Волохов в каждом анализе боевых действий, в каждой новой постановке боевых задач всегда обращал внимание на манёвр. Манёвр в любых войсках, а особенно в подвижных, может создать настолько решающее преимущество, что бой будет выигран даже у превосходящего по силам противника. Волохов хорошо, отчётливо помнил, как на совещаниях офицеров генерал Маннергейм всегда подчёркивал о важности манёвра, необходимости его и о том, что воевать без манёвра нельзя. Если хочешь выиграть бой и сохранить своих солдат. А в данном случае и боевые машины.
Прозорлив был генерал Маннергейм. Почему был? Волохов прекрасно знал, что его бывший командир, первый и главный военный наставник барон Густав, теперь союзник Гитлера и противник Советского Союза. И имя этого генерала, точнее маршала Финляндии, даже произносить вслух нельзя. Волохов, конечно, также был в курсе, что Маннергейм уже имеет высшее воинское звание в своей стране.
Но бывший командир гусарского эскадрона Волохов очень хорошо знал своего тогдашнего командира бригады русского генерала, шведа по происхождению, барона Маннергейма. И Волохов был среди тех, очень немногих военных, понимавших то, что и он. А он осознавал, что Маннергейм не может, не будет активно, сильно и результативно воевать на стороне Гитлера.
Он, Волохов, внимательно читал все военные сводки, поступающие в его штаб, в том числе и сводки с севера. И отчётливо себе представлял, на основе реальных фактов, пассивную позицию финской армии. Зная осторожность, выдержку, дипломатичность барона Густава, Волохов не сомневался, что Маннергейм сумеет в самой сложной военно-политической ситуации найти единственно правильный, хотя, может быть, и очень сложный выход. И помнил Волохов, что на первом месте у барона Густава всегда была честь, достоинство и патриотизм. Поэтому ни на миг не сомневался, что барон сделает всё, чтобы спасти свою Финляндию от разрушения, своих солдат от гибели. А поскольку Россию барон знает хорошо, знает и армию российскую так, как не знают многие, то и участие в большой войне почти не принимает. Всегда был мудрым и осторожным. Хотя, ещё в первой мировой, когда надо было крепко, внезапно и сокрушительно ударить, бил сразу. Как надо. И личный состав при том умел сохранить. Умение ударить крепко доказал барон и в войне тридцать девятого. Волохов все эти штабные сводки по северу помнил почти наизусть. Всё-таки — Маннергейм. Всё, что связано с этим именем, для Волохова было свято. Это — молодость, первая военная школа, офицерская честь.
Он иногда задумывался обо всём этом, и ему казалось чудом, что вот он, бывший царский офицер, ныне — советский генерал, ученик Маннергейма в тактическо-оперативном плане и жив-здоров сегодня. Это при всём том, что тысячи, десятки тысяч советских офицеров и генералов были уже расстреляны даже перед самой войной в тридцать седьмом — восьмом — девятом... Без причин. А предлоги были самые нелепые: то двоюродный дядя был царским поручиком или дворянином, то родственники за границей живут. А его вот и миновала чаша сия. И это ему, порой, казалось чудом.
...Танк мчался, не сбавляя скорости. Наводчик стрелял быстро, почти мгновенно наводя орудие. В сознании комдива автоматически отпечатывалась получаемая информация — он всё время слушал эфир.
— Усиленный батальон тяжёлых танков Черемисова потерял восемь боевых машин, но уничтожил двенадцать «тигров». Сам Черемисов тяжело ранен. Бой ведёт его начальник штаба, и «семидесятки» Черемисова грохочут своими мощными пушками и движутся дальше, преследуя отступающего противника.
— На правом фланге у полковника Маркова большие потери, но подбито более двадцати «тигров»! Хотя сам он потерял почти целый батальон «тридцатьчетвёрок» из своего полка... — Миньков подбил две «Пантеры» и только что третьего — «тигра».
— Правее Маркова соседняя танковая дивизия прошла вперёд более сорока километров, уничтожив и повернув вспять несколько немецких танковых полков.
Дышать в машине было нечем. Гарь от орудийных выстрелов заполнила танк. В смотровой щели, перед глазами генерала постоянно появлялись то горящие, то разворачивающиеся, чтобы отступить, «тигры» и «пантеры». Всё поле боя до горизонта было окутано дымом и огнём.
