Чтобы как-то отвлечься, Ирма посетила детей. Младшие царевичи не предчувствовали беды — Элия возился со своей любимой собакой, та его покусывала, но небольно, а Эммануил играл со слугой-наставником в нарды.
— Что-то вы больно веселы сегодня, — упрекнула их мать. Перед Йом Кипуром надо быть в печали и думать о Боге.
— Мы стараемся, ваше величество, — поклонился средний из сыновей, — но играть в нарды позволено даже на Шабат — в субботу. Рабби разрешает.
Государыня согласилась молча.
А Давида она действительно нашла угнетённым, грустным, он смотрел на неё затравленно, хмурил брови.
— Матушка, скажите, отчего отец сердится на нас? — обратился к ней старший.
— Я не знаю, мой золотой, — отвечала со вздохом правительница Хазарии. — Он не допускает меня к себе. Ты-то его не спрашивал на моление в Рош-га-Шану?
— Не посмел, увы. Мне Наум передал волю государя — встать на новое место, в третий ряд, я и подчинился.
— Да, несладко... Коли он задумал повторный брак, может и тебя лишить права на наследование престола.
Мальчик задрожал, словно от озноба, и с трудом задал жутковатый вопрос:
— Но ведь не убьёт?
Дочка Негулая снисходительно улыбнулась:
— Нет, ну что ты! Он своих детей любит. Не тревожься, глупенький, — и поцеловала его в висок. Но сама подумала: «Ну, а если?.. Нет, не допускаю. У Иосифа смелости не хватит».
Под конец повидала Сарру. Девочке пошёл седьмой год, но она уже знала рунические буквы и могла с трудом читать по-хазарски, а к ивриту пока не подступалась. И служанка-аланка потчевала её народными сказками — о Батразе-воине, огненном колесе Балсага и красавице Дзерассу, превращавшейся в птицу, чтобы воровать волшебные яблоки.
— Мама, маменька! — прыгала малышка, подставляя щёки для поцелуев; волосы её, вьющиеся, светлые, были заплетены в тонкую косичку. — Мне сегодня приснилась лодка, где сидели вы, Тамара, я и все братцы, и мы плыли на вёслах, удаляясь от Сарашена, а на берегу стоял папенька и махал нам рукой, вроде провожая. Мы когда поедем кататься по Итиль-реке?
Ирма обняла дочку, покачала, как новорождённую, и произнесла с болью в голосе:
— Как захочет Бог.
Сарра заглянула родительнице в глаза:
— Вы в печали, маменька? Кто-то вас обидел? Уж не я ли, без умысла на то?
— Нет, конечно, свет моей души. Ты мне доставляешь одни только радости. Может быть, действительно скоро мы поедем.
— Далеко?
— Вероятно, неблизко.
Йом Кипур наступил на десятые сутки после Рош-га-Шаны. Судный день, называемый иудеями также Днём Великого Искупления и Трепета, представлял собой как бы репетицию Страшного суда, на котором Бог выносит вердикт каждому из смертных, по его делам. И затем дарует: праведникам — вечную жизнь, а погрязшим во грехах — вечные мучения. И поэтому встретить Йом Кипур надо в отрешении от всего земного и раскаянии. Это праздник, но особого рода — невесёлый, аскетично торжественный, судьбоносный...
А когда он прошёл, у царицы в покоях появился сафир, посланный Иосифом, и прочёл так называемое «разводное письмо», развернув пергаментный свиток. Как любой документ в Хазарии, по традиции, царское послание было составлено на иврите, так что государыня многие места не могла понять и поэтому часто отвлекалась, думая о внешности своего визитёра: весь его облик, пышная буланая борода, длинные одежды, навевали образ если не Самого Яхве, то Его архашела Гавриила, оглашающего в Судный день повеление Господина.
Дочитав до конца, первый помощник государя низко поклонился.
У аланки прояснилось в уме, и она, возвратившись в действительность, ощутила, что не слышала доброй половины распоряжения государя.
— Извини, Наум, — улыбнулась царица мягко, — я нечаянно пропустила цифры. Сколько мне положено от его величества?
— Двадцать тысяч шэлэгов серебром, все ваши драгоценности и одежды, тридцать слуг и надел у Хазар-Калы — пять на пять фарсахов для кормления.
— Оговорены ли гарантии для моих детей?
Тот пожал плечами:
— Мальчики останутся здесь, с отцом. Это и есть гарантия полной безопасности. Безусловно, если ваше величество будут во всём покорны и благоразумны... А иначе их жизнь окажется под угрозой...
Ирма вспыхнула:
— Как он смеет?! Угрожать? Строить козни? — Но потом сдержала себя и произнесла несколько спокойнее: — Я желаю встречи с его величеством.
— Нет, его величество велел передать, что особой встречи у вас не будет. Вы увидитесь только завтра, в Бетдине, для формального закрепления развода.
— Да, но там не поговорить откровенно...
— Ничего не могу поделать, ваше величество, — снова поклонился сафир.
— Хорошо, ступай. Нет, постой: на какое число мой отъезд намечен?
— Па тринадцатое число месяца Тишрея, за два дня до праздника Сукот.
— А когда состоится свадьба его величества?
— Сразу после Симхат Торы — вероятнее всего, двадцать пятого — двадцать шестого.
— О, к тому времени я уже обоснуюсь в Хазар-Кале. И не буду видеть этот позор своими глазами!
