— Огромные — во-от такие! Что же мне с вами делать, а?
— Уже ничего! — сказал он пылко. — Моё сердце разбито!
— Ой, вы так смешно говорите! Знаете что...
— Нет ещё...
— Я могу вернуться и... Если денег нет, то под запись...
— О, я не достоин такой жертвы! А сухари хлебные у тебя... у вас там ещё остались?
— Ага, — кивнула продавщица, — пол мешка.
— Знаете, Таня, о такой, как вы, я мечтал всю жизнь! Столько лет я спорил с судьбой ради этой встречи с тобой! Душа рвалась и верила, что рано или поздно я вас встречу! У меня есть не только деньги, но и гениальная идея: давайте перейдём на «ты»!
— Давайте!
— Тогда вперёд! Я донесу тебя до самого... магазина! А потом отнесу домой!
— Ой, не надо! Только через дорогу! И зачем я эти туфли надела?! С утра вроде сухо было...
Продуктов Кирилл набрал по полной программе — насколько хватило наличных. Кроме того, он узнал много интересного. Например, что Татьяна отнюдь не девушка и прекрасно знает, что такое «безопасный секс». Кроме того, она — по совместительству — является дочерью местного охотинспектора — того самого. А вот тётка в администрации, направившая Кирилла к Громовым, — жена участкового. «Как интересно тут у них всё завязано, — размышлял Кирилл, лёжа на топчане в подсобке закрытого продмага. — К чему бы это? И что теперь со мной сделают её братья?»
Неранним утром следующего дня Кирилл пришёл к дому Громовых. И обнаружил, что во дворе в полной боевой готовности стоит видавший виды снегоход «Буран», старший Громов («Иван Питровись», как он представился накануне) увязывает на санях запасные канистры с горючим. Сына нигде не видно, но из кузницы слышится визг электрического точила.
— Бесси де?! — вместо приветствия взвизгнул Петрович. — Ихать нада, патаит щас всё!
— Да я, собственно, готов, — пожал плечами Кирилл. — А шмотки в гостинице оставил. По дороге захватим. А что, Сергей с нами не поедет?
— Та кута ж таку садницу пасадишь?!
Замечание было резонным — на снегоходе только два сиденья. Учёный совсем приуныл — провести столько времени в обществе косноязычного полоумного старикана представлялось ему более чем сомнительным удовольствием. Но выбираться из посёлка действительно нужно было как можно скорее — пока солнце не растопило ночной лёд на дороге. Или уж ждать до завтра. «А собственно, почему такая спешка?» — подумал Кирилл и спросил вслух, кивнув на груз в санях:
— Ты ничего не перепутал, Петрович? Мы ведь на две недели идём, а не на два дня. У меня груза раза в три больше...
— Путал, ни путал, сё мне нада-та?! Ни сё ни нада! Ида е, блесент е, котёл, шкула е! — отреагировал старый тундровик и вдруг заголосил: — Сренька! Ты скола там?! Ща ухи оболву!
Визг точила умолк, раздался низкий голос сына:
— Ща, тату, несу.
Он действительно вскоре показался из мастерской — закопчённый и, похоже, смертельно усталый. Сын передал отцу длинный и, вероятно, довольно тяжёлый свёрток из оленьей шкуры мехом внутрь. Тот принялся пристраивать его среди мягкой рухляди на санях.
Как только заработал двигатель, на крыльцо высыпало всё семейство. Петрович небрежно махнул рукой на прощанье, бабка в ответ перекрестила путников. Мотор заработал громче, машина дёрнулась и медленно поползла по двору, волоча за собой сани и целясь в проём несуществующих ворот. «Бред какой-то, — думал Кирилл, пытаясь устроиться на своём сиденье. — Всё было так тихо, мирно и безнадёжно. И вдруг трах-бах — куда-то еду! Интересно, это великая глупость или удача? Что у них тут за кипеж вокруг меня? Ладно, разберёмся... Вот интересно: все представляют охотника-тундровика в меховой парке со всякими прибамбасами. А этот стахановец едет в рваной телогрейке, шапке-ушанке, ватных штанах и кирзовых сапогах, которые и мне велики будут».
Они благополучно забрали груз из гостиницы и выехали за пределы посёлка. Дальше — слепящий простор заснеженной тундры. Кирилл достал из кармана и водрузил на нос солнцезащитные очки. Петрович тоже спрятал глаза. Только очки у него оказались не «пляжные», а настоящие «консервы», похоже, ещё довоенной модели.