Машина шла быстро, надсадно ревя и плавно покачиваясь на торсионных амортизаторах, то взлетая на очередной холм, то стремительно сбегая со склона в гущу боя...
— Внимание, вызываю второго!
— Слушаю, товарищ первый!
— Семён Иванович, доложи!
— Боевая директива выполнена полностью! Через час наши основные ударные силы будут у пункта «Три-Б»!
— Добро. Там и завершим всё!
— Есть, Денис Андреевич!
В азарте боя, не отрывая глаз от смотровой щели, защищённой толстым плексом, генерал забыл про время. Забыл в буквальном смысле. Они постоянно мчались. Он хорошо видел — куда. И видел всё, что происходило. И видел, как немецкие снаряды зажигали наши танки. Как наши под огнём меняли траки, «пальцы» на траках. Как загорались и клубились чёрным дымом «тигры». Как выбирались и немецкие, и наши танкисты из горящих машин и стреляли друг в друга из автоматов. И те, и другие в чёрных шлемах и комбинезонах.
Машина Волохова мчалась вперёд, поворачивала, делала обходные круги. Танком командовал лейтенант. И Волохов не вмешивался. Он командовал дивизией, и его присутствие нужно было только в эфире, на связи. Чтобы внести коррективы в боевой приказ при неожиданных ситуациях, внести в него изменения, чего не может никто, кроме командира дивизии. Даже начальник штаба. Если, конечно, комдив есть, он жив, и он — в бою и на связи.
Забыл про время...
В этой кутерьме и круговерти неслыханного по масштабам сражения он, как всегда, умело улавливал, оценивал, даже чувствовал нужную ему, звучащую в эфире информацию.
Уже наступили вечерние сумерки. Прошёл целый день боя. Задача, поставленная перед дивизией, брошенной как резерв фронта для усиления контрудара на сложное, опасное направление, выполнена. Задача выполнена полностью. Уничтожено огромное количество вражеских машин, но и свои потери огромны.
Теперь ему было ясно уже почти всё. Он не только выслушал доклады ему, но и внимательно слушал эфир, — доклады командирам полков и от рот — командирам батальонов. Слышал переговоры с отдельными танками, «шарахни этого гада, мать его, вон он правее тебя, Вася...» «Бей вон того на склоне, он задницей развернулся, «тигр» долбанный...» «Выручай, Саша, лупи, прикрой, у нас гусеница...» И многое другое. Он представлял полностью итоги боя своей дивизии. И в общих чертах и соседей. Осталось уточнить детали. Кто жив, кто отличился, кто погиб... Кое-что по этой части он уже слышал в эфире. Но главные новости будут при личных докладах командиров частей. А по выполнению задачи всё уже ясно.
За ночь надо заправить танки, обновить боезапас. Подготовить, уточнить, согласовать и объявить боевой приказ на завтра. О сне нет и речи...
...Дивизия рассредоточилась на площади в несколько квадратных километров, по войсковым частям. Командиры съехались в установленном пункте, указанном ещё перед утром в боевом приказе. Пункт «3-Б» — окраина небольшой рощицы у подножия отлогого холма возле берега Оки. Здесь же в большой и длинной палатке расположился штаб дивизии.
Совещание командиров частей и отдельных подразделений дивизии, подведение итогов боя, задача, боевой приказ на завтра... Всё это закончилось около двух ночи. Начальник штаба полковник Лагутин приглашал Волохова поужинать вместе, но генерал отказался.
Ужинал один у себя в палатке. Он был подавлен. Дорого, очень дорого обошлась эта успешная операция. Пиррова победа. Он потерял почти половину танков. Правда, час назад подошло пополнение для дивизии — сорок восемь «тридцатьчетвёрок». Это хорошо, но мало. Потеряно значительно больше. Однако всю ночь работают ремонтники. Притягивают с поля боя разбитые танки. С одного на другой переставляют катки, ленивцы, гусеницы, другие детали. К утру тоже соберут приличное количество. А врачи занимаются своим делом. Перевязывают, оперируют, эвакуируют. Многие экипажи полностью не вернулись из боя...
За ночь, за одну ночь спешно будет доукомплектована дивизия. Уже сейчас принимают людей. И снова в бой на рассвете.
