— О предвечный Господи Боже, что правит едино на небесах и в бушующем море, окруживший воды сушею до скончания дней, охрани своей Всемогущей и милостивой дланью нас, рабов Твоих, и флот, коему служим мы.
Вивиан взглянул на меня, удивлённо нахмурив юные черты. Внизу, на шкафуте, лицо Ползита сияло блаженством. Вокруг него одни были озадачены, другие ошеломлены. Даже полуглухой хирург Скин, похоже, чутко внимал странной новой молитве Гейла, а Роже Леблан и Али–Рейс, казалось, пришли в полный восторг.
— Сохрани нас от опасностей моря, — продолжал Гейл, — и от жестокости врага; чтоб смогли мы защитить нашего милостивого государя, короля Карла, и его владения, и сделать безопасным плавание для тех, кто по долгу службы вышел в море; чтобы жители нашего Острова служили Тебе, Господи, в мире и спокойствии; и чтоб мы вернулись в целости на благословенную землю, с плодами трудов наших, благодарно поминая милосердие Твоё, славя и воспевая Имя Твоё в Иисусе Христе, Спасителе нашем. Аминь.
Ответное «Аминь!» было громогласным и пронеслось над водой на три сотни ярдов до самого «Ройал мартира». Джадж, не имевший собственного капеллана, и потому сам пунктуально и кратко проводивший службы, смотрел на нас со шканцев, несомненно дивясь охватившему команду «Юпитера» евангельскому пылу.
Гейл продолжил проповедовать в той же энергичной и впечатляющей манере, вдохновив удивительно отзывчивую команду на три мощных гимна, с поразительной эффективностью распределив хлеб и вино для святого причастия, помолившись за новую королеву–португалку и высказав краткое, но меткое, слово о сто шестом псалме, всегда популярном в деревянном мире: «Отправляющиеся в море в кораблях, производящие дела в водах многих, они видели дела Господни и чудеса Его в пучине». Он превратил эти слова в хвалебную песнь Джеймсу Харкеру, обойдя молчанием тёмные слухи об убийстве, что захватили ум Вивиана и всех обитателей нижней палубы, как вьюном оплетённых подозрениями.
Когда Гейл благословил и распустил собрание, Джеймс Вивиан шепнул мне новым, приятельским, почти заговорщическим тоном:
— О Боже, сэр, если он сможет говорить так каждое воскресенье, быть ему епископом!
Это внезапное доверие лейтенанта меня восхитило. И мгновение я не мог решить: увлечь ли Вивиана продолжением беседы или вызвать преподобного Гейла на разговор. Но мне было известно, кого из них сложнее будет отыскать в будущем. Я направился к капеллану для формального приветствия.
Гейл что–то увлечённо обсуждал с французом Лебланом.
— …действительно ужасно. Но слухи — воистину благодатная почва для дьявола, месье, — успел я разобрать, приближаясь.
Гейл замолк и обратил ко мне лишь слегка замутнённый взгляд, бесцеремонно взвешивая и оценивая увиденное.
— Капитан Квинтон, — сказал он наконец. — Брат лорда Рейвенсдена, стало быть. Вы слишком молоды для того, чтобы заменить Харкера.
Гнев полыхнул во мне от бесстыдства этого человека. Но вокруг нас глаза и уши всей команды, а он служитель Бога в полном церковном облачении, да ещё и в воскресенье. Поэтому, с большим трудом сдержавшись, я ограничился сарказмом — последним прибежищем побеждённого героя.
— Рад с вами познакомиться, преподобный. Во второй уже раз, на случай, если вы позабыли о первом. — Свирепый блеск в его глазах послужил мне скромной наградой. — Очень интересная служба, осмелюсь сказать. И весьма необычная молитва в начале.
Гейл фыркнул и уставился на меня тусклым, отстранённым взглядом, который мне предстояло хорошо узнать в будущем.
— Вы недолго останетесь при этом мнении, капитан. Её предстоит читать ежедневно на каждом корабле его величества, начиная с Пасхального воскресенья и вплоть до Судного дня. Она будет в печёнках у нас сидеть к концу месяца.
— Ох. Так значит, ваш молитвенник…
— Новая книга общих молитв, — кивнул он, — распространяемая ныне во всех приходах страны по прямому указу короля, парламента и синода, чтобы заменить старую к Пасхе. Другими словами, через пару недель. Верная дорога к спасению для заплутавшей нации, капитан Квинтон.
