Ели и сосны над траншеей поредели, обломки деревьев дымились, источая едкую гарь. Уцелевшие солдаты уже выставили винтовки, положив их на бруствер.
Все понимали, что после авианалёта будет атака.
Приближаясь к штабу, Матти перешёл на быстрый шаг. Двигался, конечно, пригибаясь, чтобы не попасть под пулю. Шагов за пятьдесят до штаба со стороны противника разнеслось громкое и протяжное: «Аа-а-а...». Это русские шли в атаку. Этот громкий, почти торжественный крик означал для них — вперёд! Только — вперёд! Матти это хорошо знал. Он всегда неплохо относился к русским, даже с некоторыми, живущими в Суоми, дружил, но воевать ему до сих пор приходилось против них. Как-то так уж получалось. Хотя в Первую мировую он воевал с русскими вместе, в их частях против немцев.
И с той поры, с первой мировой, каждый раз, воюя против русских, испытывал скрытое чувство тревоги и досады. Как будто воевал против старых своих товарищей по фронту, окопных товарищей. Ведь несколько лет войны в русской роте не выбросишь в мусор. Это останется с человеком навсегда. Потому, наверно, он и отпустил тогда в Эстонии красного командира.
Здесь линия обороны проходила через лес. Ещё в ноябре он был густым. А теперь, через три недели войны, заметно поредел. Торчат обгорелые обломки стволов, лесные склоны разворочены воронками... От артиллерии, авиации. Только редкие деревья сохранили прежний вид.
Батальон, которым командовал майор Рейно Салмио, держал оборону уже шестой день, сменив совершенно измотанное подразделение другого полка. Все пехотные батальоны воевали в лесу, по линии обороны.
Матти знал, что везде идут тяжёлые бои. И возле Виипури, который находился километров на шестьдесят западнее, и немного на север от их позиций бои ещё тяжелее и кровавее.
Вчера погиб Мяккинен. Он воевал вместе с Маттиасом и командиром полка Пяллиненом ещё в восемнадцатом. Несмотря на трудности, всех погибших закапывали. Земля была мёрзлой, выбирали ямы — и природные, и воронки от снарядов, — и присыпали камнями, кусками льда, даже снегом, если не хватало земли.
Матти смотрел на бледное и окровавленное лицо Мяккинена, лучшего стрелка батальона, снайпера, видел его седую чёлку и побелевшие от боёв усы и чуть не заплакал. Впервые после долгих, трудных боёв и горьких, частых потерь. Матти воткнул на могиле Мяккинена корявую сухую и крепкую палку, изгибом напоминающую крест. Больше ничего не было.
В батальоне служила в большинстве молодёжь. По двадцать-двадцать пять лет. Но были и ветераны. Опытные и бывалые, они умели уйти от осколка и пули и погибали намного реже молодых.
Матти не успел добежать до штаба, как ударили батальонные пулемёты. Он сразу прыгнул к пулемётчикам. Положил свой автомат на бруствер.
Русский станковый пулемёт, из которого стреляли финские солдаты, они тоже называли максимом. Он рокотал гулко и убедительно. Били длинными очередями, очереди секли противника, и русские цепи залегли.
День был ясным, удобным для авиации, но зима есть зима. После полудня стало темнеть, и русские цепи, одетые в белые маскхалаты, стали видны плохо. А когда залегали, исчезали из поля зрения совсем. Поэтому и пулемётчики стреляли только по идущим цепям. Да и делали это только в светлое время, чтобы беречь патроны.
Пулемёт стоял на треножном станке, на полметра возвышаясь над бруствером. Это было удобно для стрельбы, но опасно. Потому его установили так, чтобы большие сугробы, с ещё не взорванными кустами можжевельника, прикрывали пулемётную точку.
Молодой солдат, угловатый крестьянин, такой же, как и он, Маттиас Хейкка из Марья-Коски, только на двадцать лет моложе, стрелял из этого пулемёта, цепко ухватив рукоятки максима.
Второй номер справа подавал ленту, пулемёт её жадно и уверенно втягивал в лентоприёмник и отстукивал свою чёткую и грозную мелодию смерти.
Матти знал этого парня, который служил в его роте. Крепкий, толковый и трудолюбивый, Ёрма Невонен был хорошим солдатом. Смелым и запасливым, исполнительным и выдержанным, несмотря на молодые свои годы. Только на войне всего этого мало. Нужно ещё одно, главное, — везение. Оно-то и определит, доживёт ли этот хороший парень до его, Маттиных, лет. Или хотя бы до конца этой войны или даже до сегодняшней ночи.
