– Что ты хочешь сказать?– спросил юноша.
– Я хочу сказать, что если тебе жалко твою молодую жизнь, ты не должен идти к этим женщинам и рисковать собой и своей жизнью ради пустой иллюзии.
– Что ты можешь знать о иллюзиях и о мужчинах, девочка?
– Очень мало и очень много. Я тебе в последний раз говорю, оставь свои глупые надежды. Назад дороги не будет.
– Откуда ты это знаешь? Скажи! Иначе я не могу тебя послушаться, взмолился юноша.
Тогда девушка не выдержала и призналась: Дурачек, я уже не первый год послушница этого монастыря, ученица жриц любви и лучше всех знаю, что те любовные игры и то удовлетворение, которые могут быть достигнуты нашими жрицами в играх друг с другом невозможны и недостижимы ни для кого из мужчин. А тот кто решится на эту игру и не преуспеет в ней должен быть принесен в жертву безжалостной богине.
– Ты хочешь сказать, что женщина может удовлетворить любую женщину лучше, чем любой мужчина?
– Конечно. Я хочу еще сказать, что ни один мужчина не может сравниться в постели с женщиной, знающей и умеющей, что надо сделать для удовлетворения подруги.
– Но разве женщины могут быть настолько безжалостны? Готовить своего любовника как жертву – это худшее зверство!
Девушка недобро нехорошо рассмеялась.
– Зверство, сказала она, а разве кто-то спросил моего мнения прежде, чем предложить мне в качестве мужа старого вонючего хрыча, который не годится мне ни в качестве любовника, ни в качестве брата, ни в качестве отца. Разве кто-нибудь спрашивал моего мнения, когда согласовывал сумму выкупа за мою молодость с этим бандитом? Разве могла бы я как-то избежать своей судьбы, если б не этот благословенный храм и женщины, которые живут в нем?
Что вы мужчины знаете о страданиях женщины, которых вы покупаете под видом замужества. Если бы мне предложили тебя, я вряд ли решилась бы идти в монастырь. Но никто не был готов предложить мне выбор. И у меня не было иного пути. И теперь, когда я хочу спасти тебя и твою молодую жизнь, ты мне не веришь.
– Ну все-таки, объясни, как может женщина желать смерти мужчине, единственному мужчине, который взошел на ее ложе?
– Ты не можешь понять, что такое жизнь в монастыре. Таковы правила, и насколько тяжела борьба между подругами за продвижение по этой лестнице за то, чтобы быть первой среди равных. Тебе не дано понять, что только таким путем женщина может сохранить себя и выдвинуться, и значит хоть как-то оправдать свое существование.
– А что будет с мужчиной?
– Смотри, тот мужчина, который не смог или не захотел удовлетворить женщину, а чтобы удовлетворить ее нужно очень много, отдается в руки жриц для принесения жертвы Великой богине. И сама церемония принесения жертвы настолько значительна и великолепна, что этот ежегодный праздник вспоминают все весь год. Поэтому женщина, которая сумела предоставить жертву для этого праздника становится одной из самых значительных и важных персон в храме. За это не жалко пожертвовать и мужчиной.
– А она не будет после этого мучиться всю жизнь?
– Конечно нет. Ведь она навсегда займет место на ступенях храма одной из самых близких к алтарю.
– А что будет с детьми, которых может родить такая женщина?
– Если это будет мальчик, то его отдадут в одну из деревень на воспитание, если девочка, то она по праву рождения станет жрицей храма и вся ее жизнь будет связана отныне с богиней Любви.
– Но это ведь жестоко.
– Что знаете вы мужчины о жестокости. Разве не вы сжигали на кострах наших сестер во имя чуждых нашему народу новых богов, разве не вы снова и снова требовали смертной казни для женщины, которая осмеливалась любить и быть любимой вопреки вашим дурацким законам. Оставь, и никогда не говори мне больше о любви, если ты хочешь, чтобы я имела к тебе хоть каплю жалости.
– Какое значение имеет жалость такой как ты для такого как я?
– Не гневи бога, незнакомец, никто не знает как повернется завтра его жизнь и кто и как нужен будет ему на трудных путях спасения.
