– Вот так. А сейчас мы тебя тестом обмажем да в печь. Тама-то и доносим. – Старуха положила новорожденного на стол и стала обкладывать приготовленным тестом. Затем плачущий сверток положила на лопату и сунула в темное око печи. Поставила заслон. И тихонько запела древнюю обрядовую песню.
– Чего это она? – Изумленный Панделис посмотрел на Ивана. – Может, в дом пойдем?
– В дом пока нельзя. Это она поет.
– Зачем поет?
– Так время считает, чтобы в печи не передержать. Как песня закончится, так и вытащит. Когда баба недоносила, то за нее печь донашивает. А после уж и нас позовут. Я, знаешь, сколько раз в сене ночевал из-за этих родов-природов! Зато потом родственники угощения несут недели по две, можно о еде забыть.
– У меня только поясной кошель остался. Остальное забрали.
– Кто забрал?
– Турецкие жандармы. Остановили недалеко от Пафры.
– Сами-то откуда?
– Из-под Амиса.
– Вон как далеко вас занесло. Пятьдесят верст, а то и больше.
– Мы хотели избежать мобилизации. Пошли в Трапезунд. Не доходя до Пафры нас ограбили жандармы. Потом всех убили. Спаслись только мы с Василики.
– Жандармы! – Иван скрипнул зубами, сжав кулаки. – Зря я с отцом не пошел в горы. Мать пожалел. Отец уже там. Грабят сейчас повсюду. Вот уже и убивать начали. К этому все и шло. Но вы должны Бога благодарить – живые! А то, что денег и добра не осталось, так дело-то наживное. – Сын Акулини ободряюще толкнул собеседника в плечо.
– Спасибо вам, добрые люди. Куда нам теперь, ума не приложу.
– Оставайтесь здесь. В доме места хватит. А за роды работой отплатишь. У меня сейчас дел невпроворот. Чуть малыш подокрепнет, тогда и пойдете к себе. Ну как?
– От такого предложения грех отказываться. – Глаза Панделиса прояснели.
– Ну вот и ладно. Скоро уже они там?
– Пусть не торопятся. Лишь бы, как вы говорите, все сладилось!
– Так и говорим. Да я на русском только с матерью порой. Хотя отец любит русские песни. Говорит, очень похожи на греческие.
Панделису никогда не забыть эту первую ночь от рождения его сына. В доме стоял мягкий и в то же время настойчивый запах материнского молока. Он даже не сразу сообразил: что это так пахнет? И только воцарившийся волшебный покой подсказал, вернул к глубинам собственной памяти: это молоко! Он лежал на лавке у окна и смотрел, как угасала ночь и пробивались полоски утренней зари. Тихо сопел и покряхтывал во сне ребенок, ровно дышала Василики. Несмотря на все пережитое, Панделис ощущал волну подкатившего счастья так остро, что напрочь забыл про сон. Бледная луна уходила за оконный окоем, уступая дорогу солнечному свету. Резко прокричал петух. Все тот же. Дуб корявыми узловатыми руками выгреб из прояснившегося неба стаю ворон. Сверкнуло медное лезвие. И Панделис непроизвольно поежился. Словно кривой турецкий клинок. К горлу подкатила тошнота от неожиданно появившейся боли в сердце. Как стремительно меняется состояние человека! Только что он ощущал себя счастливым отцом, а стоило солнечному лучу сверкнуть, преломиться в смертельную сталь врага, как снова темень в душе и тяжесть за грудиной.
Панделис не заметил, как провалился в короткий сон, в котором он все летел куда-то неумолимо вниз. Перед глазами возникали странные, искаженные образы героев из когда-то прочитанных книг. Они кричали о чем-то немыми ртами. Но не летели вместе с ним, а лишь провожали черными, ни о чем не говорящими глазами. Он напряг все силы, чтобы вырваться из этого жуткого сна. И вырвался, вскочив на лавке. За плечо его трясла Акулини:
– Вставай-ка, сынок. Худо девке-то нашей!
– Что? Что с ней?
– Лихоманка у ей. Кровь заразилась. Надо бы за доктуром.
– Я, я, куда бежать?! – Панделис тер кулаками слипшиеся веки.
– Сиди тут-ка со мной. Мало ли чего снадобится. Иван быстрее обернется.
Старуха покликала сына. Тот без лишних слов кивнул и выметнулся из избы. Глухо застучали на дворе копыта коня. Иван даже не стал седлать. До соседнего села пять верст, где живет сельский доктор. Он привезет его, как обычно, на крупе.
