из зачинщиков не избежит смерти.
– Если Государь хочет послушать совета его покорной слуги, я осмелюсь предложить ему пообещать всем без исключения замену смертной казни на тюремное заключение или помилование и при этом гарантировать, что охрана и весь технический персонал тюрем будут набираться только из жителей данной провинции. Я надеюсь, что это поможет моему Повелителю избежать кровопролитного штурма.
– Ты сошла с ума! Я не могу оставить без наказания столь дерзкий мятеж!
– Мой Господин, сделай первый шаг, и я ручаюсь тебе всем, что мне дорого, что твои враги еще десять раз пожалеют о том, что они подняли мятеж против тебя, а твоя добродетель и сдержанность, твоя мудрость и доброта будут вписаны золотыми буквами в книги истории, тогда как враги твои до нового воплощения будут помнить о тяжести твоей десницы.
– Хорошо, я положусь на твое слово, – сказал император и вышел, чтобы отдать приказание военачальникам о начале переговоров и о сдаче города на новых условиях.
Парламентеры должны были особо подчеркнуть, по настоянию императрицы, что отправление правосудия, тюремная охрана и следователи будут набраны исключительно из уроженцев Внутренней Монголии.
Когда император вернулся в шатер, императрица, уже занявшая свое место на ложе, сказала: «Теперь, мой Государь, распорядись, чтобы вплоть до установления спокойствия в провинции около городов стояли в лагерях войска императорской гвардии, которые должны сменяться каждые три месяца. А командирам этих частей дай приказ, что каждый солдат по крайней мере раз в месяц должен получать день отдыха и возможность прогулки по городу в одиночку или в группе товарищей» .
– Чего ты добиваешься? – воскликнул император.
– Твои солдаты и офицеры, проведшие месяц в казарме вдали от своих женщин, вырываясь на свободу, больше всего напоминают то ли детей, вырвавшихся из-за парты, то ли полуобезумевших бандитов, которые ищут возможности разрядиться и готовы ради этого и на преступление, и на разбой. Необходимость терпеть таких постояльцев, склонных к насилию из-за тяжелой солдатской жизни, – это будет первое наказание для твоих мятежников.
Наутро, как только император и императрица закончили свою чайную церемонию, вошел офицер, который доложил, что мятежники будут готовы сдаться, если император в присутствии иностранных послов подтвердит свои гарантии о помиловании и наборе персонала тюрем из местных жителей.
–Мы готовы дать такие гарантии, – сказала императрица.
– Как ты посмела отвечать вместо меня, – спросил император. – Я готов съесть собственные туфли, чтобы примерно наказать бунтовщиков.
– Милый, не надо крайностей. Для начала пусть все прославят твое милосердие. Ты наберешь людей для тюрем из вполне уважаемых и мирных уроженцев Внутренней Монголии и вручишь им неограниченную власть над смертью и жизнью их соплеменников вместе с твоими подарками и должностями в твоей администрации. Обстоятельства гораздо сильнее людей, и эти благонамеренные граждане в кратчайший срок превратятся в беспощадных изобретательных тюремщиков, использующих и пытки, и сексуальное насилие для того, чтобы в полной мере насладиться властью и заслужить жалкие подачки от императора. Поверь мне, любому мятежнику, особенно высокопоставленному, и легче, и достойнее найти смерть от руки твоего палача, чем испытывать унижение и муки от своих вчерашних верноподданных.
– Женщина, поистине ты воплощение дьявола! Может быть, ты посоветуешь мне, как предотвратить мятежи в будущем?
– Мой Государь, и эта задача решается, если воспользоваться опытом моих предков. Введи своим указом сетку чиновничьих разрядов такую же, как в столице, и систему экзаменов для занятия этих должностей. Введи должность квартального инспектора, который должен докладывать полиции и тайной канцелярии обо всех вновь прибывших или неизвестно куда убывших жителях. Строжайше запрети разврат и сексуальные преступления, особенно со стороны монахов. А также введи строгие наказания за супружескую неверность. Обещай высокие премии и часть имущества преступников тем доносчикам, которые будут способствовать раскрытию указанных выше преступлений, а также заговора против твоей власти. Поверь мне, если ты сделаешь все, что я сказала, то сама жизнь заставит этих людей либо становиться твоими орудиями, либо бояться своих собственных соседей и близких. Подобно падающему домино, от поколения к поколению, от матери к детям будут передаваться законы покорности и страха, пресмыкательства и доносительства. Предательство себя и своих близких во имя милости и кажущегося благополучия.
– Что такое ты говоришь?
– Подумай сам. Ты создаешь таким образом поколение людей, которые не могут выразить себя ни в сексе, ни в искусстве, ни в науке. И искусство, и наука в этой провинции с введением твоих указов отдаются под управление и контроль касты чиновников. Единственный путь карьеры внутри этой касты – это бесконечные экзамены, пресмыкательство и доносительство. И только чиновники имеют иллюзию свободы и власти над всеми своими согражданами. Теперь матери, желая счастья своим детям, будут загонять их в прокрустово ложе этих чиновничьих добродетелей, а их несчастная сексуальная жизнь превратит их в церберов, готовящих детей к экзаменам на чиновничий чин не только и не столько для счастья самого ребенка, сколько для удовлетворения собственных амбиций. Лишенные нормальной женской ласки кадеты воинских училищ, солдаты и офицеры отдаленных гарнизонов будут видеть в своей власти и в своем продвижении по службе главный смысл жизни, который заменит им все и оправдает любые преступления во имя карьеры. А ты издашь закон о гуманном обращении с заключенными, военнопленными и мятежниками, которые принесут тебе славу, но никогда не будут соблюдаться твоими изувеченными подданными.