Они дошли до заповедного места перед угрюмым каменным помостом, где стояли каменные урны для жертвоприношений. Рядом высились вырубленные из толстых деревянных колод сидения для оркестрантов. Шумели вековые деревья, сквозь их листву светило вековое солнце, и все вокруг было так тихо и спокойно, что не верилось, что тут может разыграться действие, напоминающее трагедию.
– Смотри, вот место для костра, сказала девушка, приведшая юношу. В его свете полуобнаженные или обнаженные мы будем танцевать перед вами во имя солнца и луны, во имя любви и ненависти, во имя жизни и смерти. И, поверь мне, нет мужчины на всем белом свете, который может устоять, видя наш танец, и который не захочет отдать все и самою жизнь ради того, чтобы провести с нами заветную ночь.
– А что будет, если мужчина сумеет удовлетворить твою ненасытную товарку?
– Я слышала об одном или двух случаях наподобие этого, улыбнулась девушка. Этот мужчина мирно покинул наш монастырь, увезя с собой в награду и славу, и о нем долго говорили на всех берегах Великого Ганга. Но та девочка, которая подтвердила его успех, и тем лишила подруг давно ожидаемого удовольствия, впрочем не навсегда, а лишь до следущего праздника, всего на три месяца, была проклята матерями-настоятельницами и окончила свою жизнь в роли самой забитой и презираемой служанки Божьего дома. С тех пор никто не осмеливался проявлять такую непочтительность к славной богине.
– Ты хочешь сказать, что никто из мужчин не имеет никаких шансов получить желаемый приз?
– Конечно нет. Если бы такие шансы существовали, праздник был бы невозможен.
– Что же стоит заявление ваших настоятельниц о беспристрастности и объективности соревнования?
– О ровно столько же, сколько заверения мужчин в верности и честности перед первой брачной ночью. Поверь мне, мы квиты, и ни одна из нас не готова дать вам никакой форы ради сохранения вашей жалкой жизни.
Мужчина тихо вздохнул и спросил: Но разве нет совсем никакой справедливости в этом гнусном мире?
– В каждом месте своя справедливость. В джунглях большого города она одна, в джунглях предгорий она другая и третья в джунглях мужских и женских монастырей, кварталов терпимости и так называемых традиционных театрах культуры. Поэтому не жди справедливости и не проси о ней, если уж ты решишься вступить в эту игру. Запомни, ее нет и никогда не будет, так же как нет и никогда не будет справедливости для тех, кто пришел в этот мир незванным и непрошенным по вине таких как ты искателей приключений.
– И все таки, я готов пойти на представление, и я уверен, что нет такой женщины, которая сможет соблазнить меня настолько, чтобы я согласился пожертвовать вашему дурацкому монастырю свое богатство и свою жизнь.
– Хорошо, сказала девушка, я сделала все, что я смогла, а дальше пусть на то будет Воля Божья.
После полудня на следующий день на большой площадке перед жертвенной чашей начали раскладывать большой костер. Смолистые бревна для него были заготовлены заранее. Крестьяне окрестных деревень, часть из которых, если верить рассказу девушки, могли быть детьми искателей приключений, с интересом поглядывали на трех или четырех молодых людей, старательно избегающих друг друга, которые с хозяйским видом похаживали по площади и свысока поглядывали на суетившихся, в предкушении редкого зрелища местных ребят. Через полчаса или час после того, как солнце вышло из-за высоких деревьев, окружающих поляну и осветило площадку перед кострищем, зрители, собравшиеся из всех окрестных мест, притихли. Под барабанный бой из ворот монастыря вышла большая процессия, впереди которой шли барабанщики, а за ними следовали вереницей жертвенные животные, самые юные и все более взрослые жрицы храма. Последними шествовали матери-настоятельницы и старейшие из них, срок жизни которых явно подходил к концу. Процессия дошла до жертвенницы, совершила круг почета вокруг нее и совсем юные девочки начали танцевать гимн жизни под мерный рокот барабанов и сладострастно вздыхающие трубы и флейты. Их пляска все убыстрялась. Смуглые тела подростков, натертые маслами и благовониями, сверкали и переливались на солнце, юные бедра вполне по-взрослому изгибались в сладострастных призывах, а мелодия все ускорялась, все звала куда-то и на сцену вслед за девочками вышли молодые женщины.