Но у доктора Панайотиса в тот день образовалась большая очередь. Ивану пришлось ждать до вечера. Когда на закате короткого осеннего дня доктор Панайотис спрыгнул с крупа коня и вошел в дом, Василики была уже без сознания.
Панделис сидел у ее изголовья, рвал скрюченными пальцами волосы у себя на голове, бормоча что-то бессвязное.
– Я сделаю кровопускание и дам лекарства. – Доктор посмотрел на Акулини. – И уповайте на волю Божью. А как ребенок?
– Дитя донашиваем в печи. – Акулини теребила конец плата.
– Мне этого не понять… – Панайотис махнул рукой. – Завтра навещу. Держитесь, молодой человек! – обратился к Панделису. – Ей сейчас нужна ваша поддержка и сила.
Доктор осторожно вышел из избы. Что-то долго объяснял на повышенных тонах последовавшей за ним Акулини. Снова застучали копыта, кисельным, вязким эхом отдаваясь в ночи.
– Василики, – Панделис взял жену за руку, – ты ведь не покинешь меня и нашего малыша?! Не покинешь, я знаю! Ты еще не придумала, как мы его назовем? А, помню-помню, ты много раз говорила, что он будет нам дан Богом. Значит, Таддеус. Конечно, Таддеус. Ты же не против? Таддеус Анфополус. Красиво звучит. Представляешь, я сегодня во сне делал ему лук и стрелы. Учил стрелять. Почему-то в моем сне он оказался сразу большим. Ну как. Лет пять, наверное. У него черные курчавые волосы и лоб, как у тебя – высокий и чистый. А еще этот стреляка то и дело произносил два своих самых любимых слова. Ты уже догадалась: «хочу» и «когда».
С молоком матери впитал. Он стрелял и стрелял, а я ходил за стрелами, пока не заболело сердце. Даже в глазах потемнело. Чего вдруг? Резануло за грудиной, и подступила тошнота. Таддеус куда-то пропал. Я стал звать тебя, но ты все не шла. И тогда я ощутил какой-то бешеный страх. Но отчетливо помню, что испугался не самой смерти, а то, что могу умереть, не увидев тебя. Василик…
– Давай-ка, милок. Я тут-ка поприберусь. А ты пока на дворе побудь. Простынку ей поменяю. Оботру сердешную уксусной водицей. Иди, иди, погуляй. Не вашего тут мужицкого глаза дело есть. – Акулини взяла Панделиса легонько под плечи и подтолкнула.
Василики не дожила до утра следующего дня. Она умерла перед самым рассветом. Панделис в своем белом от соли сне увидел ее смерть. И самый острый пик боли пережил там. Соль хрустела под ногами, высилась горами вокруг, была растворена в воздухе так, что нестерпимо резало глаза и наливались тяжелые слезы. Может, поэтому, пережив смерть жены во сне, наяву не сошел с ума.
Василики похоронили через два дня на кладбище чужой деревни. Названия которой она так никогда теперь уже не узнает. Панделис положил горсть земли с могилы и отрезанный локон в мешочек, чтобы потом похоронить еще раз, но уже в родных местах.
Для Таддеуса нашли кормилицу в той же деревне. Хоть в этом судьба не отвернулась от Панделиса.
– Можно рядышком? – Иван спросил Панделиса, садясь на лавку. Тот в ответ кивнул. – Я вот о чем подумал: оставайтесь у нас жить. Ну сколько захотите.
– Там, – Панделис кивнул в даль, – отец один остался. А я даже весточки послать не могу. Если он обо всем узнает, то не переживет. Да и здесь оставаться как? Не сегодня, так завтра заявятся жандармы и начнут набирать в амеле-тамбуру. Мне теперь все одно: хоть война, хоть горшок без дна.
– Я пока ехал с доктором Панайотисом, узнал от него, что в Амис два дня назад пришел корабль, по виду торговый, но с военными. Чего-то турки замыслили, а иначе зачем сюда солдат на кораблях отправлять?
– Скажу, чего: они боятся больших волнений и партизан. А еще жандармы плохо справляются с набором призывников.
– Так, стало быть, правильно отец в горы ушел?
– Правильно. А ты знаешь, кто такой Василь-ага?
– Одни говорят, очень мужественный человек. Перехватывает в горах турецкие обозы и освобождает мобилизованных. Другие называют разбойником, дескать, если бы не его нападения, то откупились бы от турок, да и дело с концом.
– А еще этот мужественный человек и разбойник мой старший брат!
– Да ну! – Иван аж подскочил.
