А все огневые точки, бревенчатые доты и позиции артиллерии были закрыты сверху сетками, заложены поверх сеток еловыми ветвями. Да ещё и засыпаны снегом. Люди ночь не спали после прибытия сюда. Все трудились, создавая маскировку, укрепляя позиции. Не выспались. Зато многие живы остались, а бомбы пропали у русских впустую, только лес переворотили. Потому как бомбили почти наугад. Обстоятельность и аккуратность выработались у него с годами долгой службы. Он и поседел со своими соратниками. С такими, как фельдфебель Хейкка или майор Салмио.
Может быть, излишняя его обстоятельность иногда и не позволяла его полку вырываться вперёд первым. И в учениях, и в разных переходах. А теперь и в войне. Наверно, потому он, уже полковник, опытный и бывалый, давно и командует своим полком. Его однокашники, да и те, которые много моложе, — тоже полковники — командиры дивизий и более крупных соединений. Полковник Экхольм уже командует войсковой группой. Другие... Но всё это Пяллинена не только не волновало, даже интересовало мало. Он, разумеется, хотел бы повышения, как всякий офицер. Но не ждал этого. Не следил за повышением других. Просто воевал.
Он, конечно, боготворил своего главнокомандующего. Гордился, что с давних времён воевал в его подчинении. Что личную награду имеет от фельдмаршала Маннергейма. Револьвер, вручённый ему, тогда ещё генералом, Маннергеймом в далёком восемнадцатом. В конце Освободительной войны. Гордился очень. Внешне, конечно, не подавал виду. И вовсе не ждал от главкома повышений за свою, очень добросовестную, упорную и отважную, военную работу. Просто воевал.
Три ночи вот не спал. Первые две — по делу. После артобстрела тяжёлой артиллерией противника батальоны всю ночь приводили в порядок линию обороны. Провёл небольшие перестановки подразделений. Вторую ночь работал с личным составом, разбирался с документами. Изучал последние сводки, присланные фельдсвязью, принесённые из штаба дивизии лейтенантом-фельдъегерем.
А третью ночь пил коньяк. Тут сам Господь велел, как говорится среди солдат. Гостинцы для фронта от главнокомандующего надо принимать с благодарностью. И с уважением. Вот и пропьянствовал всю ночь. Перед рассветом выпил чаю два чайника — литра два. И целый день провоевал, подавая команды по телефону из штаба и пробираясь из батальона в батальон. Прямо во время боя. Под огнём противника. Такая вот весёлая жизнь у командира полка на передовой. Не соскучишься.
Он сидел за небольшим своим столиком с полевым телефоном в натопленном штабе — полуземлянке-полудомике, — углублённом в землю, как блиндаж.
Наступила ночь, бой уже часа два как утих. Он не стал вызывать денщика, который был где-то рядом, положил в гудящую железную печку пару поленьев, сел на походную раскладушку, застеленную солдатским тёмно-серым одеялом. Он, как и Маннергейм, — а об этом, про главкома, многие в армии знали, — везде возил с собой свою койку-раскладушку.
Она заскрипела под ним, словно жалуясь на что-то. Перед глазами закачалась стенка из серых неотёсанных брёвен, покачнулась печка, топку которой он только что закрыл. Сон сморил его, сильного, но изнурённого военной работой, седого воина.
...— Господин фельдмаршал! — вошёл первый адъютант капитан Энкель. — К вам полковник Сииласвуо.
— Просите!
— Здравия желаю, господин фельдмаршал! По вашему вызову прибыл!
— Здравствуйте, господин полковник! Присаживайтесь.
— Благодарю.
— Докладывайте подробности.
— Сто шестьдесят третья дивизия противника, окружённая нашими силами в Соумуссалми и западнее Хилконниеми, явно готовится к прорыву. По данным моей разведки, зашевелились, перегруппировываются, идёт движение. Сорок четвёртая мотодивизия красных, о которой вы знаете, уже частично продвинулась для поддержки окружённых частей. Дополнительно приданная вами артиллерия расставлена по позициям.
— Всё правильно. В рождество они и попробуют прорваться. Полагая, что у нас всё-таки праздник. Да и ждать им некогда в окружении. Встретим их. Надо твёрдо удержать оборону, одновременно используя мелкие мобильные отряды.