Их пляска казалась еще более чувственной, но так же не могла затронуть сердца молодых мужчин, прибывших на праздник. Их сменили более пожилые женщины, и, наконец глубокие старухи, которые двигались неторопливо, устало и очень степенно, как бы напоминая своими движениями о конце праздника жизни. Мелодия замедлилась. Но потом, когда старухи заняли почетные места на камнях позади жертвенной чаши, все внезапно опять изменилось.
Совсем юные девушки двенадцати-тринадцати лет и дети трех-четырех летнего возраста выпорхнули на площадку, неся с собой саженцы плодовых растений и цветов и мешочки с семенами, символизирующие начало жизни или новый поворот бесконечного ее колеса. С песнями и плясками они внесли свои дары к жертвенной чаше и зажгли костры в каждом углу площадки. Центральный костер пока был без огня и в его смолистые поленья юные танцоры поставили охапки живых цветов. Вслед за девочками на арене снова показалась группа более взрослых танцовщиц, каждая из которых несла в руках букет с живыми цветами. Они были одеты в короткие развевающиеся туники и в легкие юбочки, которые подобно осенним листьям колыхались от их движений при порывах вечернего ветерка. Их движения все ускорялись и в один прекрасный момент они дружно бросили цветы под тревожную дробь барабана к подножию одной из каменных фигур, стоящих на жертвенной площади.
В тот же момент вместо букетов они подхватили увитые цветами обручи, и пляска возобновилась с новой силой.
– И ты думаешь, что это способно соблазнить настоящего мужчину? – шепнул юноша сидящей рядом с ним проводнице.
– Подожди, ты еще не видел и половины, сказала она. Сейчас танцуют только начинающие, те кто не имеют права танцевать в основной части процессии.
Юноша замолк. Одни танцоры сменяли других, девочки сменялись молодыми женщинами, снова и снова с разными символами и разными растениями, воспроизводя бесконечный водоворот жизни.
Все ждали чего-то еще, и юноша ждал вместе с ними.
И тогда на площади появилась новая группа танцовщиц, одежды которых составляли легкие полупрозрачные накидки. Юноша оглянулся. Девушка, до сих пор сидящая рядом с ним и комментирующая все происходящее изчезла, и он вдруг обнаружил ее среди бесконечной вьющейся змейки двигающихся неторопливой походкой танцовщиц. Бедра их призывно колыхались, а в самом движении чувствовалась какая-то неизбывная всепобеждающая сила. Их тела были так же покрыты ароматными маслами, а музыка, которая раньше гремела, подобно гонгу, стала вкрадчиво-тихой и волнующе медлительной. Восьмерка и девушки снова и снова охватывали жертвенную чашу и громадное кострище, над которым все еще не бушевало всеочищающее пламя. Вот они в очередной раз бросили к подножью костра цветы и изогнулись в глубоком поклоне, демонстрируя зрителю грациозность своих фигур и ловкость и гибкость тренированных тел.
Солнце закатилось за кроны деревьев и бросило алые отсветы на далекие склоны покрытых льдом и снегом гор. Ударили барабаны и на какое-то время отвлекли внимание зрителей от стройных фигур. Когда они ударили снова, девушки, одетые в легкие полупрозрачные газовые накидки алого цвета, застыли неподвижно, и только легкие колебания призрачной ткани говорили о том, что они живые. Выбежали двенадцать малышек, держащих в руках еще не зажженные факелы. Каждая из них подбежала к одной из девушек и вручила ей свой факел, и после этого девушки снова пришли в движение.
Одна за одной подходили они к чаше с жертвенным огнем, окруженной матерями-настоятельницами, зажигали у этого огня свой факел и двигались дальше, жанглируя им, словно мечем. Несколько раз с пылающими факелами в руках они прошлись в танце вокруг пылающего кострища, снова и снова, подбрасывая и ловя факел, и пламя его вздымалось вверх, подобно их легким одеждам, а движения самих девушек все ускорялись и ускорялись, подобно языкам пламени разгорающегося костра. Снова загремели барабаны, и под их грохот каждая из девушек поднесла свой факел к заранее подготовленной растопке.