Я не брался сказать, было замечание Гейла религиозным или саркастическим, хотя и склонялся к последнему.
— Мне известно о новой книге, конечно — мой брат участвовал в дебатах в палате лордов. Но я не знал, что экземпляры уже начали рассылать.
— Как христиане, капитан Квинтон, — улыбнулся капеллан, — мы верим, что, когда в последний раз прозвучит труба, мы все встанем нагими и равными пред судом Господним. До того страшного дня, однако, мы живём совсем неодинаково. — Он повернулся, приглашающе махнул, и мы направились к юту. — Вы, сэр — брат графа, что даёт вам возможность командовать королевским военным кораблём в столь нежном возрасте. — Моё лицо вспыхнуло от явной дерзости его наблюдений, но он продолжил, словно не заметив этого: — Тогда как я … что ж, капитан, при всех моих очевидных грехах и пороках, никто не отнимет у меня того, что Билли Сэнкрофт и я — старейшие и лучшие друзья со времён Кембриджа. Как только нас зачислили в Эммануил–колледж, мы поспорили, что к шестидесятому дню рождения он станет архиепископом Кентерберийским, а я — Йоркским. Сейчас, имея в запасе тринадцать лет, он — духовник короля Карла, а я — капеллан «Юпитера». — Он небрежно махнул рукой в направлении палубы позади грот–мачты, где группка матросов терпеливо ждала, чтобы поговорить с ним. — Мы можем с некоторой уверенностью заключить, что он выиграет пари, а я проиграю.
Гейл на мгновение замолчал, пристально глядя в направлении острова Уайт. Потом пожал плечами, будто примирившись со своим злополучным жребием.
— Но Билли порой подбрасывает старому другу кое–какие мелочи, вроде места на этом корабле или раннего издания новой книги молитв. Честно говоря, меня удивляет, как ему не пришло в голову, что я могу продать её ловкому печатнику, который наделает дешёвых копий и подорвёт монополию королевской типографии. Если подумать, сам не знаю, почему я этого не сделал.
«Пьяница, во флоте ради денег». Но очевидно, во Фрэнсисе Гейле было нечто большее, и мне хотелось развить эту неожиданную, трезвую сторону капеллана. В конечном счёте, он, Стаффорд Певерелл и Вивиан — единственные люди на борту, чьи ранг и положение отдалённо приближались к моему, и я питал меньше любви к Певереллу, чем даже Вивиан ко мне. Гейл был младшим сыном дворянина в Шропшире, стоявшего за короля в гражданской войне — смертельно опасный выбор для этого графства, по крайней мере, так установил неисправимо любознательный Маск в первый же день своего пребывания на борту. Говорили, что Гейл сражался в королевской армии на полях Англии и Ирландии. Уже одно это, независимо от связей с одним из любимых священников короля, делало его подходящим гостем за моим столом. И возможно, из всех присутствующих на корабле только он обладал достаточным авторитетом и здравым смыслом, чтобы покончить с проклятыми разговорами об убийстве, будоражащими команду не меньше, чем её капитана. Я пригласил его отобедать со мной тем же вечером. Гейл на миг улыбнулся, но покачал головой.
— Нет, капитан Квинтон. Я думаю, мы не будем сегодня есть вместе.
На миг я онемел, ошарашенный нанесённым мне оскорблением.
— Сэр, — сказал я после паузы, — отклонять приглашение капитана — это…
— Да, непростительно, я знаю, по всем законам военного флота обладающим почти равной силой с законами Божьими, и так далее, и тому подобное. Но у меня уже есть договорённость с бутылкой почтенного портвейна, капитан, которая, похоже, неизвестным мне образом привела несколько друзей, чтобы составить ей компанию. А у вас, конечно, тоже есть важные, не терпящие отлагательств дела.
Я был в замешательстве, но прежде чем успел что–то сказать, Фрэнсис Гейл посмотрел вверх, будто обращая взор к небесам, которым служил.
— Вест совсем стих, капитан Квинтон, — проговорил он тихо. — И один мой знакомый старик–боцман, с которым мы распили бутылку вчера в «Красном льве», уверял, что сегодня к закату задует добрый зюйд и вынесет нас из Солента. «Ройал мартир» как раз поднимает сигнал готовиться к выходу. Вам нужно снарядить корабль к отплытию, капитан. Что, не сомневаюсь, вам и так известно.