– Вот тебе и краба гну.
– А ты чего ж здесь?
– Да знал бы кто, как жалею теперь. А по поводу откупных я тебе так скажу. Турки не дураки. Они заломили цену, которую могут осилить только богатые, а что делать бедным или середнякам? Хорошо, если село крепкое и старейшины мудрые, то всех откупить попытаются. Но большинство будет угнано в Пирк. Многие дотуда не дойдут – помрут голодной смертью, других на месте заморят.
– Чего они так ополчились?
– Я в этом не силен. Но слышал от отца, что завидуют нашему богатству. Поэтому всех хотят истребить и присвоить себе состояние.
– Вот зря с отцом в горы не пошел. Вот зря! – Иван хлопнул себя по колену.
– А со мной пойдешь? – Панделис посмотрел сузившимися глазами.
– Это куда ж с тобой? К Василь-аге?
– Нет, – мотнул головой Панделис, – я хочу начать свою войну. А не приходить к брату с пустыми руками. Так пойдешь?
Иван ворочал во все стороны изумленными глазами, нервозно почесывая подмышки.
– Ух-х ты!
– Таддеуса определили. Из меня помощник здесь никакой.
– Эт точно. Я людей знаю, – кивнул Иван, – лучше своих вырастят.
– Тогда слушай меня внимательно. – Панделис наклонился к уху Ивана и отрывисто зашептал.
Глава 3
Глухой ночью, когда Акулини легла спать, когда вороны на дубу угомонились, а полная луна, похожая на кормилицу Таддеуса, вышла из-за горы, Панделис и Иван запрыгнули на спину коня. Животное удивленно мотнуло головой, обреченно фыркнуло и направило шаг в сторону чернеющей дороги.
– Тихо, тихо, Сигнал. – Иван гладил коня между ушей. – Не разбуди мать. А то нам такого всем будет!
– На войну едет человек, турок с ружьями не боится, а матери пугается. Чудны вы, русские.
– Хоть смейся, хоть плачь. Отец-то у меня грек. И вроде бы по-своему жизнь разумеет, а матери моей лишний раз на глаз тоже не шибко показывался. Так ведь и сбежал к Василь-аге так же ночью, ничего не сказав. Выходит, переплавила она его.
– Может, тоже в печь на лопате сажала, чтобы по-русски думать начал? – усмехнулся Панделис.
– А не может, а точно. В отца как-то хвороба вцепилась, да так крепко, что доктор Панайотис только руками развел. Уповайте, дескать, на Бога. Может, смилуется. Так мать ему: мол, на Бога-то надейся, а сам борись. Обмотала отца чем-то да и засунула в печь.
– Это как же?
– Да вот так. Знамо, не одна, подружку свою, бабку Аниту, кликнула. Вдвоем и затолкали. Потом мать запела, я тебе уже говорил, чтобы время отмерить. Через какое-то время вытащила. У отца глаза, что угли граненые – выкатились из орбит. Рот раскрывается, а орать не может. Ну, мать с него всю потную одежду сняла, в чистое одела да давай чаем с медом поить, а потом уже на печь. Через два дня Бог и смиловался.
Они неторопливо двигались по дороге еще с час, пока не показались огни ближайшего села. Сигнал неожиданно фыркнул и замотал мордой.
– Это куда же мы собрались? – Из темноты показалась фигура доктора Панайотиса.
– Бабушку проведать! – раздраженно ответил Иван.
– Бабушки в такое время спят.
– А вы куда в такое время, доктор? – Панделис высунулся из-за плеча ехавшего впереди Ивана.
– А куда глаза глядят да ноги идут.
– Чего так вдруг? – спросил Иван.
– Вчера в больницу пришли солдаты и сказали, в общем, что моя практика в этом месте завершена. И знания мои нужны будут на марше. Вы понимаете, о чем я? Они меня забирают в амеле-тамбуру. И им плевать, кто останется здесь лечить людей. Пришло время дьявола. – Доктор перекрестился.
– Солдаты, говорите?
– Да. Пехотинцы. Петлицы нефтяного цвета. Есть даже офицеры. Да мало того, слышал своими ушами германскую речь.
– Значит, германцы тоже среди них? – Панделис наклонился к доктору.
– Тоже.
– Прекрасно. А где они расположились?
– Чего это вы задумали, молодые люди?
– Ну, мы, положим, молодые. Но и вы, доктор, не слишком старый, – вмешался Иван.
– Мне тридцать пять. Вполне подхожу для мобилизации.
– А чего вы умеете? – спросил Панделис.