— Как обычно?
— Да. Надо совсем перерезать сообщение и всякую связь между основным составом сто шестьдесят третьей и частями возле Хилконниеми. Они будут прорываться. И когда они иссякнут, измотанные нашей обороной, а это будет примерно через двое суток, мы и ударим всеми имеющимися там силами, — фельдмаршал с полминуты помолчал. — Если вам всё ясно, действуйте, господин полковник. А мы не дадим подойти к ним на помощь сорок четвёртой дивизии.
— Слушаюсь!
— Вы подтвердили мои предположения об их попытке прорыва. Теперь есть полная ясность.
— Разрешите идти?
— Успеха вам, господин полковник!
— Благодарю, господин фельдмаршал!
Моложавый и крепкий Сииласвуо ушёл, щёлкнув каблуками. Фельдмаршал взял со стола дымящуюся гаванскую сигару, толстую и крупную, и глубоко затянулся. Дым был медово-ароматный, горьковато-терпкий и одновременно со сладковатым привкусом. И синий.
Подошёл к карте на стене.
По всей линии обороны с приближением Рождества положение более или менее стабилизировалось. На Карельском перешейке, как и по всему фронту, противник потерял людей и техники в несколько раз больше, чем обороняющаяся финская армия.
Это понятно, противник наступает, штурмует, потому и потери. Но... теряя живую силу и технику, красные почти не продвинулись, точнее, совсем немного продвинулись на финскую территорию. Многие их жертвы оказались неоправданными.
Фронт растянулся на огромное расстояние — от финского залива почти до самого Северного Ледовитого океана. На отдельных участках батальон или даже рота финнов сдерживали натиск целой дивизии, а то и двух. Конечно, сама природа помогала. И скалы, и леса. Да и трескучий мороз этой зимы стоял на стороне Маннергейма. Его воины были лучше подготовлены к зимним условиям войны и намного легче переносили морозы. Всё-таки родная, привычная стихия.
Да и на море береговые батареи отразили натиск русских кораблей. Советские крейсеры не смогли близко подойти к финскому берегу. Тяжело досталось батареям Койвисто. Русские линкоры и крейсера обстреливали их. И авиация бомбила. А они, как и другие береговые батареи, не подпустили русских к финскому берегу. И на Ладоге тоже береговая артиллерия не только держит оборону с озера, но и серьёзно помогает огнём сухопутным частям.
Всё это постоянно существовало, двигалось, гремело и стреляло в напряжённом сознании фельдмаршала. И постоянно систематизировалось, обобщалось в его мозгу.
Он помнил всё, до мелочей. Сказывался огромный военный опыт боевого генерала, исключительная тренированность памяти и блестящая теоретическая подготовка. Умение политически осмыслить ситуацию и сделать единственно точные, не только военные, но и политические, психологические ходы — в приказах, в печати, — высоко поднимающие боевой дух армии в тяжелейших условиях. Когда армия противника многократно превышает свою и в людях, и в технике.
Он постоянно анализировал, просчитывал, взвешивал, систематизировал. Выстраивал общую стратегию войны, принципы тактических действий. И отдавал исполнение тактических операций своим командирам частей и соединений. Постоянно и внимательно выбирал и продвигал талантливых и убирал тех, кто слабее. Одновременно осуществлял полный и детальный контроль за всем ходом войны: боевые действия, снабжение армии, защита городов от авиации и многое, многое другое.
Он воспринимал свою армию и страну как единый живой организм и буквально ощущал не только тревогу, но и боль там, где появлялась опасность прорыва противника или опасность больших потерь. И заранее упреждал, принимал меры, помогая своим генералам и полковникам, особенно майорам и капитанам, которые, порой, принимали командование соединениями и группами, где командиром должен быть генерал.
Уже сейчас, после трёх недель войны, он прекрасно понимал, что эта война не должна, не может быть долгой. Леопард, даже очень смелый, ловкий и сильный, не может воевать со слоном. Он должен убежать от слона, иначе тот его растопчет. Но леопард убежать может. А Финляндии убегать некуда. Поэтому нужен мир. И вот сейчас, жестоко воюя за свою землю, не щадя жизней своих сынов, Суоми отвоёвывала право на заключение мира с Советской Россией. И чем дольше он, Маннергейм, сумеет удержать Красную армию, чем больше будет у неё потерь, тем менее тяжёлым и кабальным будет будущий мир. А что мир вскоре будет, фельдмаршал не сомневался. Иного выхода нет, он это прекрасно понимал.