Вспыхнуло пламя. Сначала оно плясало внизу около земли, не поднимаясь вверх и дыша то ли в такт ветру, то ли в такт дыханию толпы. Теперь девушки танцевали между толпой и набирающим силу пламенем костра. Их полупрозрачные одежды то сливались с языками пламени, то вздамались над ним, а движение продолжало убыстряться. Их тела разговаривали, они разговаривали с уходящим солнцем, с еще не видной луной и с шумящим потрескивающим пламенем огромного кострища. Они не говорили ни с кем конкретно в толпе, но их призывный жест, их телодвижения были настолько красноречивы, что казалось ни один мужчина не может остаться равнодушным при виде этих говорящих, поющих, рассказывающих тел.
Пляска продолжалась. Сейчас девушки посвящали ее уходящему солнцу, именно о нем говорили их простирающиеся к облакам руки. Именно о его тепле и животворных лучах твердили изогнувшиеся в поклоне перед ростками священных цветов и семенами тела. О солнце говорила, и песня, звучащая у костра и повторяемая находящимися в толпе местных жителей девушками послушницами из храма. Теперь пламя костра взметнулось намного выше и было гораздо ярче, чем лучи уходящего солнца. Снова загремели барабаны и смолкли флейты, и снова на мгновение застыли девушки, чтобы с новым рисунком мелодии начать новую фигуру танца.
Запели флейты и в сполохах костра все увидели девушек, стоящих на одинаковых расстояниях друг от друга по большой дуге, огибающей кострище. Когда голос флейт взметнулся вверх, тела девушек затрепетали в такт непрерывно струящейся мелодии. Они нагибались и приседали, наклонялись и тянулись вверх. Ноги их не сходили с места, но тела ни одной секунды не находились в покое. Струилась музыка, метались сполохи пламени и накидки девушек, и трепетали, гнулись, играли, повинуясь чарующей мелодии их тела в бесконечном танце молодости, силы и желания. Звуки мелодии то затихали, то взметались выше, пламя костра все увеличивало и увеличивало круг света, в котором танцевали девушки и сидели первые ряды зрителей. И все гуще становилась темнота леса, окружающего этот светящийся круг.
Летели куда-то высоко вверх искорки костра, метался по кругу дым, донося запах ароматических полений, а стоячий танец все продолжался. Казалось тела девушек не знали усталости.
Снова закричали в экстазе флейты, забили барабаны, и под этот всплеск музыки над вершинами деревьев всплыла зеленоватая громадная в своем сиянии луна. С ее появлением вновь стихли флейты, чтобы вступить в игру, догоняя девушек, которые теперь рванулись со своего места и пошли в танце по все расширяющейся спирали. Лица их были обращены к луне, тела трепетали то ли в такт музыке, то ли в такт качающимся вершинам деревьев, на которых играл лунный отсвет, а ноги перебирали в каком-то диком ритме мелодию то ли весеннего гона стада, то ли любовных схваток волков, то ли погоню за самками лесных оборотней, макак и павианов.
Спираль раскручивалась все шире, и теперь каждая из девушек танцевала в окружении группы зрителей. Когда мелодия снова достигла крещендо, девушки закружились на месте и медленно опустились на землю, прикрыв тело накидкой.
За время нового перерыва в музыке часть танцовщиц сменилась, и все без исключения сменили алые накидки, с которыми они провожали солнце на синие и красные ленты, обвязанные вокруг головы и вокруг пояса. Снова загремели барабаны, и под их рокот каждая из девушек начала отбивать что-то наподобие чечетки, почти вплотную к обступившим их зрителям.
Блестели натертые маслом тела. В исступлении танца колыхались бедра и груди, покачивались на уровне глаз сидящих зрителей темные треугольники волос. Барабаны продолжали вести, и их ритм то учащался, то стихал, словно диктуя ритм ожидаемого свидания. Тела призывали и отдавались и замирали в экстазе и снова и снова звали. Глаза девушек глядели куда-то внутрь и в то же самое время обегали и расспрашивали и отзывались на вскрики, хлопанье в ладоши и вздохи завороженных зрителей. Теперь каждую девушку сопровождали собственные аккомпаниаторы и мелодия танца рождалась во взаимодействии девушки и музыкантов, откликаясь на ощущения зрителей, танцуя для одного или нескольких из них, девушка как будто вовлекала его в невидимый диалог, и не было силы, которая могла бы заставить кого-то уйти и не отозваться на призыв этой чарующей мелодии танца.