— Мне кажется... Я почти уверен, что Ньхутьяга сильнее менгитских богов, сильнее демонов, которые им помогают, — сказал учёный. — Значит, для людей, которых он избрал, менгитская скверна не так опасна, как для всех остальных, правда?
— Да, наверное, это так.
— Вот я и думаю... Мне кажется... Может быть, сейчас с менгитами должны сражаться лишь избранные Ньхутьяга? Тогда все остальные смогут вернуться в свои посёлки и стойбища, смогут вернуться и всё рассказать — предупредить людей об опасности...
Кирилл рассуждал довольно долго — он как бы приглашал присутствующих к совместным размышлениям, правда, в строго заданном направлении. При этом он упорно смотрел на Чаяка, пытаясь телепатировать ему нужный текст. Наверное, расстояние было слишком большим или реципиент невосприимчивым — не реагировал он довольно долго, но в конце концов всё-таки выдал:
— Пусть все уходят обратно! Пусть уходят! Я укажу тех, кто должен остаться! А остальные уже завтра поплывут вниз! Мы пришли сюда не за добычей!
«Слава Богу, — облегчённо вздохнул Кирилл. — Обратный путь вполне сойдёт в качестве карантина. Осталось придумать и внедрить в сознание людей инструкцию, что делать, если в пути кто-нибудь заболеет».
В этот день Луноликая в лагере не появилась. На следующий день тоже...
Глава 13
СКВЕРНА
Проводить расследование при дистанционном общении, на которое он себя обрёк, Кириллу было трудно. С грехом пополам он выяснил, что имя «Тылгерлан» таучинам знакомо. Данный воин когда-то совершил несколько подвигов — каких именно, точно никто не помнит, — а потом стал известен своим неуживчивым характером и стремлением к независимости. Наверное, эти качества и заставили его вместе со всем кланом жить на пустой территории близ границы таучинских и мавчувенских кочевий. В принципе, в те края летом можно попасть по воде: нужно только подняться по притоку Айдара, перетащить лодки в озеро, переплыть его и спуститься по вытекающей из него реке до впадения в другое озеро. Оттуда будет уже рукой подать — дней пять-шесть пешего хода, и можно высматривать верхушки шатров на горизонте. Подробности Кирилл выяснять не стал, поскольку, как оказалось, в краях Тылгерлана Чаяк бывал (а где, интересно, он не бывал?!) и, значит, дорогу найти сможет, хотя данным маршрутом никогда не ходил.
Спрашивается, зачем это всё было нужно? Слишком сильное, наверное, впечатление на Кирилла произвело пребывание в «лепрозории». Кроме того, его память хранила описания последствий эпидемий в родном мире. Были, кстати, в документах и упоминания об умышленном заражении оспой «немирных» таучинов. В общем, он решил, что, если его власти хватит, не диверсиями заниматься, а двинуть с оставшимися людьми к стойбищам Тылгерлана и посмотреть, как там будут развиваться события.
Чаяк против задуманного не возражал — ясность ума он не утратил, хотя характер его заметно изменился. Впрочем, Кирилл подозревал, что его «друг» вынашивает план грандиозной зимней кампании, а воевать летом он просто не любит: вода и лодки для него не родные — то ли дело снег и нарты!
Основное войско тронулось в обратный путь, а Кирилл всё медлил с началом реализации своего плана. Его как магнитом тянуло к острогу, он просто не мог от него уйти, не выяснив судьбу Луноликой. После той злосчастной разведки прошло больше недели, прежде чем он решился на новое действие.
Поздним вечером учёный подошёл к воротам крепости. Они были, конечно, закрыты, но в окошке-бойнице караульного помещения горел свет — там, вероятно, жгли лучину. Кирилл постучал и Христа ради попросил огонька — свой костерок, дескать, он заспал, а огнива не имеет. Расчёт оказался верным: огня казакам было не жалко, они скучали на дежурстве и обрадовались развлечению. Прежде чем выдать головешку, они стали допытываться, кто он такой и с какого перепугу ночует за стенами.
Кирилл охотно объяснил, что в острог ему заходить нельзя, потому что он — беглый разбойник по кличке Рваный и его могут поймать. Он же хочет сдаться властям сам, чтобы получить за себя пять рублей и пропить их. При этом учёный показал на свету своё лицо. Служилые оценили шутку и посмеялись от души. Отсмеявшись, они разочаровали ночного гостя: премию за «поимку» разбойника он никак не получит, поскольку тот давно отдыхает в «чумной избе». Впрочем, возможно, что он уже отдал Богу свою многогрешную душу.
