Он в задумчивости обошёл вокруг остова башни и с уважением коснулся каменной кладки. Силища.
— Умели строить эти русские, — сказал кто-то.
— Не русские, а грузины, — автоматически поправил Арик. — Или хевсуры, или осетины. Или аланы.
— Откуда ты знаешь?
— А у него до войны была русская баба, — хихикнул Карл Ломбарт. — Наверняка делала минет и попутно выведывала стратегические военные планы, а, Вайзель?
На его груди, обтянутой камуфляжем, болтались бусы из янтаря, ожерелье из слегка потемневшего жемчуга и несколько серебряных браслетов — не отличавшийся тонким вкусом радист повесил их на себя, связав репшнуром.
— Заткнись, — беззлобно сказал Арик и тоже хихикнул. — Ты похож на педика. Только губы не накрашены.
— Заткнитесь оба, — раздражённо бросил фон Курлах. — Ломбарт, установи связь с базой, доложи о находке. Спроси, какие будут распоряжения. Остальным — вернуть побрякушки на место, все до единой. И нужно будет составить подробную опись.
— Но, господин майор, — удивился Райнер. — Это займёт не меньше суток...
— Значит, будем сидеть здесь сутки. — Курлах щелчком отшвырнул сигарету и с ненавистью посмотрел на груду сокровищ, тускло блестевшую в предвечернем солнце. — Кто ещё не понял, мальчики, — мы нашли на свою задницу массу приключений. Ломбарт свяжется с базой, база запросит Берлин, Берлин подумает и даст команду доставить ценности в рейх — не оставлять же большевикам. Самолёт здесь не сядет, да и не долетит сюда: зенитки собьют. Стало быть, придётся тащить это дерьмо на своём горбу. По тылам русских. — Он сплюнул с досады. — Ей-богу, лучше было бы снова закопать эти сундуки — там, где они лежали. Да поздно...
Они шли цепочкой, след в след, протравливая верёвку в ладонях и тяжело опираясь на ледорубы. Изредка кто-нибудь приподнимал голову, чтобы сквозь тёмные очки взглянуть на солнце. И мерил глазами собственную тень, которая с каждой минутой делалась всё короче, словно издеваясь над хозяином.
Они ненавидели солнце.
Они обрадовались бы сейчас любой, самой мерзкой непогоде: дождю, туману, ледяной крупе и мокрому снегу. Непогода укрыла бы их — надёжно, как пуховое одеяло в детстве укрывает от ночных кошмаров. И от страшных чудовищ, которые выползают из углов комнаты, стоит лишь погасить лампу. Подумать только: все они когда-то боялись темноты — почти так же сильно, как сейчас боялись света.
Только когда ледник внезапно упёрся в крутой, почти вертикальный жёлоб, зажатый меж двух тёмно-коричневых скал, они с облегчением вздохнули.
— Кажется, проскочили, — пробормотал майор. — Осталось подняться на седловину, найти спуск поприличнее, и — домой, к мамочке. Ломбарт, Кунц — в охранение, остальным — десять минут отдыха.
Арик привалился спиной к рюкзаку и с блаженством вытянул ноги. Напряжение последних суток спало: здесь, в районе Верхнего Баксана, была своего рода ничейная полоса, проходившая вдоль неширокой, метров пять, ледовой седловины. Дальше, за хребтом, километрах в трёх, начинались порядки 17-й армии генерал-майора Венца.
— Чудно, — сказал Райнер, ловко вскрывая ножом банку консервов. Протянул Арику — тот взглянул и поморщился: эрзац-свинина с витаминными добавками аппетита не вызывала. — У нас в мешках побрякушек на пару миллионов марок — впору чувствовать себя арабскими шейхами. А я чувствую себя как портовый носильщик.
— Не волнуйся, — лениво отозвался Арик.— Может, схлопочешь на грудь медальку... А лучше — отпуск домой (он вдруг с удивлением обнаружил, что хочет туда, в дождливый серый Эммерих: снега, скал и солнца он наелся до тошноты).
— Подъём! — рявкнул майор над самым ухом.
Они вскочили — настолько резво, насколько позволяли гудевшие ещё со вчерашнего дня ноги.
— Вайзель, говорят, ты большой специалист по Кавказу? Значит, пойдёшь первым, — распорядился Курлах. — Поднимешься слева от кулуара, там безопаснее, и скалы почти не разрушены. Выйдешь на гребень — осмотрись и закрепи перила. Слишком не высовывайся и не расслабляйся. Мало ли... — Он суеверно сплюнул через плечо. — Приказ ясен?