Внезапно совсем близко, метрах всего в двадцати пяти от траншеи, возникли русские в маскхалатах. То ли из-за сугробов выползли и бросились в атаку, чтобы поднять залёгшие позади свои роты. То ли решили прорвать оборону неожиданным и близким броском.
Матти срезал троих или четверых очередью, но к траншее полетели гранаты. Русские гранаты очень опасные. Без ручек, круглые, ребристые и секут насмерть метров на сто, не меньше, на ровном месте. Посильнее финских, что с деревянными ручками.
Увидев гранаты, Матти схватил за плечи Невонена и бухнулся с ним в траншею. Понял, что гранаты упадут возле бруствера снаружи. Так и получилось. Три взрыва подряд громыхнули за бруствером, резко ударив по ушам.
Матти и Невонен после взрывов тотчас вскочили и оказались в упор с противником. Невонен растерялся и замешкался, потерял драгоценные мгновения. Но опытный Матти спас положение. Сказались многолетние навыки опытного фронтовика. Мгновенно срезал всех нападавших — а их было четверо — одной очередью.
Справа и слева били финские пулемёты, били и русские, — те же максимы наступавшие несли на руках.
Но атака явно захлебнулась, и русские отошли на свои позиции.
Матти поднял раненого второго номера, велел Невонену оттащить его к санитарам. А то пока они сами придут, можно трижды умереть.
Пулемёт с треногой перевернуло, кожух максима был пробит осколками гранаты, вода из него вытекала на снег. И он, снег этот, таял и дымился от горячей воды пулемёта, разогретой до кипения огнём боя.
...Когда он вошёл наконец в штаб, была уже глубокая ночь. До этого надо было много сделать. У ротного фельдфебеля хлопот хватает, особенно после боя, когда известно, что завтра с рассветом бой возобновится. Проверить ротную траншею, блиндажи. Всех ли раненых отправили в санитарную часть. Собрать оружие, подсчитать потери личного состава и вооружения. Всё проверить, поручить, исполнить, собрать, выдать и так далее, и так без конца. И докладывать командиру роты.
В штабе батальона, лесном, видимо, прежде охотничьем, домике, сидели несколько офицеров. Штаб был хорошо замаскирован и почти по крышу в сугробах.
— А вот и наш старый Матти из Марья-Коски! Заходи, старый солдат, мой старый товарищ!
— Здравия желаю, господин полковник! А я уж забеспокоился, такая бомбёжка...
— Нет, Матти! Меня никакой бомбой не возьмёшь! — засмеялся Пяллинен.
— Слава Господу, если так! Упаси Боже от беды!
— Садись, Матти, выпей!
— Спасибо.
Матти присел. Ему налили полкружки коньяку. Среди офицеров он был один из нижних чинов. И командир батальона майор Рейно Салмио, и полковник Пекка Пяллинен были его давними окопными товарищами, об этом знали все.
Ну, и он сам был, пожалуй, лучшим из младших командиров батальона. Как говорят, опыт не пропьёшь! Однако пропить, конечно, можно всё. И это на фронте знали. Хотя и пили крепко, но перед особо трудным боем или тяжёлым маршем старались не пить даже ни глотка.
Матти залпом проглотил полкружки ароматного непривычного, но крепкого напитка. От коньяка пахло праздником.
— Нравится, Матти? — полковник улыбался.
— Хорошо! — Матти крякнул. — Жидкий, но сытный!
Все засмеялись.
— Это подарок нашего фельдмаршала, — Салмио показал на коробку с бутылками коньяка, — к празднику по всем батальонам развезли. И ещё сигареты, баранки, шоколад.
— И где им удалось добыть это в такое время!
— При желании всё можно добыть. И в любое время.
Офицеры снова засмеялись. И Матти тоже. После тяжёлого боя словно наступило облегчение. Наверно, если бы после тяжких и кровавых атак фронтовики не пили бы водку или... как в этом редком случае, коньяк... наверно, очень многие после боя, и уж наверняка после войны, сходили бы с ума. Только неизвестно, что лучше: быть убитым или тронуться умом...
