Танковая бригада рванулась вперёд сразу же после того, как смолкли наши орудия. Надо бы идти в бой с поддержкой пехоты, но ждать было нельзя. Уже не первый раз здесь, в районе реки Халхин-Гол, комкор Жуков бросал танки и бронемашины в бой без пехоты, вопреки боевым уставам Красной армии и существовавшим законам тактики и стратегии войны.
Волохову позвонил сам Жуков и спокойным голосом приказал:
— Вперёд. Никого не ждать. Взять высоты 7 и 12.
— Слушаюсь, товарищ комкор!
Волохов давно уже перешёл служить в другой подвижный род войск. Скучал, конечно, по коням, но... Всему своё время. За техникой, понятно, будущее.
Машина комбрига Волохова шла в середине танкового строя бригады, так полагалось по тактике боя. Впереди горели наши танки, но несколько машин уже ворвались на батарею и смяли пушки противника.
В основном в бригаде были лёгкие танки БТ-7М, быстрые, хотя и не очень защищённые от артиллерии. Волохов десяток лет служил танкистом, обучился особенностям танковых боев, и многое уже знал про этих бронированных коней.
Командирской машиной был средний танк Т-28 с мощной пушкой. Таких танков в бригаде было совсем мало. Соединение комбрига Волохова, недавно переформированное для переброски в армейскую группу комкора Жукова, оставалось ещё недоукомплектованным. Немногим более сотни боевых машин — для танковой бригады мало. Но Волохов, опытнейший командир, привык воевать тем, что есть. И хотя знал, что приказы начальства надо выполнять, не раздумывая, успевал всё обдумать и взвесить. И понимал, что в данной обстановке надо стремительно наступать. Не дожидаясь пехоты! Задержка даст возможность японцам собраться с силами, восстановить и укрепить оборону.
Лавина танковой бригады навалилась на укрепления противника. Несколько десятков машин горело, танковые пулемёты не умолкали ни на минуту. Бронированные машины останавливались, разворачивая башни, стреляли вдоль японских траншей. Лупили по круглым противотанковым японским ямам и били именно сбоку и сзади, откуда те были не защищены.
Линия обороны, оборудованная дотами и блиндажами, местами горела. Наши танкисты, выбравшиеся из подбитых машин, врукопашную дрались во вражеских траншеях... Грохот, стрельба, огонь и дым стояли невообразимые.
Справа и слева от бригады Волохова грохотали танковые и механизированные части соседей, прорывая оборону врага. Танк комбрига шёл впереди, за ним устремились остальные. Батальоны бригады, прорвав оборону противника, стремительным маршем прошли на указанный рубеж. Захватили две высоты, плацдарм, на котором должны были закрепиться, завершив окружение группировки противника. В кратчайший срок надо было закопать танки в землю, чтобы они могли вести огонь из укрытий и в любой момент снова выехать из ям и начать наступление.
К вечеру всё было сделано. Волохов с комиссаром и начальником штаба бригады обошли всех командиров батальонов и рот, осмотрели машины. Часть подбитых танков, те, у которых перебиты гусеницы, были уже восстановлены и приведены с поля боя.
Тёмная августовская ночь поглотила и растворила в глухой мгле ужасы военной трагедии. Тысячи обгоревших и изуродованных трупов, оставшиеся на полях сражений, в развороченных траншеях, у перевёрнутых пушек и в обгоревших танках, исчезли во тьме ночи, будто их и не было никогда.
Но вот из-за облаков вышла луна, круглая и яркая, и неестественность смертоносной войны людей снова стала зримой и очевидной. В свете луны, бледном и синеватом, мёртвое поле брани выглядело ещё более мёртвым и недвижным.
— Товарищ комбриг! Прибыл командующий армейской группой комкор Жуков! — Это доложил запыхавшийся офицер связи, совсем молодой Селиванов.
— Где он?
— Вон там, у танковых окопов, стоит его легковушка.
Волохов поспешил напрямую через бугор, сбежал со склона и чётким шагом подошёл к командующему.
— Товарищ командующий армейской группой! Танковая бригада выполнила поставленную вами задачу. Батальоны окопались, танки в укрытиях, готовы к бою и дальнейшему наступлению. — Волохов докладывал, приложив ладонь к фуражке. После слова «готовы» чуть было не сказал к «обороне и дальнейшему наступлению», что было бы более точно. Но вовремя заменил слово, что сути, конечно, не меняло. Комбриг знал в каком напряжении находится комкор, не спавший трое суток, и, понимая его отношение к «обороне» в данное время, очень даже вовремя нашёл более нужное слово.