Кирилл обиделся, расстроился, начал было с горя рвать на себе волосы, но потом передумал и сказал, что имеет в запасе ещё один способ нехило гульнуть в остроге. Тут он перестал корчить из себя шута и перешёл на доверительный тон, как бы прося сочувствия и совета у слушателей. Вообще-то, он промышленник и в остроге бывает редко. В том числе потому, что здесь он многим должен и рискует угодить на «правёж». Однако недавно ему улыбнулась удача: у знакомого речного мавчувена он «вымучил» красавицу дочь. Теперь он хочет продать девчонку подороже и поправить свои дела. Ночевать с ней в остроге он не решился — не дай Бог прознают «кредиторы», так отберут «за здорово живёшь» и на выпивку не дадут. Так вот: он хотел бы сбыть девку не абы кому, а «ко двору» самого Петруцкого. Он бы и денег за неё не взял (ну, разве что самую малость), а попросил бы начальника аннулировать долговые расписки. Начальству ведь стоит лишь слово сказать, стоит только бровью шевельнуть, и «кабалы» как не бывало!
С последним утверждением служилые дружно согласились: его благородие, видать, сам настрадался от всяких процентщиков — до этой публики он бывает ох как лют, особенно с похмелья. А вот насчёт продажи «ясырки» они выразили сомнение. Дело в том, что уже с неделю как Петруцкий завёл себе новую бабу. С виду вроде ничего особенного, однако ж он её только что на руках не носит! Теперь он что ни день бреется, волосы на голове расчёсывает и, в народе поговаривают, не пьёт!
Кирилл сглотнул комок в горле, продышался и выразил сомнение в том, что нормальный человек из-за бабы может бросить пить. Особенно если «вина» у него хоть залейся. Это откуда ж такая девка может взяться?! Русская, что ли?
Над последним предположением казаки только посмеялись и заверили, что по-русски данная особа не знает ни слова — как уж с ней капитан разговаривает, одному Богу известно. А вот откуда она взялась, дело тёмное. Поговаривают, что Петруцкий положил на неё глаз в толпе, когда шёл в церковь на службу. Потом он велел её найти и выкупить у хозяина или мужа за любые деньги. Назвали и фамилию этого хозяина, но Кирилл признался, что она ему ничего не говорит. Тогда служилые пояснили: данный мужик торговал рыбой на майдане перед той самой службой.
Учёному захотелось биться головой о брёвна ближайшей стены: «Это я велел ей держаться возле деда! Он единственный знакомый в остроге, он не желает нам зла, он почти „друг“! Всё это я ей сказал — в форме приказа. А вот потом — перед расставанием — не сообщил, что дед на самом деле Иуда и предатель! Оставшись одна среди чужих людей, она, естественно, подалась к единственному знакомому — а куда ж ей было деваться?! Тот, ясное дело, прогонять её не стал. Потом деда спросили, не его ли это девка, на что тот, не будь дурак, ответил утвердительно. Конечно же, никаких документов на право владения собственностью у него не потребовали, возможно, сделка состоялась прямо на месте, особенно если покупатель расплатился редким здесь „наликом”. Может быть, „хозяину” просто дали пинка и велели проваливать, только это ничего не меняет. А моя Луноликая, конечно, даже не поняла, что с ней происходит! Моя? МОЯ?! А-а-а, бли-и-ин...»
Казаки увидели, что промышленник повесил голову, и принялись ему всячески соболезновать и давать советы. Среди прочего они предложили взять его девку на ночь, а за это скинуться ему на выпивку. Кириллу пришлось сосредоточиться и продолжить общение. Отдать свою собственность напрокат он категорически отказался — после вас, дескать, её и за стакан никто не возьмёт! Лучше уж он с горя пойдёт и пропьёт... ну, скажем, сапоги! Или лучше кухлянку? Эх-ма!
Служилым такой подход к делу был понятен и душевно близок — они пропустили страдальца внутрь, но предупредили, что под утро сменятся и у него могут быть проблемы при возвращении.
Кирилл оказался среди знакомых стен и проулков. Некоторое время он стоял на месте и пытался понять, зачем он тут находится и что следует делать дальше. Он так ни до чего и не додумался — ноги, как говорится, сами понесли его куда надо. Разум же вовсе не был уверен, что ему туда надо. В голове учёного была жуткая каша из отрывков «лекций» Александра Ивановича и клочьев всяческих литературных прецедентов: мелькало что-то про инстинкты и рефлексы, про лазанье в окно и объятья на балконе, про подглядывание в спальню и подкуп служанок, про тайные записки и отравленный кинжал — в общем, чушь собачья.
