— О, горе! Он ушёл, уехал он! О, горе! Сколько железа! Сколько волшебных предметов! О, горе — красноволосый не будет петь на костре пыток!! — и так далее.
— Хорош орать! — пробурчал Кирилл, поднимаясь на ноги и подбирая ружьё.
Оно находилось в «переломленном» виде, и Кирилл щёлкнул фиксатором, приводя оружие в боевое состояние. Правда, тут же вспомнил, что это бесполезно, и «сломал» его вновь. Наверное, это получилось слишком резко — стреляная гильза выскочила из ствола и упала на снег. «То-то же, — удовлетворённо подумал аспирант и вложил новый патрон. — Кончится эта война когда-нибудь или нет?!»
Вряд ли латник услышал пожелание, но тем не менее кричать перестал и уставился на идущего к нему Кирилла. Тот поднял ружьё, направив ствол прямо в лицо собеседнику, и грозно изрёк:
— Как выразился один еврей: стрелять так стрелять!
— Еврей — это кто? — опасливо поинтересовался таучин.
— Не важно! — заявил аспирант. — Будешь со мной сражаться? Попросишь смерти? Или имеешь другие мысли?
Латник зачем-то огляделся по сторонам и кивнул:
— Да, имею. Давай «станем друзьями». Меня зовут Чаяк. Я — «сильный человек».
Как ни был Кирилл ошарашен последними событиями, кое-какие нюансы таучинской этнографии он вспомнить всё-таки смог: «Первое выражение, помимо прямого, имеет и другие смыслы. Стать чьим-то другом может означать наняться к кому-то на работу — пастухом при стаде, каюром в торговый караван, гребцом на байдару. Нанять самому кого-то тоже означает «стать другом». В отличие от нравов «белых» людей, отношения хозяина и работника у таучинов обычно включали и собственно дружбу или, по крайней мере, доброжелательное отношение друг к другу.
Выражение «сильный человек» в зависимости от контекста имеет массу значений: физически крепкий, мудрый, богатый, удачливый, пользующийся авторитетом, имеющий много друзей или родственников. Причём физическая сила по значению стоит на первом месте и подразумевает воинственность, агрессивность. Только человек, обладающий данными качествами, может быть «богатым» — владеть чем-то сверх необходимого для выживания, например избыточным поголовьем оленей. И что же ему ответить?»
— Зачем нам «становиться друзьями»?
— Мы оба — «сильные люди». Тебе не увезти свою долю добычи. Мне тоже. Придут менгиты и всё отнимут. Мы уедем вместе и будем очень богатыми.
«Во-от оно что! — догадался Кирилл. — У него на три упряжки только два погонщика, а собаки, в отличие от оленей, без каюра работать не будут. У меня же, как он верно заметил, транспорта вообще нет».
— По-моему, ты недостаточно «сильный», чтобы быть моим «другом», — проговорил аспирант, тщательно подбирая слова. — Но ладно уж, давай дружить! Меня зовут Кирилл.
— Давай, — с явным облегчением ответил Чаяк.
Лук свой он бросил на землю, переложил тесак в левую руку и пальцем правой провёл по лезвию. Потекла кровь. Воин шагнул к Кириллу и этой кровью нарисовал у него на лбу (измазанном, кстати, остатками каши) две горизонтальные линии. Тому, естественно, пришлось извлечь свой перочинный ножик и проделать аналогичную операцию над собеседником.
На этом Кирилловы силы иссякли — он опустился на снег и тупо уставился в пространство перед собой. Понять и принять случившееся было невозможно. При этом не оставалось никакой надежды на то, что всё происшедшее сон или бред — мир вокруг слишком реален...
Новые знакомые (или уже родственники?) учёного не тревожили — они как бы утратили к нему интерес и занялись подготовкой к отъезду. Эта подготовка включала «похороны» погибших, сбор имущества и трофеев. Кирилл смотрел на их манипуляции словно из другого мира, словно сквозь толстое стекло, создающее эффект присутствия, но позволяющее зрителю оставаться в полной безопасности на своём диване. Он смотрел и тихо (по-идиотски!) радовался тому, что не должен участвовать в переноске трупов и в таучинском похоронном обряде — от христианского, как известно, он отличается очень сильно.