На первом же привале-чаёвке Кирилл обнаружил, что вообще перестал понимать спутника — ни слова! Понадобилось не меньше получаса, чтобы врубиться: да ведь Петрович пытается говорить по-таучински!
— Ты это прекрати, пожалуйста, — попросил он старика. — Лучше скажи, откуда язык знаешь? Кто научил?
— Ках кхто?! Отес усил! Так усил, так усил — на саднисе сидеть не мох!
— А зачем, если не секрет?
— Ках сасем?! Мы ш Гломовы! Нам бис таучи никах!
Собственно говоря, это было и всё, что Кирилл смог из него вытрясти по данному вопросу. Не только сразу, но и за всю поездку. Примерно такой же оказалась ситуация и с прочими проблемами — дедок явно был себе на уме и, когда не хотел отвечать по существу, не отмалчивался, а, наоборот, начинал тараторить так, что хотелось попросить его заткнуться. В общем, он довольно быстро отучил своего молодого спутника задавать вопросы на отвлечённые темы.
Поездка прошла практически без приключений. Машиной Петрович владел виртуозно, а дорогу, наверное, нашёл бы и с закрытыми глазами, хотя заснеженные холмы казались совершенно одинаковыми. Он оставил своё ружьё в грузе, а возле ноги пристроил старинную малокалиберную винтовку с ржавым стволом, примотанным к ложу изолентой. Дважды он останавливался, отходил в сторону, стрелял, а потом вытаскивал из кустов приличных размеров зайца, однажды высмотрел на склоне небольшую стаю куропаток и методично выбил её всю — до последней птицы. Кирилл подозревал, что в убиении «братьев меньших» виноват он сам: ради себя Петрович утруждаться не стал бы, но спутник настоял на питании «из одного котла», хотя у него для этого котла кроме юколы и чая ничего не было.
Последние лет десять своей жизни Кирилл практически каждую зиму участвовал в многодневных лыжных походах, так что никаких особенно новых впечатлений от ночёвок на снегу в крохотной палатке он не получил. Тем более что снаряжение у него было своё — привычное и притёртое. Новое он, конечно, закупил — деньги по гранту надо осваивать! — но благоразумно оставил его дома. Лезть к нему в палатку Петрович категорически отказался и спал в санях — не раздеваясь, завернувшись в оленью шкуру и накрывшись брезентом. Впрочем, была весна, и температура даже ночью вряд ли опускалась ниже минус десяти градусов.
Самым трудным оказалось часами высиживать почти неподвижно на сиденье за спиной водителя. Однако выход Кирилл придумал в первый же день пути. Там, где снег был достаточно плотным, а скорость не слишком большой, он спрыгивал и подолгу бежал рядом с машиной. После первой такой пробежки Петрович вновь попытался перейти на язык таучинов, а потом стал обращаться к спутнику на «вы». Собственно говоря, это была ещё одна «непонятна», но Кирилл мысленно махнул рукой: «Раз понять невозможно, нужно просто принять!»
Цель была достигнута примерно к середине третьего дня пути. У Кирилла, правда, возникло подозрение, что они замесили лишних пару сотен километров, но он слишком плохо ориентировался в этой снежной пустыне, чтобы выяснять у спутника нюансы маршрута. Пресловутый Уюнкар представлял собой длиннющую вереницу сопок, которые были в среднем на полсотни метров выше окружающих. Имелся и перевал — проход на ту сторону. Собственно говоря, перейти можно было где угодно, но там было удобней гнать оленьи стада. Именно в районе этого перевала археологи и пытались когда-то проводить раскопки. Тут недалеко друг от друга находились сразу три объекта, которые условно можно было назвать святилищами, причём очень древними. Заселявшие этот район кочевники обычно проходили этой дорогой два раза в год — к морскому побережью и обратно.
Какое именно место на Уюнкаре ему нужно, Кирилл спутнику не объяснял, а тот почему-то и не спрашивал. Тем не менее машину Петрович вёл вполне целеустремлённо. Вёл, вёл, а потом остановился и сказал:
— Плиехали!
— Куда?!
— Кута ната! Не уснаёс, сто ли?
— Узнаю, — пробормотал Кирилл и полез в рюкзак за картой и аэрофотоснимками.