— Так точно, господин майор! — Арик поправил обвязку на груди и зачем-то подёргал страховочный карабин. Размял кисти рук и подошёл к основанию желоба, прикидывая, с какой точки начать подъём.
Лезть было несложно — почти как когда-то в Альпах, в далёкой прошлой жизни. Там, где осталось брызжущее радостью солнце, сговорчивые девочки из Сант-Галлена и швейцарец-инструктор, у которого половина русских альпинистов ходили в кунаках. Арик вышел на гребень возле острого, как драконий зуб, скального выступа. Он привязал верёвку, сбросил её конец вниз и махнул рукой: давай!
Кунц, стоявший внизу на страховке, поднял большой палец: понял, иду.
И медленно осел на снег. У него было абсолютно спокойное и чистое лицо — его портила только крошечная отметина над правой бровью, будто он слегка оцарапался, упав с велосипеда.
Никто из «эдельвейсов» даже не повернул головы. Они очнулись лишь через пару долгих секунд, когда из-за отрога скального островка метрах в пятидесяти от них раздался второй хлопок (радист Ломбарт, донимавший Арика расспросами о его русской подружке, вдруг ткнулся носом в ледяной наст, да так и остался лежать, нелепо вывернув правую руку), потом ещё один, и ещё — пули взрывали снег красивыми искрящимися на солнце фонтанами...
Самое опасное в горах — это люди, мой мальчик...
Грохотало уже все вокруг. Пули плотными роями летели из-за каждого валуна, из-за каждого выступа. Что-то орал майор Курлах, тщетно пытаясь наладить оборону. Арик лежал на гребне ни жив ни мёртв, вжавшись лицом в землю и на слух стараясь определить, откуда ведётся огонь. Мёртвый русский снайпер в простом ватнике и кирзовых сапогах с хрустом проехал мимо него на спине по каменной осыпи и остался лежать, разбросав руки, у самого края обрыва. Кто-то закричал снизу, с ледового плато. Райнер, понял Арик, и мысленно перекрестился: крик был тоскливый, тонкий, будто свинью резали, предсмертный...
С ледника стреляли теперь только три «шмайссера». Потом их осталось два. Потом — один, и очереди из него становились все короче: майор Курлах экономил патроны...
— Мамочка, — прошептал Арик посиневшими губами. — Мамочка, я не хочу умирать, не хочу!!!
Потихоньку, дюйм за дюймом он принялся подтаскивать к себе страховочную верёвку. В верёвке было его спасение: если бы удалось выбрать её и сбросить с другой стороны откоса, можно было бы спуститься с седловины и уйти незамеченным. Живым.
Господи, молил он, сделай так, чтобы я вернулся домой. Обещаю, что ни за что и никогда не уеду оттуда. Сожгу рюкзак и выброшу в Рейн ледоруб. И даже на гору песка, сваленную с баржи у складов, буду смотреть с отвращением...
А потом автомат майора замолчал. Повисла гулкая тишина — будто в пустой квартире, из которой вынесли мебель. Лишь чёрные тела лежали на подтаявшем снегу: смерть настигла «эдельвейсов» кого где — кого в горячке боя, кого в бестолковых попытках спастись... Но спастись не удалось никому: русские, укрытые склонами, били прицельно, на выбор, точно охотники на сафари.
Они не спешили показываться. Они выжидали: там, на плато, вполне мог затаиться кто-то опасный, живой, прикинувшийся мёртвым, — чтобы подпустить их поближе и срезать автоматной очередью. Или рвануть чеку из гранаты — чтобы не уходить в одиночку. И Арик немо подгонял их: ну, давайте, идите вниз! Суньте нос в рюкзак майора, или Райнера, или идиота Ломбарта — гарантирую, забудете обо всём на свете...
Русские, казалось, вняли его молитвам. Осторожно сужая кольцо, они вышли из своих укрытий и спустились на ледник — он видел, как один из них, высокий и слегка сутулый, перевернул немецкого радиста на живот, снял с него мешок и, издав возглас удивления, что-то крикнул остальным.
Пора. Арик, затаив дыхание, сбросил конец верёвки по другую, дальнюю от ледника, сторону откоса, привычно лёг на неё спиной и щёлкнул карабином. Оттолкнулся подошвами ботинок от гребня и заскользил вниз, ощущая восторженную пустоту в районе желудка. Спасён, пело все внутри него. Спасён, чёрт всех возьми!!!