«Наверное, вот так люди сходят с ума или, по крайней мере, зарабатывают тяжёлые нервные расстройства, вроде патологического раздвоения личности... А чего, собственно, ожидать, если оказываешься в ситуации, «несовместимой с жизнью»? С той жизнью, которую полагаешь единственно нормальной? Нет-нет, не надо обольщаться многочисленными примерами из художественной фантастики — сказки это... А в реальности... В реальности супермен, наверное, сподобится лишь на быстрый суицид, а нормальный человек впадёт в маразм — «потеряет себя». И агония будет долгой... А я... Я ведь не супермен!»
Кирилл сидел, сидел на снегу и вдруг почувствовал, как сквозь синтетику тёплых штанов к его ягодицам подбирается холод. А ещё он ощутил (не понял, а именно ощутил!), что весь этот бред последних дней и особенно часов для него приемлем. Что жить в ЭТОМ он, пожалуй, сможет — должен смочь! Может быть, вот к этому его и готовили, превратив детство в какой-то кошмар? Или он сам готовился, подчиняясь некоей Высшей воле? Может быть (да не может же!!), вот здесь и сейчас начинается его настоящая жизнь? А всё остальное было как бы подготовкой, было НЕ настоящей жизнью?!
Всерьёз заниматься самоанализом, рассуждать, подбирать аналогии и литературные примеры Кирилл был не в состоянии. Но у него вдруг возникло чувство, будто он только что перелез, перевалился, переполз через некую грань или рубеж собственного бытия. И здесь — за барьером — ему придётся мобилизовать все силы, все способности, включая и те, о которых он лишь подозревает.
Кирилл поднялся на ноги и отряхнул от снега штаны.
Облизал потрескавшиеся губы, сплюнул на снег и пошёл собирать свои вещи.
Как оказалось, погибший молодой человек был племянником Чаяка, что в понимании таучинов почти равнозначно сыну. Чаяк, однако, не выглядел убитым горем, а скорее гордился парнем и его геройской смертью. А вот второй покойник... Это была женщина, причём пожилая — лет 35—40. Маленькая, сухонькая, жилистая, с морщинистым тёмным лицом и полуседыми сальными волосами, туго заплетёнными в две тонкие косички. Что же произошло, почему она погибла?! Да ничего особенного...
Даже в дальних странствиях мужчине не пристало заморачиваться обустройством ночлега и приготовлением пищи. Уж лучше спать на снегу под открытым небом и питаться сырым мясом. Самый простой способ избежать такого дискомфорта — взять с собой женщину — ту из жён, которую не жалко. Что Чаяк и сделал. В пути возникла ситуация, когда воину пришлось пожертвовать комплектом упряжных собак, чтобы задержать преследователей. Чья именно нарта осталась без тягловой силы, можно не спрашивать. На одном из трёх оставшихся транспортных средств нашлось бы место для пассажирки, но тогда пришлось бы бросить часть груза. Что важнее: старая надоевшая жена или мороженая оленья туша, которой несколько дней можно кормить собак? Женщина всё поняла и не протестовала. Она уложила на сани кухонные и спальные принадлежности, проследила, чтобы и остальной груз был хорошо упакован и увязан. Вот только под конец не смогла удержаться — попыталась бежать за последней нартой. Впрочем, она быстро взяла себя в руки и остановилась, чтобы муж не подумал о ней чего плохого. Ей хотелось, чтобы он, оглянувшись, остался ею доволен. Поэтому она поторопилась воспользоваться острым костяным стилетом, висевшим в чехольчике у неё на груди.
— Ты уверен, что поступил правильно? — не удержался учёный.
— Как тебе сказать... — пожал могучими плечами Чаяк. — В последние годы от неё стало неприятно пахнуть, и она больше не радовалась, когда я входил в неё.
— Ну, если не радовалась, — изобразил понимание Кирилл, — тогда конечно...
Между делом таучин разъяснил подробности последнего этапа битвы, которые Кирилл не увидел или не понял. Тяжёлая свинцовая пуля, выпущенная почти в упор, пробила доспехи и грудь молодого воина и слегка (не слегка!) контузила стоявшего за ним Чаяка. Оба оказались на земле. Почему же набежавшие менгиты сразу не добили опасного врага? А потому, что не хотели портить его доспехи, которые у них считаются ценным трофеем. Их очень любит «двухголовая птица» (скупает казна — догадался Кирилл), которой они служат. Пока казаки пытались содрать с таучина головной щит, заговорил «огненный гром» в руках Кирилла. Двое побежали разбираться, а возле поверженного противника остался только один — самый жадный. Чаяк чувствовал себя не очень бодро, поэтому просто прикончил его, а не нанёс рану, от которой враг умирал бы долго. Вот и вся любовь...