Последовавшие за этим часы напоминали один из кругов ада синьора Данте. Шлюпка доставила меня на «Ройал мартир», где я выслушал энергичный приказ Джаджа. Нам предстояло отплыть с дневным отливом, который обеспечит лёгкий проход через западное устье Солента. Ланхерн отправился с лодкой в Портсмут, собрать матросов, ещё остававшихся на берегу в увольнительной. Несмотря на доблестные усилия Дженкса, команда обедала поспешно и без аппетита, тем не менее, все выстроились в аккуратную очередь перед грот–мачтой, чтобы получить в свои кружки порцию лёгкого пива из открытой бочки. Туда–сюда сновали провиантские шлюпки. Мы погрузили кур, дюжину овец и трёх коз, приобретению же коровы воспрепятствовал только мой особый запрет на том основании, что мы отплываем в Шотландию, а не на Суматру, вонь же и без того стоит, как на ферме. Другие лодки увезли жён и женщин, которые, возможно, были не совсем жёнами, что сопровождалось громкими рыданиями увозимых и некоторым облегчением по крайней мере части из остающихся. Матросы взобрались по такелажу и разбежались по пертам, чтобы подготовить паруса, долго томившиеся туго собранными вдоль реев. Хирург Скин занялся своим первым в этом путешествии пациентом, тупоголовым корнуольским мальчишкой, который вывихнул два пальца, когда не смог уцепиться за грота–рей и избежал падения и смерти только благодаря быстрой реакции Тренинника. Али–Рейс устроил бесконечный концерт из задорных мотивов на скрипке, и мне некогда было удивляться, как мавр освоил этот инструмент и мелодию «Прощальной песни». Я наскоро сочинил письма троице своих официальных корреспондентов — королю Карлу, герцогу Якову и мистеру Пипсу — и другой троице: матери, брату и жене. Тем временем Маск и кок Дженкс наколдовали для моего пропитания немного отличной ветчины, на удивление съедобные сухари и халлский эль хорошего розлива.
Вернувшись на палубу, я, как мог, оценил своих офицеров. Главный канонир Стэнтон спокойно и со знанием дела проверил каждую пушку, каждый её станок и тали, затем спустился для работы в крюйт–камере. Боцман Ап шагал туда и обратно по палубе, размахивая ротанговой палкой в воздухе и раздавая указания, которые вряд ли хоть кто–нибудь мог понять, однако при его появлении все подскакивали и мчались исполнять по три или четыре задания подряд, возможно, надеясь, что одно из них могло быть предметом его неразборчивых команд. Плотник Пенбэрон находился внизу, занимаясь, без сомнения, колдерштоком и рулём, которыми он был одержим не меньше, чем бизанью; по его убеждению, во время ремонта на верфи в Дептфорде около года назад хороший новый руль, предназначенный для корабля, был продан и заменён аккуратно восстановленным и замаскированным старым, чтобы скрыть мошенничество корабелов. Это тревожно походило на мои собственные знания об особенностях работы верфи, пусть и спасших мне жизнь, и я оставил его заниматься своим делом. Дженкса нигде не было видно, конечно, хотя из трубы камбуза, расположенного в трюме, постоянно вырывались клубы дыма.
Присутствие казначея Стаффорда Певерелла было, увы, слишком явным. Он делил со мной шканцы, хотя ни один из нас не снизошёл до разговора. Он осматривал происходящее с выражением утомлённого презрения, пока один юнга, оступившись, не упал на свайку и едва не лишился глаза — тогда казначей взревел от смеха. Наверное, я должен был сразу упрекнуть его, но не пристало офицерам принижать друг друга на людях; более того, Певерелл был человеком благородного происхождения — хотя и отвратительных манер — и заслуживал почтения согласно своему рангу. Так я сказал себе, хотя в душе неприязнь к этому грубому существу росла не по дням, а по часам. О последнем из моих офицеров, преподобном Гейле, не было ни слуху, ни духу.
Штурман Лэндон с педантичной формальностью установил на шканцах стол. На нём расположились странные книги с морскими картами, математическими символами и тайными знаниями, которые моряки именуют лоцией. В полдень Лэндон и помощники штурмана достали замысловатые инструменты наподобие дисков моего деда и направили их на солнце, а затем на ориентиры вроде церкви Святого Фомы, форта Саутси и белой башни Гилкикера. Помощники восторженно болтали между собой и с Лэндоном, который, наконец, мрачно сообщил, что было проведено истинное наблюдение, и таким образом, новый день на море начался. Я чувствовал себя столь же неловко во время этого ритуала, как и на борту «Хэппи ресторейшн», где Олдред не менее торжественно рапортовал мне каждый полдень. Очевидно, для моряков это было великим событием, ежедневным священным собранием, результатом которого становились ряды бессмысленных чисел, благоговейно заносимых в корабельный журнал. Что касается меня, они могли разговаривать на древнеарамейском или на корнуольском.