В штабе было натоплено, и Матти только отогрелся. Мороз стоял около сорока градусов, но во время боя это как-то не замечалось. Все носились, разгорячённые боем, стреляли, укрывались от осколков и пуль. Потом становилось ясно, что кто-то к вечеру отморозил кое-что...
Седой фельдфебель Хейкка молча жевал хлеб с тушёнкой. Согревшись, он как-то сразу утих и немного размяк. Офицеры шумели и смеялись. А он молчал и думал об этой проклятой войне.
Почему люди воюют? Почему не дают друг другу пахать поля и разводить скот? Ну, ему-то положено. Он-то защищает свою землю. Но зачем приходят с войной? Их матери тоже плачут, тоже теряют дорогих своих сыновей. Зачем же? Это всегда было выше его понимания.
Он, старый солдат, провоевавший все войны, в глубине своей души, своей сути, был очень штатским человеком, мирным, хозяйственным. Но всю жизнь ему не давали пахать землю, принуждали воевать. И он воевал. Добросовестно и обстоятельно. Как ещё в молодости в родном отцовском доме помогал вести крепкое хозяйство. Добросовестно и обстоятельно.
— Ты что, Матти, заснул?
— Никак нет, господин майор!
— Ещё выпьешь?
— Нет, господин полковник, спасибо! Мне надо в роту. Много дел ещё. Утром снова они полезут.
Пяллинен смотрел на седого и крепкого пятидесятилетнего фельдфебеля, прошедшего рядом с ним все самые опасные сражения. Пережившего вместе с ним самые трудные лишения. И чуть не оставившего его первый батальон без винтовок. Тогда, в январе восемнадцатого.
Он крепко обнял Маттиаса и сказал:
— Иди, солдат! Береги себя. Как ты всегда бережёшь своих окопных товарищей... Иди.
Матти отдал честь и вышел. Ночь стояла звёздная, и мороз настолько осерчал, что фельдфебель подумал: «как бы не отморозить нос! Теперь уже точно за сорок».
...Он постоял у оперативной карты, расположенной на стене. По всей линии обороны с рассвета и до полной темноты идут жестокие бои. Местами, порой, воюют и ночью.
Взял со стола синий и красный карандаш и сделал пометки. У него была почти подготовлена глубоко эшелонированная оборона. Кое-что не успели, но дело шло. Советские войска несли тяжёлые потери. За три недели непрерывных боёв на Карельском перешейке уничтожено более двухсот танков противника. Час назад сводку принёс начальник оперативного управления Ставки.
Маннергейм прошёлся из угла в угол, разминая суставы. Они побаливали и потрескивали. Типичный синдром ревматизма. Опять он, этот ревматизм, старый военный спутник фельдмаршала, хотел отвлечь его от мыслей, от напряжённых расчётов. Ревматизм, конечно, серьёзный враг. Но не таков фельдмаршал Маннергейм, чтобы болезнь, какая бы она ни была, отвлекла его от его дел. Только смерть могла бы ему помешать. Снова лекарь втёр ему китайскую тигровую мазь, и сразу полегчало.
Бои идут и в лесах, и на берегах озёр, в посёлках и возле них. Под Виипури разбито несколько соединений противника. Шесть дивизий, усиленных танковыми соединениями, были отбиты и отступили.
В районе Тайпале, также на Карельском перешейке, три русских дивизии, одна сменяя другую, в течение двух недель пытались прорвать оборону. Тяжёлые и частые артиллерийские обстрелы с обеих сторон. Атаки, прорывы красных. И снова финские части, выбивая противника, возвращались на прежние позиции.
— Разрешите, господин фельдмаршал? — Это адъютант.
— Да!
— К вам генерал Эстерман.
— Пусть войдёт.
— Разрешите, господин фельдмаршал! Здравия желаю!
— Здравствуйте, господин генерал. Сегодня уже по телефону здоровались, — Маннергейм улыбнулся.
— Разрешите согласовать контрнаступление моей армии, — генерал держал в руках папку.
— Давайте.
Маннергейм быстро пробежал глазами отпечатанный на машинке текст на неполную страничку. Там было детально расписано, где наступают части 2-го армейского корпуса, 5-й дивизии, расписаны пункты и направления между озёрами Куолемаярви и Муолааньярви. Откуда будет артподготовка и какими силами. Конкретно и аккуратно. Контрнаступление назначалось на утро двадцать третьего декабря. Никаких схем на листке не было. Только текст и подпись генерал-лейтенанта Эстермана. Больше ничего Маннергейму и не надо было. Все нужные карты он знал наизусть. Как, впрочем, и Эстерман.