Пуля клюнула его в шею. Он не почувствовал боли — только лёгкую досаду. Ноги вдруг перестали слушаться, и он беспомощно повис на страховочном фале, флегматично подумав, что надо, пожалуй, сбросить рюкзак — в конце концов плевать на сокровища, очень уж мешают...
На память почему-то пришёл подъём на Кезген-баши: там он точно так же сорвался со скалы и долго висел в пространстве, извиваясь, как червячок на леске. Он бы улетел в пропасть, если бы не Наденька: она вовремя, чуть ли не зубами, вцепилась в конец верёвки (майн готт, он ведь был почти вдвое тяжелее её!) и закричала:
— Не волнуйся, я держу тебя! Попробуй раскачаться и дотянуться до выступа!
В горле булькало что-то отвратительно липкое и горячее. Арик сплюнул кровью и увидел застрелившего его русского снайпера. Тот показался на гребне, постоял секунду и стал осторожно спускаться, держа винтовку под мышкой. На снайпере были традиционный ватник и сапоги (как они умудряются лазать в сапогах по скалам? Я и по ровному-то леднику не прошлёпал бы в них больше километра...).
Что-то неправильное было в фигуре русского. Тот как-то странно, очень уж плавно двигался и слишком узко ставил ноги — будто шёл по линеечке. Арик напряг зрение.
И вдруг понял, что перед ним женщина.
— Надя, — прошептал он.
Она спасёт меня. Вытащит, как вытащила три года назад на Кезгене. Худо только, что идёт без всякой страховки, дурочка, а склон-то опасный, скалы рыхлые, и снег подтаял на солнце...
Этот «эдельвейс» показался ей непонятно знакомым. Она прильнула к оптическому прицелу, стараясь рассмотреть его получше, но — эти его чёртовы защитные очки, и нашлёпка из марли на обгоревшем носу, и несуразная пятнистая кепка с длинным козырьком... Палец замер на спусковом крючке, но мозг уже дал команду, и она выстрелила. Немец дёрнулся и закачался на верёвке: Наденькина рука чуть дрогнула — впервые в жизни...
Секунду помедлив, она вышла из-за валуна, спустилась по откосу и встала на уступ, как раз напротив раненого. Держась одной рукой за трещину в скале, она попыталась другой поймать верёвку, на которой висел немец. Он почувствовал её приближение, повернул к ней лицо и что-то сказал...
Кажется, он назвал меня по имени.
Да ну, отмахнулась Наденька от собственных мыслей. Мистика. Быть того не может (кузов грузовика, робкий поцелуй — этот немец, оказывается, совсем не умел целоваться...). Она снова потянулась за верёвкой, и в этот момент камень, на котором она стояла, вдруг оторвался от склона.
Она ничего не поняла — не успела понять, все произошло слишком быстро. За спиной неожиданно образовалась пустота. Пустота приняла её, как свою, — будто ждала многие годы, терпеливо и преданно, как ждёт, наверное, только мама, каждый раз выбегая за ворота, когда раздаются шаги в конце улицы...
Арик хотел удержать её. Он бы удержал обязательно, если бы не темнота, вдруг окутавшая горы. Солнце как-то очень быстро и стыдливо закатилось за перевал, он перестал видеть и ощущать своё тело. Русская девушка со светлыми волосами и глазами цвета горного ручья медленно и долго летела в пропасть, а он тянул и тянул к ней руки...
Глава 1
АНТОН
Каша подгорела.
Антон шумно втянул носом воздух и обречённо подумал, что ужин на сегодня, похоже, отменяется. Светочка Аникеева, при всех её несомненных секс-достоинствах, готовить абсолютно не умела. Видимо, справедливо полагая, что грядущий муж — глава нефтяного концерна, крупный продюсер, арабский шейх, отечественный владелец автостоянки — обеспечит её всем необходимым в жизни, включая штат поваров-итальянцев.
При мысли о спагетти Антону поплохело. Он почти наяву представил себе их — длинные макароны, свёрнутые аккуратной горкой и обильно политые кроваво-красным кетчупом... Кашеварила бы сейчас Динка Ульмиева — они ни за что не остались бы голодными. Дина, казалось, родилась на кухне и выросла при узбекском плове, украинском борще и среднерусской жареной картошке с яичницей. Ходить её наверняка учили половник с шумовкой, колыбельную пел вытяжной шкаф, а с буквами она знакомилась не по азбуке, как все нормальные дети, а по поваренной книге. Ещё она недурно шила (Светке, к примеру, из кусков голубого капрона сварганила ветровку, выглядевшую, словно эксклюзивный вечерний ансамбль), могла забить гвоздь в стену и имела первый разряд по скалолазанию. И украдкой писала стихи в потрёпанный блокнотик с Микки-Маусом на обложке. Все дурнушки в этом мире почему-то пишут стихи и хорошо готовят: наверное, потому, что им не светит арабский шейх. Впрочем, не всё так однозначно.