На здешних «улицах» прохожие — в основном пьяные — ещё встречались, так что Кирилл мог не опасаться сразу же привлечь внимание. По центральной «площади» кругами бродили трое служилых с саблями (или чем-то похожим) на поясах. Они, надо полагать, охраняли порядок. Порядок этот Кирилл не нарушал, так что был удостоен лишь беглого взгляда. В доме Петруцкого явно гуляли, но как-то скромно — свет в окнах горел, слышался гомон, но ни тебе песен, ни тебе пьяных криков. Часовых с алебардами возле крыльца не было, цепные псы отсутствовали — заходи, кто хочет! У Кирилла даже мелькнула мысль: может, так и сделать?
Входная дверь открылась, и на крыльцо вышла низкорослая женщина с вёдрами в руках. Она спустилась со ступенек и засеменила к колодцу. Там она набрала воды и пошла обратно. Кирилл перехватил её на полдороге и заглянул в лицо — мавчувенка чистых кровей, причём довольно молодая:
— Приветствую тебя, женщина! Ты жена менгитского начальника, который живёт здесь?
— Я? Жена?! Я больше не жена!! А ты... Ты — таучин! Уйди прочь, пока я не позвала мужчин, уйди! Будьте вы все прокляты, рождённые из собачьего дерьма! Нет от вас житья, нет спасения — сгинь, вонючая падаль! Везде вы лезете, выродки, уже и сюда добрались — тьфу!
— Э, э, — попятился Кирилл. — Чего орёшь-то? Что я тебе сделал?!
В ответ он получил ещё одну порцию мавчувенских ругательств, которые на русский язык перевести нельзя было даже приблизительно.
Женщина скрылась в доме, а Кирилл некоторое время стоял, пытаясь понять, что бы это всё могло значить. Он почти уже сообразил, когда сзади зазвучал голос:
— Ты что ж это к чужим бабам пристаёшь, а?
Учёный обернулся — рядом стояли те самые служилые-нарядники. Похоже, они нашли повод развлечься. Кирилл постарался не ошибиться в выборе тона для общения.
— Своих нет, вот к чужим и пристаю, — в меру нахально ответил он. — Я ж её не трогал, а она в крик!
— Кабы тронул, мы б с тобой иначе балакали, — солидно кивнул стражник. — То ж самого Петруцкого баба!
— Да ты чо?! — изобразил изумление Кирилл. — А чо ж она за водой-та?
— Видать, отставку получила! — хохотнул молодой прыщавый парень. — Кончился праздник на ейной улице! То-то она така злющая, гы-гы-гы!
— Будешь злющей, коли новая девка и недели не прожила, а её уж крестили. Эдак его благородие и ожениться может!
— Да ну, брось ты! Дворянин же, белая кость — нам, сиволапым, не чета! А она, сказывают, таучинка!
— Ну?! Таучинок я ещё не пробовал. Оне, сказывают, в койке-та шустрые — куда там мавчувенкам этим! Как окрестили-то?
— Кажись, Марфой.
— Во, Марфуша, значить, — оживился прыщавый. — А чо, Савельич, может, поздравим новокрещёную, а? Глядишь, по чарке поднесут, а?
— Петруцкий те поднесёт, — ухмыльнулся старший. — По сусалам поднесёт и в торец добавит!
— Да брось ты — святое ж дело!
— Вот и ступай, Илюха, — подначил третий стражник. — А мы поглядим, что там и как! Давай-давай — не ссы!
— А чо, и пойду!
— Послушай, Илья, — робко вступил в разговор Кирилл. — Ты эта... Ну, поздравлять-та пойдёшь... Коли случай будет, так скажи ей или передай как-нибудь: Кирь, мол, пришёл, повидаться хочет. Запомнишь? Кирь!
— Гы-гы-гы! Знакомая, что ль? Гы-гы, кувыркались поди?
— Ежели что и было, так давно быльём поросло! А ты покличь Марфуту эту — может, и правда вина вынесет?
— Она ж по-нашему ни бум-бум!
— Ничо, я по-ихнему малость разумею. Бог даст, сговоримся — покличь тока!