Поверить в это было трудно, но оказалось, что они находятся в той самой перевальной долине! Слева сопка с одним тагитом, справа — с другим, а впереди, вдали, виднеется небольшой скальный массивчик. Тагит — это... Ну, в общем, со стороны это выглядит как груда оленьих рогов, нижние из которых совсем старые. Причём это не сброшенные рога, а взятые у жертвенных животных — вырубленные вместе с куском черепа. Эти своеобразные курганы наращивались сотни, если не тысячи лет. На них оставлялись приношения духам, которые образовали почти «культурный слой» в основании — всё, что привязывалось к отросткам, в конце концов отрывалось и падало вниз.
Снегоход стоял на краю довольно обширной проталины, на которой виднелось несколько сухих каменистых участков, вполне пригодных для установки лагеря.
— Знаешь, Петрович, — сказал Кирилл, — я, пожалуй, вон там палатку поставлю.
— Пастафь, пастафь, — закивал старый охотник. — А мы тута — на снеску. Со фсем, сначит, увашением...
Палатку Кирилл поставил минут за пятнадцать и стал думать, чему посвятить остаток дня. Ничего лучше он не придумал, как прогуляться вверх по долине, используя в качестве дороги наледи по руслу ручья. А завтра выпросить у Петровича его охотничьи лыжи, подбитые камусом, и попытаться подняться на сопку.
Петрович в сотне метров ковырялся в моторе. Кирилл подошёл:
— Пойду прогуляюсь. — Он кивнул в сторону верховьев.
Охотник разогнулся, вытер руки о телогрейку, как-то непривычно — пристально и устало — посмотрел на своего спутника. И вдруг метнулся к саням, вытащил тот самый свёрток и на вытянутых руках поднёс его Кириллу. Мало того, при этом он проговорил чётко и внятно на языке таучинов:
— Возьми это, «сильный человек» (идиома). Не имей «злого сердца» (идиома) на моего сына за то, что он «оставил дверь открытой» (идиома?).
— Что-о?! — изумился Кирилл, принимая свёрток. — Что ты сказал?!
Но Петрович уже был прежним — бегающие глазки в щелях набрякших век, косноязычная речь:
— Ни сё, ни сё, хлапан стусит стой-та, синить нада! А ты ити, ити, я тут сё сплавлю! Лысы е — я михом. Ты ити, ити!
«Нет, — вздохнул Кирилл, — он явный придурок. Или всё-таки притворяется?»
Возле своей палатки Кирилл бросил свёрток на землю (в нём что-то звякнуло), повесил за спину ружьё и тронулся в путь.
Идти по льду и талому снегу оказалось значительно труднее, чем он предполагал. После почти получаса мучений будущий великий учёный оглянулся, чтобы оценить результат. Он оказался довольно жалким. При этом Кирилл разглядел, что Петрович (а кто же ещё?) зачем-то лезет на правобережную сопку и уже подбирается к вершине. «Ох и здоров старикашка! А чем я хуже?! Вперёд!»
Боевого задора хватило ещё примерно на час. По его истечении стало совершенно ясно, что без лыж тут ловить нечего. Пришлось возвращаться по собственным следам. Выбравшись на финишную прямую, Кирилл вновь увидел вдали фигурку Петровича. Теперь он был почти на вершине левобережной сопки и, похоже, направлялся туда, где должен располагаться тагит. «Что он там забыл?! — раздражённо подумал Кирилл. — Скачет, понимаешь, по горам, как горный козёл!»
Добравшись до палатки, Кирилл первым делом переоделся в сухое — всё исподнее было мокрым от пота. Потом на глаза попался пресловутый свёрток, и он решил посмотреть, что там такое. Развязал ремешок, размотал облезлую шкуру и увидел...
Четыре полуметровых клинка.
Новенькие, не тронутые ржавчиной.
Рукояток нет, голые хвостовики.
«Перекованы из старых автомобильных рессор — во-от над чем всю ночь трудился Громов-младший! Работа довольно грубая, но... Как бы это сказать? Добротная, что ли... И заточка правильная — лишний металл снят на электрическом точиле, осталось только «довести» лезвие вручную, а делать это лучше, когда будет насажена рукоятка. Но зачем?! Этими мачете только сахарный тростник рубить или... Не может быть!»