Светочка вызвалась дежурить (сама! добровольно!!!) после того, как красавец Казбек, старший в их группе, на предыдущем привале, отужинав восхитительной картофельной запеканкой по-сицилийски, проникновенно сказал Динке «спасибо» и даже поцеловал в розовое ушко. Динка скромно зарделась, а Светка следующим вечером, едва скинув рюкзак, нырнула в палатку и полтора часа посвятила макияжу. С первыми красками вечерней зари она королевской поступью вышла наружу.
Паша Климкин, самый молодой член группы, сдавленно икнул. По юношеской неопытности он пылал к Светке тихой всепоглощающей страстью: мыл за ней посуду, тайком подбрасывал цветы в её палатку, мечтал поскорее вырасти и вызвать счастливого соперника Казбека на поединок. И видимо, не подозревал, что к тому времени Светка благополучно выйдет замуж, родит двух детишек, потолстеет, обабится и будет страдать водянкой, а Казбек состарится и осядет на какой-нибудь горнолыжной базе — продавать билеты на подъёмник...
Но это будет потом, ещё не скоро. А пока — Светка вышла из палатки, оросила воздух Приэльбрусья ароматом дорогих духов и, демонстративно не замечая вероломного Казбека, предложила Диночке сменить её у примуса. Диночка удивлённо согласилась. А ещё через полчаса каша безвозвратно сгорела. Её ещё можно было, вооружившись ледорубом, отскрести от стенок котла, сложить в полиэтилен и закопать до худших времён, но употреблять в пищу...
Не будь Светка дамой — схлопотала бы сейчас подзатыльник, сердито подумал Антон и сплюнул в куст бузины. Наверное, остальных посетила та же мысль (разве что за исключением влюблённого Пашки: тот с радостью готов был простить своей Дульсинее любые мелкие прегрешения, включая собственную голодную смерть), потому что она на всякий случай сделала шаг назад и неуверенно произнесла:
— Ребята, ну что вы? Я же хотела как лучше...
— А получилось как всегда, — мрачно закончил Казбек цитату из классики. — Антон, тушёнка осталась?
— Валдайская, — так же безрадостно отозвался тот.
Тушёнку производства ТОО «Валдай» по неписаным законам гор всегда оставляли на самый чёрный день: она была жидкая и солёная, как Мёртвое море, и почему-то пахла солидолом.
— Ничего страшного, — великодушно сказала Дина. — Поужинаем чаем с бутербродами.
— Бутербродами сыт не будешь, — угрюмо возразил Казбек.
— А на ночь есть вообще вредно, — встрял Паша Климкин. — Кошмары будут сниться.
И взглянул на Светку, ожидая благодарности за поддержку. Однако та, не выходя из образа королевы в изгнании, высокомерно созерцала окрестный пейзаж. Да, была бы она другого пола — точно заработала бы подзатыльник. А не будь такой красивой — Антон нипочём не пошёл бы отмывать испоганенный ею котелок.
Но Светка была красивой до умопомрачения. Красивее мог быть только фейерверк в ночном небе или гол под перекладину на чемпионате мира по футболу. Сурская красавица выпуска 1999 года, третий курс журфака университета, неплохое перо (немного инфантильное — но это смотря на чей вкус), несколько статеек, одна из которых — социологический опрос среди тинейджеров на тему «Как вы относитесь к однополой любви?» — промелькнула даже в «Московском комсомольце». Вялое ухаживание преподавателя экономики капиталистических стран и пылкая страсть неуклонно увядающего замдекана, которая позволяла на раз-два получать зачёты автоматом. Высокая грудь, по-детски припухлые капризные губки и прямые платиновые волосы до середины спины («Неужто свои?» — наивно восхитился Антон в их первую встречу в университетском буфете. «Свои, — улыбнулась она. — Хочешь убедиться?» — «Не хочу, — сказал он, собрав волю в кулак. — Я слышал, ты коллекционируешь мужские скальпы». — «Ну и дурак», — загадочно бросила она через плечо).