Воюя с этим полководцем, точнее, в его подчинении, всего несколько дней, Волохов всей своей военной сущностью понял, почувствовал что это — стратег наступления. Все дни и ночи, что соединение Волохова находилось здесь, шла неутомимая, не прерывающаяся ни на минуту военная работа. Перегруппировка, бросок, манёвр и снова бросок в наступление, перегруппировка, манёвр, снова удар по противнику. И каждый раз как-то по-новому, в другие, определённые, наиболее уязвимые места обороны неприятеля. Причём места, по которым производились удары танковых и мотоброневых соединений, всегда были очень точно определены. Оборона оказывалась прорванной. Волохов уже понял, что этот генерал умеет стремительно и несокрушимо наступать.
— Знаю, комбриг, знаю! Здравствуйте. — Рука у Жукова была крепкая, ладонь широкая, жёсткая и сухая. — Где воевали в первую мировую? — Он видел густую седину в волосах Волохова, высокого и крепкого, но уже немолодого военачальника.
— На Юго-Западном фронте.
— У кого? И кем?
— Воевал я, товарищ комкор, командиром эскадрона у генерала Маннергейма.
— Знаю этого генерала, комбриг! Я на том же Юго-Западном в шестнадцатом воевал, в десятой дивизии. А Маннергейм командовал двенадцатой.
— Так точно, товарищ комкор!
— Был я тогда юным унтер-офицером, но про вашего Маннергейма слышал. Известный был генерал. И солдат своих берёг... Но потом, в восемнадцатом, он воевал против финской Красной гвардии. Значит, против нас. Победил тогда. Считается нашим врагом. Так что лучше вслух его не вспоминать.
Жуков с улыбкой посмотрел на комбрига, прошагал вдоль танковых окопов, размеренным быстрым шагом. Волохов шёл рядом, чуть отставая.
— То, что у вас выезд из каждого окопа отлогий, аппарель длинная, это хорошо. — Комкор переменил тему. — Очень хорошо! Не поленились танкисты, зато не будет задержки. Длинная аппарель, это гарантия, что не будет пробуксовки. На крутых выездах даже, бывает, и танки буксуют...
Обошли окопы всего первого батальона. За Жуковым и Волоховым шагали ещё четыре офицера. Тактично отстали на несколько шагов. Один из них — комбриг. Возможно, начальник штаба армейской группы Богданов. Волохов прежде ещё не видел его в лицо и не знал, он ли это. Пожалуй, он. Кому же ещё быть рядом с командующим в такой инспекционной поездке по переднему краю?
— Значит, так, комбриг Волохов! — Жуков остановился, повернулся лицом к нему. — То, что вы потеряли до трети танков и людей, знаю! На то и война. Задачу выполнили. К утру получите новый приказ!
— Слушаюсь, товарищ комкор!
Автомобиль, американский «форд», на котором прибыл Жуков, догнав командующего, подъехал. Комкор, садясь, в машину, на миг замер, обернувшись, словно хотел что-то сказать танкисту-комбригу, но только кивнул головой в ответ на отданную ему честь, и сел в чёрный поблескивающий под лунным светом «форд».
...Ночь. Сквозь широкое круглое отверстие в куполообразном потолке монгольской юрты видны яркие звёзды. Надо бы выспаться. Под утро, возможно, поступит приказ в бой. Жуков ждать не будет.
Ещё не совсем понятно, почему комкор сделал паузу, замкнув котёл окружения, а не приказал сразу же ночью расчленять окружённую группировку японских войск. Чтобы с рассветом обрушить на неё снаряды и авиабомбы, приступив к уничтожению. Видимо, всё-таки счёл ударные силы пока недостаточными. Сейчас наверняка разослал порученцев, накручивает телефон... И к утру соберёт всё, что можно, и приказ о наступлении будет. Ждать Жуков не станет ни часа.
Волохов сел. Походная койка заскрипела под ним. Уже было понятно, что не заснёт. Темнота оставалась не совсем полной. Свечение звёзд и косых лучей месяца через отверстие вверху юрты позволяло различать предметы.