Он, как никто другой, знал русскую армию, ресурсы России, Советского Союза. Знал психологию и русских, и финнов. И имел поистине уникальную собственную подготовку, образование и опыт, наложенные на редкий природный дар интуиции и предвидения. И вряд ли кто-либо иной, если бы вдруг не было в истории Финляндии Маннергейма, смог бы вообще развязать эти смертельные военно-исторические узлы для Суоми, как это сделал он, Маннергейм. И в восемнадцатом. И в тридцать девятом. И во Второй мировой войне.
Он изучил военные конфликты Советского Союза. И, прежде всего, с японцами на Халхин-Голе. Он знал, что японцы — серьёзные вояки. И понял, что в дальневосточной операции военное руководство красных действовало талантливо, а не так, как это делалось здесь, в Зимней войне с Финляндией. Как будто Господь помог ему, что советским фронтом в Зимней войне командовал не генерал Жуков, который в это время руководил группой войск, расположенной в Монголии, а маршал Ворошилов. Но его, вскоре после войны с Финляндией, Сталин сместил с должности Народного комиссара обороны СССР.
Маннергейм был уверен, что справился бы со своей задачей обороны страны при любом полководце у противника. Но и понимал, насколько ему помогают, мягко говоря, не талантливые действия советского командования. Знал, что их ошибки вызваны многими причинами. Но, во многом, и его делами. Русские бросали в бой новые дивизии, которые увязали в снегах и лесах, атакованные финскими мобильными лыжными отрядами, партизанами, и не доходили до фронта. До окружённых своих частей, им на выручку. Он понимал по этим мало продуманным действиям русского высшего командования, что оно не ожидало такого мощного и стойкого сопротивления финнов. С глубоко эшелонированной обороной. С его линией «Маннергейма». С контратаками и контрударами даже крупных сил. Ему было очевидно, что высшее военное командование СССР в определённой степени растеряно.
Но фельдмаршал был далёк от иллюзий. Он понимал, что Сталин, умный, жёсткий и цепкий, не даст ему хорошего мира. А мир ему, Маннергейму, был необходим. И надо смертельно биться за каждый пункт в будущем мирном договоре. За каждую букву. Биться в тяжёлой и кровавой схватке, которую надо остановить. Потому что каждая буква в этом будущем договоре, это — финская земля. И будущая жизнь и процветание финского народа. Его народа.
Фельдмаршал встал, нажал кнопку звонка.
— Господин фельдмаршал?
— Машину к подъезду! Едем на передовую.
— Слушаюсь!
Позже, уже после заключения мира с Финляндией и окончания войны, состоялось заседание главного военного совета Народного комиссариата обороны СССР по итогам войны.
Сталин курил трубку и расхаживал по кабинету. За длинным столом сидел, ближе к Сталину, председатель этого совета первый маршал Советского Союза Ворошилов, начальник Генерального штаба Красной армии Шапошников. Весь длинный стол был заполнен сидящими по обе его стороны людьми в костюмах или военной форме.
— Что же помешало нашим войскам приспособиться к условиям войны в Финляндии? Наша армия, наши военачальники не сразу поняли, что в Финляндии не будет военной прогулки, как это было в Польше. — Сталин говорил спокойным глуховатым голосом, со своим обычным лёгким кавказским акцентом. — Давно пора было покончить с хвастовством о непобедимости нашей армии, непобедимых армий не бывает! Надо помнить слова Ленина, что разбитые или потерпевшие поражение армии очень хорошо дерутся потом.
Сталин сделал паузу, затянулся из трубки, сделал ещё два шага вдоль стола:
— С психологией — «шапками закидаем» — надо покончить! Что помешало нашему командному составу вести войну в Финляндии по-новому, не по типу Гражданской войны? Что помешало? — Сталин пристально посмотрел на Ворошилова, тот хотел встать, Сталин понял это и сделал жест рукой. — Нельзя сегодня вести полки на «ура» на противника, сидящего в окопах, имеющего артиллерию и танки. Такой противник, бесспорно, разгромит наступающих. Почему прекратили выпуск автоматов Дегтярёва? — Сталин опять сделал паузу, прошёлся, — Товарищ Устинов?