Увы, Кирилл был историком — археологом с профессионально тренированной зрительной памятью. И эта память мгновенно пробросала перед его мысленным взором добрую сотню подобных клинков — рисунки, фотографии, натура в музейных хранилищах. «Размеры, форма, вес, заточка... Ближе всего южноамериканская макада, а также... „большие ножи" таучинов и мавчувенов! В семнадцатом-восемнадцатом веках они поставлялись в тундру нелегально. Считались очень ценным товаром или престижным подарком. Чёрт побери, но такие тесаки не изготавливаются уже, наверное, полторы сотни лет! Почему и зачем их делают местные?! Не-ет, Петрович, теперь я с тебя с живого не слезу — буду трясти, пока ты мне всё не выложишь!»
Кирилл поднялся на ноги, намереваясь отправиться к снегоходу, совсем позабыв, что старик ушёл на сопку. Впрочем, хуже от этого не стало, потому что...
Потому что ни машины, ни саней у края проталины не было.
Минутой позже выяснилось, что внезапное и бесшумное исчезновение транспорта — только половина смеха. На снегу отсутствовали даже следы!
То есть их просто не было!! Вообще!!!
— Ничего страшного, — сказал Кирилл вслух. — Это у меня глюки. Или какая-нибудь разновидность «снежного бешенства». Надо сварить каши с тушёнкой, попить чаю, и всё пройдёт... как с белых яблонь дым!
Гречки Кирилл навернул почти двойную порцию и запил тремя кружками крепкого сладкого чая. То и другое произвело на его организм, в целом, довольно благостное впечатление. Будущий великий учёный раскатал на камнях свой коврик и некоторое время лежал на нём, глядя в небо. Потом поднялся на ноги и начал поиски.
Следов нигде не было. Никаких. Даже его собственных, словно он и не ходил в верховья ручья. Более того, создавалось совсем уж бредовое впечатление, будто изрядно уже изъеденный солнцем снег восстановился, будто настоящая весна только ещё грядёт, а не заканчивается. Каменистый участок, на котором стоит палатка, вовсе и не проталина — снег отсюда просто выдуло ветром. И холодно...
Всей этой информацией Кирилл просто захлебнулся. Нет, это был, пожалуй, не страх, не паника, не отчаяние — скорее какой-то душевный ступор.
Плохо соображая, что и зачем он делает, Кирилл заложил совсем уж большой круг по долине — от борта до борта. И наконец добился успеха — вдоль левого склона тянулась колея. Или лыжня. Или... как это назвать? В общем, на след снегохода или пешего лыжника не похоже вовсе. «А на что похоже? Наверное, нарты. Прошёл большой караван. Или маленький, но несколько раз». Впрочем, эти предположения были почти фантазией — след оказался довольно старым, а следопыт из Кирилла — никудышный.
Глава 2
ДРУГ
Воспоминания о трёх следующих днях у Кирилла сохранились отрывочные. Запомнились только моменты просветлений, когда он принимался что-то осмысленно делать: мастерить снегоступы, рассыпать крупу на пайки, писать завещание для потомков. Интеллектуального расследования и углублённого анализа последних и давних событий никак не получалось. Логика заставляла признать бытование здесь какой-то чертовщины. Именно «бытование» — для туземцев чертовщина как бы обычна, привычна и даже не очень-то интересна. Самое смешное, что в той информации о районе, которую он освоил перед отъездом, для чертовщины тоже находилось место — по умолчанию авторов, по нестыковке текстов, по обилию нерешённых вопросов. С позиций материализма концы с концами упорно не сходились, и душа (или что?) учёного раз за разом соскальзывала, сваливалась, плюхалась в депрессию. И всё это на фоне замерзания — не смертельного, но постоянного и неуклонного. Нет, похоже, современное туристическое снаряжение для такой жизни не очень-то годилось...
Утром четвёртого дня Кирилл вылез из палатки и обнаружил, что снаружи безветренно и солнечно. Он сделал короткую дыхательную гимнастику и наконец ощутил в себе присутствие «второго Я» — того, которое заставляет-таки взять подъём в конце многокилометровой дистанции или встать с татами и продолжить бой, хотя внутренности и мозги давно отбиты. Он разделся на морозе, растёрся снегом с ног до головы и пришёл к выводу, что жизнь продолжается, что он её любит и просто так, пожалуй, не отдаст.