...Волохову вспомнилась такая же звёздная и августовская ночь в теперь уже далёком двадцатом. Когда он со своим конным полком совершал марш через украинскую степь. Опасная могла возникнуть ситуация. Очень опасная. Но его тогда спасла осторожность, привитая ему вместе с военной наукой от генерала Маннергейма, которого вот даже сам Жуков сегодня вспомнил добрым словом. Внимательное, чуткое отношение к возможной опасности вместе со знаниями по военному искусству тщательно и методично передавал своим офицерам барон Густав. И его труды не пропали даром. Это правило стало уже чертой характера у Волохова и не раз спасало его и его людей от беды.
И тогда, в двадцатом, в степи под Каховкой, он не зря выслал полувзвод в глубокую разведку. Не зря. Терещенко с разведчиками вернулся через четыре часа, как Волохов и предполагал.
— Товарищ комполка! — Терещенко был встревожен. — Впереди серьёзные силы противника! Наверно, надо колонну сразу повернуть в сторону...
— Ты доложи обстановку, а решать буду я! — Волохов даже немного разозлился.
— Вы были правы, товарищ командир! Там кавалерийское соединение, не меньше бригады...
— Где?
— В пятнадцати верстах отсюда.
— А чего ты так волнуешься?
— Так они же на конях! И их очень много. Огромная балка вся в палатках и кострах. Мы считали, считали... В общем, не меньше двух тысяч сабель!..
— А ты не ошибся?
— Да нет, не я один. Все считали и пересчитывали.
— Они вас заметили?
— Думаю, нет...
— Что значит, «думаю»?! Ты что! Не помнишь приказа?
— Товарищ командир! Наверно, не заметили, но когда мы уходили рысью, их разъезд показался. После этого мы сразу и скрылись за бугром.
— Семенцов!
— Я, товарищ командир!
— Передай в голову колонны: остановиться. Командиров эскадронов — ко мне.
— Есть!
...Девятнадцать лет прошло с той поры, а он помнит всё, как будто это было вчера. И как провёл он тогда быструю и эффективную тактическую операцию. Отправил в качестве приманки полуэскадрон и заманил белых в засаду. Это были регулярные войска генерала Врангеля. Увидев с полсотни красных всадников, они бросились в погоню. Их понеслось раза в три больше. Всё было разыграно так, что у противника не оставалось сомнений: красные на лагерь натолкнулись совершенно случайно... Иначе бы и не получилось.
Проскакав пять-шесть вёрст, белые кавалеристы, увлечённые погоней, стремительно втянулись в отлогую балку за уходящей «приманкой»... И тогда со всех сторон ударили пулемёты...
Была такая же яркая луна. И в мертвенном полумраке августовской ночи полк Волохова положил тогда в степи больше сотни конников противника.
Немало подобных операций проводил в Первой мировой генерал Маннергейм. И его офицеры, воевавшие потом и в той, и в других войнах, широко использовали его многообразный и остроумный тактический опыт. Осторожность, одновременно с военной дерзостью, творческий поиск неожиданных военных решений, совершенное знание исторического опыта, всё это стало неотъемлемой, органической частью каждого офицера, прошедшего военную, боевую школу у генерала Маннергейма.
...Луна, роняющая свет через верхнее отверстие юрты, была очень похожа на ущербную, узкую луну той далёкой ночи двадцатого. Хотя здесь совсем другой край земли...
Рядом на низком деревянном столике стоял полевой телефон. Комбриг покрутил ручку.
— Лагутина.
— Есть, товарищ первый, — ответил телефонист.
— Слушаю, Лагутин.
— Не спишь?
— Нет, товарищ первый.
— Зайди.
— Есть.
Волохов выглянул из юрты, два часовых прохаживались поодаль.
— Скажите Белову, чтобы принёс чаю.
— Есть, товарищ комбриг!
Волохов, глядя на небо, усыпанное звёздами, с этим очень жёлтым, узким месяцем, с хрустом потянулся. Вернулся в юрту, сел. Зажёг фитиль керосиновой лампы. Пламя показалось ослепительно ярким, хотя снаружи через войлочные стены света, конечно, видно не было.
— Разрешите, товарищ комбриг?
— Да. Спасибо.