За минуту Маннергейм воочию представил себе полную картину наступления. Всё было так, как он и предполагал, придавая Эстерману для этой операции дополнительные войска.
Взял карандаш, ткнул им в карту:
— А здесь, господин генерал, где пойдёт полк пятой дивизии, на пути полка крутые и длинные скалы. Среди леса. Вы учли это?
— Конечно, господин фельдмаршал!
Помолчал и резюмировал:
— Да, так всё и должно быть, я полагаю.
— Благодарю, господин фельдмаршал. Я могу идти?
— Да, господин генерал. Если у вас больше нет вопросов, вы свободны.
Эстерман ушёл, отдав честь и щёлкнув каблуками, а фельдмаршал снова в раздумье стал ходить по кабинету.
Операции оборонительного характера идут успешно. Противник потерял в несколько раз больше, чем финские части, живой силы и техники. Почти везде удалось удержаться на основных оборонительных рубежах.
Но с каждым днём войны тревога всё больше одолевала фельдмаршала. Несмотря на очевидные военные успехи. Ещё четыре-пять месяцев войны, ну от силы год... Да нет, меньше, и нечем будет воевать. А, может быть, даже и некому...
Разве можно сравнивать резервы Советского Союза и Финляндии. У Суоми воюет весь народ, вся страна, а у СССР ещё есть военные округа, из которых даже ни один солдат не отправлен на эту войну. Без конца может Россия менять здесь дивизии, людей, вооружения. В сравнении с Финляндией, практически, без конца.
Уже в первые недели войны финская армия доказала свою исключительную боеспособность и мужество. Но он хорошо понимал, что долго это продолжаться не может. А европейские страны, в основном, только говорят о помощи... Конечно, помогают. Но по мелочам. Из Швеции, Дании, Норвегии поступают вагоны с продовольствием. Сотни добровольцев. Это хорошо. Спасибо им. Но всё это существенно повлиять на события не может. Не те масштабы. Нужен мир.
Он закурил сигару, сел.
Сталин в эти дни празднует шестидесятилетие. В Москве, да и в Ленинграде торжества. А русские парни погибают в этих промороженных лесах. Как и финские тоже.
Он глубоко затянулся, положил сигару на стол и встал, прошёлся снова взад-вперёд, сел. Нервы были на пределе. С трудом, с немалым трудом он удерживал внутреннее равновесие.
Из Швеции пришли пожертвования — около четырёх миллионов крон. Это приличная сумма. Из Бельгии и Голландии — тоже некоторые суммы. Но ими не заменишь финских ребят на переднем крае. И не оживишь убитых. Скоро Рождество, а всякий свет в окнах, даже свечи на кладбищах, запрещены... Из Америки также получены сто тысяч долларов. Вторично.
Война идёт во всю. А в Москве — юбилей Сталина. Газеты печатают поздравления. В Териоки марионеточное правительство, так называемое «народное правительство» Финляндии, назначенное Сталиным, провело в честь его юбилея парад и собрание «Финской народной армии». Барон вспомнил, как говорили в России: «всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно».
...Полковник Пекка Пяллинен трое суток не спал. Так, подремал немножко сидя в землянке своего штаба. Уже около недели его полк держал оборону в лесу. Пекка был добросовестным работником войны. Туда, где в ротах оказались ощутимые потери, перебрасывал людей из своего небольшого резерва. Аккуратно и неутомимо укреплял позиции полка. В первый же день прибытия на этот рубеж обороны сам лично, с командирами батальонов осмотрел все траншеи, пулемётные и артиллерийские позиции. Везде приказал — докопать, углубить, замаскировать дополнительно. Хотя здесь всё уже было подготовлено вполне прилично. Но он любил всё доводить сам. До лучшего состояния.
После такой неутомимой и тщательной обработки огневых позиций полка даже идущий в атаку противник обнаруживал пулемётные гнёзда, артиллерийские позиции только во время их стрельбы. А когда был тяжкий налёт русской авиации, тот самый, после которого пили коньяк прошлой ночью, он, этот налёт, большого урона не принёс. Потому что противник, наблюдая линию обороны батальонов, ничего, кроме траншей, не увидал. Да и их, порой, только угадывал по продолжению видимых участков.