Молодой стражник и в самом деле отправился на поиски приключений. Дверь за ним закрылась, и некоторое время было тихо. Точнее, шум внутри не усиливался. Потом кто-то что-то крикнул, что-то тяжёлое упало, но, кажется, не разбилось. Вслед за этим дверь распахнулась настежь. В освещённом прямоугольнике появился Илья, а за ним виднелся кто-то ещё. Вид у служилого был какой-то скукоженный, словно его держали сзади за шиворот и со страшной силой тянули вверх. Он глухо вскрикнул, взмахнул руками и полетел, дрыгая ногами, через площадку крыльца и ступеньки прямо на землю. Мягкой его посадку назвать было нельзя — плашмя прямо на пыльный грунт. За полётом наблюдал человек, стоящий в дверном проёме. На нём были тёмные штаны в обтяжку, в них заправлена белая рубашка с широкими манжетами на рукавах. Сразу после приземления гостя это неземное существо исчезло — захлопнуло дверь.
Поднимать падшего соратника служилые не стали — они гоготали и упражнялись в остроумии по поводу его полёта. Потом они все вместе отправились к колодцу, а Кирилл отошёл в сторонку и опустился на корточки — ноги его не держали, куда и зачем идти, он не знал.
Сколько времени он так просидел, сказать было трудно. Стражники поплескались у колодца и подались на другую сторону «площади» — от греха подальше. Мимо шёл какой-то пьяный мужик и вполголоса пел что-то народное. Увидев Кирилла, он перестал петь и попытался к нему обратиться. Учёный сразу же послал его на три буквы. Это получилось так выразительно, что мужик, не требуя пояснений, продолжил свой путь.
Ноги стали уже затекать, когда дверь тихонько приоткрылась и на крыльце оказалась женщина в цветном платье до пят и с какой-то штукой на голове, похожей на кокошник. Кирилл встал во весь рост, и через пару секунд эта женщина уже обнимала его, прижималась животом и грудью — маленькая, хрупкая, нежная, бесконечно любимая.
— Кирь! Ты пришёл, Кирь!
— Лу... Солнце моё... Лу... Прости меня...
— Кирь... Кирь...
— Лу... Теперь ничего не бойся, Лу... Теперь — всё! Не бойся...
— Кирь... Кирь...
— Мы уйдём отсюда — прямо сейчас! Пусть только попробуют нас задержать! Я... Я же всех порву — голыми руками порву! Лу, ради тебя я...
— Кирь, Кирь, у меня другое имя... Ведь ты простишь меня, правда, Кирь?
— 3-зачем? — что-то сдавило Кириллово горло.
— Он сказал, что иначе я не смогу стать его женой... У них нельзя по-другому, Кирь!
— Ж-женой...
— Да-да, Кирь! Он такой!.. Он такой сильный!.. Я расскажу про него, Кирь, я расска...
— Марфа! Куда ты делась? — в дверном проёме выделялся знакомый силуэт — Петруцкий всматривался в сумрак летней ночи. — Это кто ещё там? Гони в шею!
— Сука!!! — выдохнул Кирилл.
Одним движением он освободился от объятий женщины и выдернул из рукава нож. Наверное, это было то, что называют «момент истины» — Кирилл увидел и осознал всё сразу: справа набегают знакомые стражники, у двоих в руках сабли, а третий свою никак не вытащит; до Петруцкого всего несколько метров, он один и беззащитен — нет на нём ни кольчуги, ни панциря.
Бывший аспирант ничего не рассчитывал и ни на что не надеялся — просто ринулся, метнулся, устремился всей душой и телом вперёд — к этой подтянутой фигуре в светлом прямоугольнике, к этой немыслимо белой рубашке. Он уже знал куда ударит: вон туда — снизу вверх под рёбра. Ничего и никогда в жизни он не хотел, не жаждал сильнее, чем сейчас — мягкой отдачи рукоятки ножа в ладони.
— Не-е-ет!!! — резанул по ушам нечеловеческий визг.
Кирилл не понял, почему нога не пошла вперёд, почему он падает. Не понял, но всё-таки упал и тут же вскочил...
Или почти вскочил — мощным толчком его отбросило в сторону. И началась чертовщина. Мгновение вселенской ясности сменилось бесконечным затмением. Кирилл больше ничего не видел и ничего не понимал. Он весь как бы перетёк в правую кисть, сжимающую рукоять ножа. И этим ножом он колол, полосовал, снова колол и сладострастно чувствовал, что попадает. Если рука переставала двигаться, он скручивал левую кисть в кулак и бил — бил, пока нож в правой не получал свободу. В какой-то момент прямо перед ним возникло бородатое лицо казака с бессмысленными от ярости или страха глазами. Кирилл улыбнулся — наверное, мысленно — и ткнул в эти глаза растопыренной пятерней...