Ординарец красноармеец Белов принёс чаю. Расставил кружки, на всякий случай три штуки. Потому что комбриг редко чаёвничает один. Поставил алюминиевую миску с кусковым сахаром, уже поколотым на мелкие кусочки. Другую миску — с чёрным и белым хлебом и с брусочками масла на хлебе.
— Тушёнку открыть, товарищ комбриг?
— Не надо, Коля. Всё. Иди спать.
— Слушаюсь, товарищ комбриг! До свиданья.
— Доброй ночи, Коля.
Чай был заварен в заварном литровом фарфоровом чайнике. Чайник круглый, как шар, и белый. Кипяток — в алюминиевом трёхлитровом чайнике с длинным птичьим носом. Волохов налил себе крепкого чаю. Сел на табуретку. На прочной деревянной солдатской табуретке ему всегда было удобно сидеть. Надёжно.
— Разрешите, Денис Андреич?
Начальник штаба бригады Лагутин, крупный и широкоплечий блондин, дело своё штабное знал хорошо. Воевать умел и порядок в бригаде, да и среди штабных, держал жёстко. Потому Волохов и взял его с собой в эту бригаду. Переформированную из другой, которой до этого командовал Волохов, тоже на Востоке, но всё-таки не рядом. Расстояния-то тут немалые. В Благовещенске волоховскую прежнюю перекроили. Два батальона вошли в новую бригаду, кое-что добавлено из резерва. Необстрелянные подразделения и части разбавили опытными. Особенно командирами, воевавшими в тридцать шестом в Испании. Ну, а если — участники Гражданской или мировой, то тем паче. Лагутин был жёстким командиром и, несмотря на свои неполные тридцать, осторожным и рассудительным при принятии решений. И этим он нравился комбригу.
Лет прошло много после боев, — и мировой, и Гражданской. И Волохов изменился. Усы разбавились сединой, стали из чёрных тёмно-серыми. И не закрученными, а короткими, подрезанными. Густая шевелюра побелела наполовину.
Тёмно-зелёная генеральская гимнастёрка с красным ромбом в каждой петлице, фуражка, слегка набекрень. Он оставался таким же несгибаемым, и его гвардейский высокий рост, как прежде, выдавал его наблюдателям противника. И он вынужден был пригибаться при перебежках, при входе в низкий блиндаж. Среди царских гвардейцев почти все были такого роста. И только барон Густав — на голову выше всех...
И, как прежде, Волохов ценил в офицерах те качества, что и в гвардейской кавалерии. Смелость и товарищеская надёжность, образованность и порядочность. Так и подбирал себе командиров и в Красной армии. Но... в Красной... это получалось с трудом. Только к концу тридцатых появились обученные выпускники красных командирских школ и училищ. Их называли командирами, но не офицерами. А с воспитанием и честью дело оказалось сложнее. Таких было ещё меньше. Благородных офицеров-дворян уничтожили или выгнали после революции. Хотя война всё-таки формировала характеры, бои закаляли людей. И изменяли их. Но не всегда в лучшую сторону...
— Входи, Семён Иваныч, наливай чайку. Горячий и свежезаваренный.
— Спасибо, товарищ комбриг.
Молча выпили по кружке крепкого чая, не спеша и причмокивая. Лагутин знал, что комбриг попусту болтать не любит. Когда захочет, сам всё скажет.
Волохов отодвинул кружку, внимательно посмотрел на лампу, потом вдруг снял с неё стекло. Пальцами левой руки стряхнул с фитиля нагар, предварительно прикрутив фитиль, затем вернул стекло на место.
— Ну что, Семён, с утра, пожалуй, по коням?
— Я тоже так думаю, товарищ комбриг. Не даст наш командующий застояться нашим железным коням.
— Не даст, это точно. И хорошо. А работы много лишней... уж так на войне всегда. Только окопаешься, машины укроешь, юрты поставишь, и — снова вперёд.
— Так, Денис Андреевич!
— Начальника тыла проконтролировал? Батальоны всем обеспечены? Горючее, огнеприпасы, всё остальное?
— Так точно, товарищ комбриг! Танки заправлены, снаряды, патроны, всё в боемашинах. После ужина в батальонах выдан сухой паёк на завтра.
— Если с утра приказа в бой не будет, сухой паёк не расходовать, покормить горячим завтраком. Походные кухни не свернули?