— Товарищ генерал! — Адъютант, старший лейтенант, заглянул в палатку комдива.
— Да?
— К вам полковник, тоже танкист, от соседей. Разрешите?
— Пусть зайдёт.
Так же, как входил сам Волохов, пригнувшись из-за высокого роста, в палатку вошёл незнакомый полковник. У Волохова усы были чёрные, прежде закрученные кверху, но теперь укорочены. А у полковника тоже усы, но короткие, как потом носили бывшие царские гвардейцы уже после Первой мировой...
Волохов молча смотрел на высокого, как и он сам, и как будто, незнакомого полковника. А тот тоже молчал и улыбался.
— Не узнаешь, Денис?
— Вересаев?! Мать твою!
Они обнялись.
— Оказывается, рядом воюем. Услышал, что слева дивизия Волохова. Спросил, как зовут комдива и... сразу сюда.
— У тебя полк?
— Бригада, товарищ генерал!
Оба засмеялись.
— Часовой!
Солдат тотчас заглянул в палатку:
— Я, товарищ генерал!
— Срочно — Белова!
— Слушаюсь, товарищ генерал!
Вошёл ординарец Белов. За четыре года, что прошли со времён Халхин-Гола, из совсем неопытного юнца он превратился в бывалого воина, заметно повзрослел, заработал две Красные Звезды, медали. Даже голос у него стал гуще и солидней.
— Старшина Белов прибыл, товарищ генерал!
— Сообрази, Коля, что-нибудь закусить и водочки.
— Слушаюсь.
Ординарец ушёл, и оба с минуту молчали. Так долго не виделись, да после такого боя... Не знали с чего начать разговор.
— Сколько уже лет прошло, Егор...
— Почти тридцать... совсем молодыми были. Встретились бы на улице, не узнали бы...
— Да... пожалуй, Денис...
— Ты где воевал-то после Первой мировой?
— В девятнадцатом воевал на Волге, потом против Каппеля в армии Тухачевского под Златоустом...
— Не надо сейчас этих имён называть... — Волохов улыбнулся.
— Да-да... — Вересаев слегка искривил губу. — А ты?
— Я тоже и против Врангеля, и на Халхин-Голе был...
— Разрешите, товарищ генерал?
Вошёл Белов. Быстро поставил бутылку водки, тушёнку, огурцы, хлеб, масло, кружки.
— Да... Целая эпоха прошла, Денис... Но мы... ещё ничего!
— Конечно, Егор.
— А ты знаешь... Сегодня погиб Зеленцов...
— Какой Зеленцов?
— Да тот самый, Саша, ротмистр из кавбригады... нашего Густава...
Фамилию и слово «барон» Вересаев не произнёс. Волохов кивнул.
Выпили по полкружки.
— Помню Сашу Зеленцова, — генерал наклонился почти к самому уху Вересаева, — из Гродненского гусарского полка, князь...
— Он...
Волохов так же, шёпотом:
— В общем, у меня, как будто ничего, спокойно насчёт этого. Особист человек вроде свой. Но... кто их знает... Найдётся, кому стукнуть. А нам воевать надо, а... не оправдываться. Хотя и не оправдаешься, если попадёшь.
— Это уж точно.
Перешли на нормальный негромкий говор:
— Всё слышал о нашем Густаве?
— Конечно. Сводки читаю все, как и ты, генерал.
— Да, Егор. Высокий он человек, в прямом и переносном смысле. А я его умные приёмы, которым он нас учил тогда, всегда в боях использую. Немало побед благодаря этому было.
— Да и я тоже, Денис. Талантливые приёмы полезны всегда. Только у меня масштаб поменьше.
Оба как-то устало и грустно улыбнулись. Но и у Волохова настроение оставалось тяжёлым. Хотя — и встреча. И барона вспомнили. И Егор рядом. Жаль Зеленцова... А многих сегодня... до боли жаль. Война, неутомимая и неумолимая, ежедневно, ежечасно собирает свою кровавую дань.
Вересаев сидел, обхватив голову руками. Зеленцов... совсем родной человек. Столько вместе... И как теперь он явится к Кате? Что скажет? Если, конечно, сам вернётся с войны.
— Он давно воевал с тобой? Саша Зеленцов?
— Ещё с Гражданской. И всё рядом. Что я сестре его скажу теперь? Она ведь жена моя...