Глава 3
ЛУНОЛИКАЯ
Кирилл очень любил собак, особенно больших и умных. Правда, своей собаки у него никогда не было (держать её негде, а выгуливать некогда). Животные его тоже любили — особенно бесхозные дворовые псы. Может быть, именно это свойство и позволило учёному обойтись без травм при знакомстве с дюжиной полудиких упряжных собак, которыми предстояло управлять. Впрочем, некоторый (спортивный, конечно) опыт обращения с нартами у Кирилла имелся, а животные были не слишком голодны.
Надо сказать, что в процессе лихорадочных сборов у Кирилла едва не случился второй нервный срыв. Он, не глядя, пихал свои вещи в рюкзак, и тонкий полиэтиленовый мешок с запасными носками разорвался. Из него выпал продолговатый предмет, который так удобно ложится в ладонь, — старенький мобильник фирмы «Siemens». И тут же на бедного аспиранта накатило: «Где я?! Почему?! Что творю?! Сплю, брежу, свихнулся? Я же только что убил двух человек! Какая, к чёрту, самооборона?! Свидетелей нет, только соучастники!! Я же преступник! Меня же в тюрьму посадят!!! Надо позвонить в милицию и признаться, а то хуже будет! Бред, бред, бред...»
Кирилл машинально нажал кнопку «С» и набрал пин-код. Попутно вспомнил рассказ знакомого альпиниста о том, как тот звонил домой с вершины в Гималаях. Только чуда не случилось — надпись «поиск сети» с экранчика исчезать не собиралась. Кирилл подумал, что заряд аккумулятора надо экономить (зачем?!) и выключил прибор.
Примерно через полчаса новоявленному убийце стало не до душевных терзаний.
Маленький караван делал в среднем, наверное, восемь — десять км в час. Только и часы, и километры Кирилл скоро перестал считать. Транспортные средства были так перегружены, что нечего было и думать самому усесться на них — ну, разве что встать сзади на полозья во время спуска. Каюры то бежали рядом с нартами, то пихали их на подъёмах, подбадривая криками собак и предвкушая короткий отдых на спуске. Передовая упряжка, которой управлял Чаяк, то уходила далеко вперёд, то приближалась. На «хвосте» у Кирилла висела упряжка сына Чаяка по имени Тгаяк. Его нарта была загружена «по-взрослому», но мальчишка отставать и не думал.
Кирилл быстро весь промок от пота, а потом как-то постепенно просох и уже больше не потел. Момент, когда тело кричит: «Больше не могу!», благополучно миновал, и он пришёл к выводу, что такой темп сможет, пожалуй, держать довольно долго. Вскоре, правда, возникла другая проблема — жажда.
Само по себе это ощущение малоприятно, но гораздо хуже, что оно сигнализирует об обезвоживании организма. Результаты могут быть плачевными. Бегущий впереди Чаяк время от времени закидывал в рот горсти снега, но последовать его примеру Кирилл не решался — по опыту лыжных походов он знал, что это верный способ «сойти с дистанции». Снеговая вода не содержит никаких минеральных солей. Её употребление при физических нагрузках вызывает обильное потоотделение и только усиливает жажду — хочется ещё и ещё. Если же себе не отказывать (а удержаться очень трудно), быстро начинается «соляной голод» со всеми вытекающими последствиями, вплоть до утраты способности передвигаться. А вот северные народы могут употреблять снег совершенно безболезненно — то ли приспособились за тысячелетия, то ли это влияние мясной диеты. В общем, Кирилл решил терпеть до последней возможности.
В конце концов ведущий дал сигнал к остановке. Особо радоваться этому не пришлось — получасовая передышка предназначалась для собак, а не для людей. С тоской обречённого Кирилл подумал, что до ночной темноты ещё долго — бесконечно долго. Почти в отчаянии, он поинтересовался причиной такой спешки.
Вопрос удивил таучинского воина. Тем не менее он доходчиво объяснил новому «другу», что русские (менгиты) и мавчувены имеют к нему (а теперь и к Кириллу!) очень серьёзные претензии. Вполне вероятно (даже наверняка!) они попытаются эти претензии предъявить. Спрятаться в тундре негде, а уйти от погони можно лишь оторвавшись на дневной переход — не меньше. Кирилл наивно спросил, почему бы в такой критической ситуации не бросить часть груза? Чаяк чуть было не решил, что этим предложением «друг» хочет его оскорбить.