Быстро встал совсем молодой, стройный и высокий генерал — нарком вооружения:
— Было принято решение доработать, поскольку двадцать пять зарядов, ёмкость магазина пистолета-пулемёта Дегтярёва, сочли недостаточным. Теперь совсем недавно сконструирован другой автомат, ёмкость его магазина — семьдесят один патрон, в скором времени мы его пустим в серию. Сейчас идёт доработка. Это другой конструктор. — Нарком не назвал фамилию Георгия Семёновича Шпагина из соображений секретности. Сталин это понял. Хотя и — совет наркомата обороны, но такие сверхважные для государства вещи при большом количестве людей не произносили вслух.
— Это хорошо, — согласился Сталин, — но надо ускорить.
— Слушаюсь, товарищ Сталин! — Устинов сел.
— Почему у нас нет миномётов? Это не новое дело. Ещё в эпоху империалистической войны немцы спасались от западных и восточных войск — наших и французских — главным образом минами: людей мало — мин много. Двадцать четыре года прошло, почему у нас до сих пор нет миномётов? — В голосе Сталина, внешне совершенно ровном и спокойном, возникли едва заметные нотки раздражения.
Все сидящие за столом записывали время от времени. Устинов писал всё время.
— Дальше — танки. Нужны не сотни, а тысячи танков. Танки, защищённые броней, — это всё! Если танки будут толстокожими, они будут чудеса творить при нашей артиллерии, при нашей пехоте. Нужно давать больше снарядов и патронов для противника, жалеть своих людей, сохранять силы армии, как, впрочем, в этой войне и делал Маннергейм в отношении своих, финских, солдат. Нам тоже надо научиться беречь своих солдат. Для этого надо хорошо вооружить их автоматическим оружием. У финской армии, конечно, обнаружился тоже целый ряд серьёзных недостатков, но это уже другой разговор.
Сталин после небольшой паузы продолжал. Теперь и нарком обороны Ворошилов тоже постоянно записывал. Вскоре, в мае сорокового, Сталин уже сместит его с этого поста.
Маннергейм не знал тогда о таком высказывании Сталина, не мог знать. Узнал об этом совещании примерно через полтора года от немецких разведывательных служб.
...Небо было пасмурным, лёгкий ветер закручивал позёмку по дороге впереди автомобиля. Немецкий мощный четырёхколёсный легковой вездеход, ревя двигателем, мчался по заснеженному шоссе от Ставки, размещённой в бывшей школе, в посёлке Миккели, к переднему краю. Маннергейм не любил ездить медленно. Он сидел рядом с водителем, слушал не очень далёкие раскаты артиллерийской стрельбы, которые, порой, перекрывали гул автомашины, смотрел на заснеженную дорогу и заиндевелый смешанный лес по обеим её сторонам.
Три, четыре или пять месяцев будет эта тяжёлая война? Сколько бы пришлось, надо выстоять и выдержать. Идёт война за существование страны, за свободу и жизнь народа. Но уже сейчас надо снова и снова пробовать договориться с русскими. Сталин — политик. И с ним можно договориться. Через Швецию — через советского посла госпожу Коллонтай, через... другие каналы.
В машине ехали ещё три офицера. Заместитель начальника его штаба, адъютант и начальник личной охраны. Все они молчали, не нарушая хода мыслей фельдмаршала. Позёмка закручивала на дороге длинные и белые свивальники, дальние залпы артиллерии раскатывались над мёрзлым январским лесом. Быстрый автомобиль серо-защитного цвета с брезентовым верхом с рёвом мчался по зимней лесной дороге.
Северный полководец, защитник и повелитель финляндского войска, убелённый сединами семидесятидвухлетний фельдмаршал, молча и напряжённо думал. Машина уносила его к близкому переднему краю фронта.
25. ДОМИНИКАНСКИЙ МОНАСТЫРЬ
1940. Март.
После непрерывного, рвущего барабанные перепонки, грохота, вдруг наступила внезапная тишина. Отдалённые звуки доносились до слуха, но ни взрывов, ни ужасающего рёва самолётов, близкого и надрывного, уже не было.