— Да... — только и добавил Волохов.
Помолчали.
— Тяжело далась нам эта победа. Стольких потеряли... — Волохов пригладил рукой седые волосы. — Но танки у нас хорошие. Да и тактика боя передовая. Включая, конечно, приёмы, отработанные ещё тогда нашим первым генералом.
— Всё-таки, наш генерал Густав — высокий человек.
— Так, Денис. Высота, она от природы даётся. Кому суждено быть высоким, тот низким не будет.
— Давай, Егор, выпьем за высоту души человеческой.
— И ума тоже!
— И ума...
Звёздная июльская ночь повисла над генеральской палаткой, над огромным полем танкового побоища, над притихшей Окой.
Когда собираются в палатке, в квартире, в поле, за столом с кружками старые товарищи, они пьют не для пьянства. А для воспоминаний. И ночная солдатская кружка с горькой и жгучей водкой тревожит душу. Но и успокаивает её. Усталую душу солдата, над которой висят полночные звёзды.
31. ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ ХЕЙККА
1944. Август. Сентябрь.
Матти Хейкка лежал, вдавившись в землю, подбородок его вошёл в мох, и только каска чуть возвышалась над почвой, покрытой этим зелёным и ароматным сфагновым мхом. Но и каска была скрыта от противника густым вереском, возвышающимся над землёй более чем на четверть метра. Перед глазами чернели ягоды. Сквозь эти стебли вереска Матти хорошо видел идущий прямо на него танк Т-34.
Сам он, фельдфебель Хейкка, лежал в маленьком круглом окопе, высунув из окопа голову и маскируясь стеблями вереска. В правой руке сжимал тяжёлую и большую противотанковую гранату. Она была прямоугольной формы, размером почти с его каску, и с деревянной ручкой. Если попасть гранатой под гусеницу, то танк будет подорван. Может, даже и загорится, но, в любом случае, дальше не пойдёт никуда.
Матти напряжённо смотрел на стремительно идущую прямо к нему по лесной дороге серо-зелёную машину, и все его нервы и жилы были натянуты и насторожены, как сжатая пружина боевого взвода его автомата.
Здесь, западнее Суоярви и на север от Питкяранты, в лесу, оказалась позиция его батальона, после отступления, которое случилось три дня назад. Батальоном теперь командовал молодой капитан Итконен. Бывшего комбата, старого сослуживца и товарища, который провоевал с Хейккой с восемнадцатого года, убило две недели назад, ещё на Карельском перешейке, под Виипури. Там полк воевал с сорок первого, с начала войны. Но две недели назад их войсковая часть попала под шквальный огонь русских «катюш», реактивных снарядов, после которых земля переворачивалась и горела, а холмы становились воронками. Этот ад тогда длился около часа. А может, полчаса. Никто не подумал о времени. Этот артиллерийский обстрел показался вечностью. Хейкка тогда еле раскопал сам себя. Позиции всего полка были сровнены с землёй, которая вся горела. Тысячи и тысячи этих смертоносных реактивных снарядов накрыли линию обороны дивизии, в которую входил полк Пяллинена. Многих других не досчитались после этого в строю.
Комбат погиб. Его тела даже не нашли, отыскали только каску, да обгоревший планшет с документами. Полковник Пяллинен остался жив, слава Господу! Его отправили в госпиталь, а полк, от которого почти ничего не осталось, расформировали. И новым батальоном, который оказался теперь в этих лесах, командовал капитан Итконен. Он назначил Хейкку своим помощником по хозяйственно-административной части. Матти, хотя и не офицер, но имел завидный военный опыт и знал абсолютно всё, что нужно знать фронтовику. Даже лично был знаком с маршалом. Ещё в восемнадцатом Маттиас присутствовал при таком событии: генерал Маннергейм вручил свой личный револьвер бывшему командиру Хейкки полковнику Пяллинену, тогда ещё не полковнику, а поручику. Об этом Итконен знал. Но взял к себе в штаб Хейкку не за это, а за огромный военный опыт как очень полезного советчика и помощника.
...Матти лежал, не шевелясь, понимая, что если из танка его заметят, то сразу прошьют пулемётной очередью. Сзади фельдфебеля, метрах в двадцати, в окопах, тоже было несколько человек. Но они видели, что Матти вышел вперёд и залёг. И ждали.