Сначала впереди — прямо по курсу — посреди тундры маячил невысокий горный массивчик. Аспирант предположил, что направляются они именно к нему, и тихо злился, что цель так медленно приближается. Оказалось, что он ошибся — скалы постепенно оказались справа, а потом и вовсе за спиной. Никаких реальных причин двигаться по такой странной траектории Кирилл не видел — просто удлинили себе путь ни за что ни про что. Однако к тому времени ни на удивление, ни на вопросы сил у него уже не осталось.
Караван двигался, пока собаки от усталости не начали ложиться в снег. Никаких разговоров на ночёвке Кирилл не вёл. Его с трудом хватило на то, чтобы проглотить несколько кусков какой-то мерзкой субстанции (кажется, вяленое мясо, перетёртое с жиром) и растопить снег в котелке на примусе. За этой процедурой спутники наблюдали с благоговейным трепетом, переходящим в мистический восторг. Дождаться, когда вода вскипит, и заварить чай учёный не смог — выпил чуть тёплую до последней капли. Очень хотелось сразу после этого раскатать на снегу коврик, раздеться догола, залезть в «пуховик» и вырубиться, но пришлось некоторое время слушать Чаяка и поддакивать из вежливости.
Таучин был, конечно, утомлён переходом, но не так чтобы чрезмерно. О чём он вёл речь, Кирилл понимал плохо — кажется, о том самом горном массивчике, который они объехали стороной. Там вроде бы расположено обиталище чрезвычайно могущественного духа Тгелета. По-хорошему надо было бы к нему заехать, но у духа непредсказуемый характер, и совсем не факт, что он возьмёт беглецов под своё покровительство. В общем, Чаяк решил не рисковать и теперь как бы оправдывался перед самим собой, а может, и перед этим Тгелетом, который, конечно, всё видит и слышит. Учёный купил наконец себе покой тем, что заверил своего «друга» в том, что он поступил совершенно правильно.
Кириллу показалось, что разбудили его сразу же — будто и не спал вовсе. Все собаки были уже запряжены и ждали каюров. Умываться, чистить зубы, пить кофе и есть тосты таучины, похоже, не собирались. А собирались немедленно тронуться в путь. Что и сделали.
Погода держалась прекрасная — градусов пятнадцать ниже нуля, почти без ветра. Кирилл пережил и второй день. И третий. А потом ещё один... Ему казалось, что за это время он потерял половину своего веса и на турнике сможет теперь подтягиваться одной рукой. Очень соблазнительно было подумать, что спутники просто проверяют новичка «на вшивость», но эту мысль пришлось отбросить. Никто, похоже, за новичка его не считал и оценок выставлять не собирался. Питались путники один раз в день всё тем же отвратительным «пеммиканом», хотя на нартах было уложено немало мороженого оленьего мяса. Его количество, правда, стремительно сокращалось — собак нужно было кормить. Под вечер того дня, когда животным отдали последнее мясо, вдали показались... шатры стойбища! У Чаяка, похоже, всё было рассчитано точно.
Кирилл чувствовал себя почти счастливым — как бы там ни было, а впереди ждал его настоящий отдых, а не просто несколько часов обморочного сна. Вскоре, однако, выяснилось, что радовался он напрасно — ему предстояла настоящая пытка.
Это было стойбище оленных таучинов, причём, кажется, совсем не «бедных». Чаяка и его сына тут прекрасно знали и появлению гостей весьма обрадовались. Молодёжь немедленно отправилась в стадо — ловить оленей для праздничного ужина. Кирилл, конечно, вызвал особый интерес — он выделялся сравнительно светлым (несмотря на загар!) лицом, причёской, одеждой и... худобой. Толстых людей здесь не встречалось, но телосложение у мужчин было, что называется, плотное. А рост...
«Акселерация двадцатого века не затронула доживших до него таучинов. В сознании обывателей прочно засел образ низкорослых узкоглазых человечков, которые вечно попадают в нелепые положения, сталкиваясь с благами цивилизации. А ведь ещё в конце девятнадцатого века ситуация была иной. По своим „габаритам” таучины соответствовали европейцам, а то и превосходили их. А уж местное „русское" население, поколениями питавшееся сушёной рыбой, рядом с ними выглядело просто задохликами. Рост за 180 см и вес 80-100 килограммов не были тогда среди таучинов редкостью, а среди русских — были».