Меня пронзила жгучая боль сожаления, что я во второй раз буду капитаном, абсолютно безграмотным в законах моря. Теперь уже стало ясно, что Кит Фаррел не получил моего письма и не примет участия в путешествии, а я не мог унизить наследника Рейвенсдена перед кем–то вроде Лэндона, попросив его научить меня морскому делу. Что до Джеймса Вивиана, то он, безусловно, многое перенял у своего дяди Харкера: знал названия канатов, реев и парусов, мог спокойно обсуждать курс со штурманом и перемещался среди матросов, пока мы готовились к отплытию, весело подбадривая одних и делая мягкие замечания другим. Моложе меня на три года, Вивиан стоял несравнимо выше как морской офицер: он заслужил уважение команды, а я — нет, и не заслужу ни сейчас, ни когда–либо позже. Вивиан, возможно, и невзлюбил меня с первого взгляда за то, что я занял место его дяди и не прислушался к его глупой болтовне об убийстве, но в этот момент я вдруг возненавидел Джеймса Вивиана с большей страстью, чем та, которую он мог когда–либо чувствовать по отношению ко мне. Это была холодная, бессмысленная и ревнивая ненависть, которую испытываешь к человеку, когда в глубине души понимаешь, что он лучше тебя. Рядом с лёгкой уверенностью Вивиана слишком явно проступало моё непроходимое невежество. Я не мог просить его поделиться своими знаниями. Не в моих силах было доставить ему это удовольствие. Да и не стал бы я учиться морской науке, пусть и через посредника, у вездесущего призрака капитана Джеймса Харкера.
Было почти шесть часов, когда я вновь оказался на шканцах — никчёмный джентльмен–капитан во всём своём великолепии, глядя сквозь сгущающиеся сумерки, как упали паруса на реях «Ройал мартира» и корабль Джаджа начал еле–еле двигаться вместе с отливом. Вивиан, Лэндон и Ап смотрели на меня, будто ожидая чего–то. Через мгновение лейтенант откашлялся и обратился ко мне, без сомнения с насмешкой, но сохраняя безупречно невозмутимое лицо.
— Желаете командовать отходом корабля, сэр?
Я внезапно подумал о «Хэппи ресторейшн» в минуту его гибели в шторме у Кинсейла — когда мне в последний раз предлагали дать команду матросам. Я видел людей, падающих с обречённого вздёрнутого корпуса…
— Нет, лейтенант, — ответил я. — Мистер Лэндон, будьте любезны вывести нас в море, сэр.
Я отказал Джеймсу Вивиану в удовольствии приказывать, хотя ни капли не сомневался, что дядя научил его этому искусству.
Лэндон начал странный речитатив с возгласа:
— Поднять якорь!
Матросы у огромной лебёдки с рычагами, называемой шпилем, начали толкать рычаги под ритмичное топанье ноги Али–Рейса, который подыгрывал в такт их усилиям. Якорный канат потянулся со дна, стеная и завывая, будто сотня умирающих страдальцев. Как только якорь покинул воду, Лэндон принялся ходить из стороны в сторону по шканцам, выкрикивая инструкции одну за другой.
— Отдать подветренные брасы! Распустить грот! Отдать подветренные шкоты! Отдать грот!
Крики повторялись младшими офицерами, под чьим командованием были разные части корабля — корнуольские глотки отвечали на кентскую речь Лэндона. Один за другим массивные свёртки линкольнширского полотна стали опадать со своих реев, и лёгкий ветерок, дохнувший на нас со стороны острова Уайт, начал наполнять их. Люди наперегонки сновали вверх и вниз по огромным сетям, что называются вантами и тянутся к мачтам. Они перебегали туда и обратно по реям и пертам с не перестававшим впечатлять и ужасать меня равнодушием к высоте и собственной бренности. У верхушки передней из трёх мачт с захватывающей дух скоростью метался обезьяноподобный рудокоп Тренинник, точь–в–точь как рассказывал старшина Ланхерн. И всё это время Лэндон продолжал бесконечный поток команд.