– Лечить людей. Этого мало? Ну, еще говорю по-немецки.
– По-немецки?! – Панделис спрыгнул с коня и пошел рядом. – Так-так.
– Я учился в германской военной академии на врачебном отделении, – закивал Панайотис. – Так вы куда путь держите? Не в горы к Василь-аге?
– Пока нет. Но планы у нас с ним одинаковые. И где, говорите, расположились военные?
– Так в нашем селе и расположились. Мою больницу оборудуют под комендатуру.
– Хорошо. – Панделис приобнял доктора за плечо. – Теперь слушайте мой план, доктор.
Два турецких пехотинца на крыльце бывшей больницы несли караул. Один сидел на перилах, покачивая ногой, и грыз орехи, второй расположился в кресле-качалке и просто спал под убаюкивающий скрип дубовых дуг. Винтовки стояли крест-накрест, подпирая входную дверь. Из окна рабочего кабинета майора Карла Бекманна падал на опавшие листья мутный свет керосиновой лампы. Отчетливо была видна лысина немца, корпевшего над бумагами. Он что-то недовольно бурчал, то и дело поглядывая на ленивых турецких солдат. Но те демонстрировали непоколебимую восточную расхлябанность, и в конце концов майору просто надоело тратить свой словарный запас. Он приглушил свет, выпил пару рюмок коньяку и отправился спать.
– Доброй ночи вам, отважные люди! Да продлит всемогущий Аллах ваши дни, возблагодарив за верное служение!
Турки было встрепенулись, но, завидев вышедшего из-за деревьев доктора Панайотиса, вернулись на прежние места.
– Чего это вам не спится, доктор? – бросил один из них.
– Я к вам с огромной просьбой, солдаты! – На слове «солдаты» Панайотис сделал пафосный акцент. – Только вы мне можете помочь!
– В чем дело? Давайте уже вываливайте, пока мы добрые!
– В двадцати метрах отсюда лежит тело человека. Похоже, он мертв. А может, просто мертвецки пьян. А может, и то и другое.
– Ну и что?
– Правильный вопрос, джентльмены! Мне кажется, я знаю этого человека. Он известный купец. Богат и всегда носит на поясе кошель с золотом. Вы не могли бы помочь мне его донести прямо до этого крыльца, где вы сейчас находитесь?
– Купец, говорите? А ну, – караульный бросил грызть орехи и пнул развалившегося в кресле товарища, – просыпайся.
Пехотинцы быстро сбежали по ступеням крыльца и буквально бросились в темноту, куда указывал доктор. Гдых! Два коротких сухих удара. Фески летят с голов. Ноги неестественно подворачиваются. Тела тяжело падают на осеннюю крепь.
Иван и Панделис отбросили в сторону дубье и вопросительно посмотрели на доктора.
– Чего смотрим? Хорошие удары. Акцентированные. Думаю, с полчаса пролежат тихо. Переодевайтесь. Чего встали? Потом затащим их. И не забудьте их документы. Вы теперь – они. Понятно?
Через несколько минут Панайотис стучал в окно своей бывшей больницы. Свет керосинки усилился, показалось хмурое лицо майора. Прищурившись, он разглядывал темноту, пока не узнал доктора, за спиной которого ленивым затылком маячил турецкий пехотинец. Когда дверь распахнулась, Панайотис быстро затараторил о каких-то лекарствах, случайно забытых на какой-то дальней полке. Он худой грудью оттер майора от двери, следом в помещение ввалились Иван и Панделис.
– Извините, господин майор. Вот тут. – Неожиданно Панайотис оказался за спиной немца. – Еще раз извините, дорогой Карл. – Веревочная петля затянулась вокруг шеи. – Триагулум мортис – треугольник смерти. Все кончится очень быстро. Падайте, майор, вы сражены!
Немец с хрипом повалился под ноги грекам, разбрызгивая белую пену с губ. Руки вывернуло судорогой, глаза вывалились из орбит, словно гнилые яблоки.
– Чего? Какой треугольник? – Иван подошел к графину с коньяком.
– Вы русский? – в свою очередь спросил доктор, кивнув на коньяк. – Долго объяснять про треугольник. Есть место, где сходятся кровяные токи. Не надо обладать особенной физической силой, чтобы отправить человека к праотцам. Где его форма? Ага, вижу. – Панайотис подошел к стулу, на котором аккуратно висела униформа немца, и стал торопливо переодеваться. – Не забудьте забрать содержимое сейфа, там наверняка патроны и кое-какие ценности.