Первый помощник скромно воздержался от комментариев. Оказавшись одна, Ирма вынула из резного шкафчика дорогую шкатулку и достала оттуда свой нательный крестик. Прикоснувшись к нему губами, пылко прошептала: «Святый Боже, Иисус Христос! Не карай меня за вынужденное отречение от Тебя. И апостол Пётр трижды от Тебя отрекался, но ведь Ты и его простил... Дай мне силы выстоять, выдержать изгнание и заставить подлого Иосифа заплатить за всё!»
5
Да, Иосиф любил своих детей. Более того: он любил Ирму тоже. В первый раз молодые увиделись прямо на свадьбе — ей семнадцать, а ему восемнадцать. Церемония проводилась под открытым небом, у дворца кагана, и каган смотрел на своих подданных из окна, а легчайшие кружевные шторы прикрывали его лицо и плечи. Новобрачный стоял под хупой — балдахином, образованным четырьмя длинными шестами, снизу доверху увитыми белоснежными розами, и натянутым сверху шёлком, — а пленённый аланский царь Негулай за руку привёл худенькую девочку в ослепительно белом покрывале. У неё было узкое смуглое лицо, нежное, как персик, и большие испуганные тёмные глаза. «Не уродина! — с удовольствием подумал Иосиф и послушно встал с нею рядом перед рабби Леви бен Арахом, прочитавшим молитву благословения. Слуги поднесли жениху и невесте чашу с вином, из которой оба сделали по большому глотку. Будущий супруг не спеша надел золотое кольцо будущей супруге на указательный палец, поднял её руку, демонстрируя всем, и сказал, как заведено от века: «Смотри! По Закону Моисея и Израиля через это кольцо ты посвящена мне!» Тут же оба царя-родителя и молодожёны подписали «ктубу» — брачный договор, где описывалось, на какие блага и состояние может претендовать Ирма в случае развода или безвременной кончины Иосифа. Рабби прочитал семь благословений — восхваление Бога, сотворившего мир и людей по Своему образу и подобию, и призыв к блаженству в Эдемском саду. После этого начался семидневный пир с танцами и песнями, криками: «Мазел тов!» («Желаем счастья!»)...
Да, они действительно были счастливы, Ирма и Иосиф. Радовались рождению каждого ребёнка. С удовольствием встречались осенью после завершения летнего кочевья... Нет, само собой, у него было много женщин. Не в Итиле, конечно, — здесь он, по Закону Галахи, соблюдал супружескую верность, — а в далёких южных городах Семендере и Беленджере, в каждом их которых содержался царский гарем из 15—28 наложниц, представительниц разных народов, подвластных Хазарии. Все они знали толк в любовных утехах. Но Иосиф был привязан по-настоящему только к царице. Потому что чувствовал её превосходство — и в уме, и в характере. Если честно, то для управления государством больше подходила она, чем он, — трезвостью расчёта, здравостью мышления, твёрдостью решений. Муж нередко советовался с ней, обсуждал сложные проблемы; иногда поступал по-своему, просто из желания проявить самостоятельность, но, как правило, он прислушивался к её мнению. Так они и прожили целых семнадцать лет.
Что же изменилось теперь? Как произошёл перелом? Мысль о супруге — природной еврейке, постоянно внушавшаяся ему рабби Леви, никогда не занимала монарха. Ведь, согласно Библии, женщина, обращённая в иудаизм, безусловно считается еврейкой. Вспомнить хотя бы легендарную Руфь — по рождению моавитянка, приняла веру, провозгласив: «Народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом». Да и сам Иосиф, если разобраться, был рождён не еврейкой по крови — матерью-арабкой, дочерью хорезм-шаха, выданной за царя хазар и принявшей библейское имя Мириам. Нет, аланские корни Ирмы послужили только предлогом для развода. А причина лежала где-то в области психологии, подсознания. Он любил жену и, любя, в последнее время ненавидел — за свою зависимость от неё, подчинённую роль, вторичность; царь хотел избавиться раз и навсегда от влияния государыни, от язвительных слов, вечно произносимых ею, от непререкаемого диктата в семье. Вот его желание: выбрать женщину недалёкую, тихую и послушную, поглощённую бытом, нарядами, подчиняющуюся во всём. Расставаться с Ирмой, конечно, жаль. Но она его слишком утомляет. Пусть живёт подальше. А с годами и любовь улетучится. С глаз долой — из сердца вон!
Их последняя встреча состоялась после Йом Кипура, в Бет дине, днём. Здание Бет дина — раввинистического суда — находилось на Бакрабаде, и сюда в поисках справедливости приходили все итильские иудеи — с правого и левого берега Волги. Судьями-даянами выступали рукоположенные раввины, выполняя эту гражданскую обязанность в порядке очерёдности. Церемонию развода царской семьи проводили трое из них — во главе с Ицхаком Когеном.
Государь приехал верхом, спешился, направился в «Дом суждения». Был он одет достаточно скромно: длинный плащ цвета беж, остроносые сапоги, шапочка-ермолка; никаких украшений, никаких дорогих колец. И лицо под стать — брови сдвинуты, губы сжаты. Краем глаза увидел, что царица уже на месте, — холодно кивнул, но не удостоил её высочайшим взглядом. Неужели боялся? Чувствовал неловкость?
Рабби Ицхак начал рассмотрение дела. Во вступительном слове он сказал, что Святое Небо не одобряет разводов; что когда муж разводится с женой, «даже алтарь проливает слёзы», ибо Бытие прямо говорит: «Плодитесь и размножайтесь»; но бывают случаи, при которых нельзя не писать супруге «разводное письмо»; вот оно, стороны с ним знакомы, и зачитывать нет необходимости; главное — желание Иосифа взять жену-еврейку по крови, объясняемое высшими интересами Хазарии.
Государь опять скосил глаз и увидел профиль царицы: та сидела бесстрастная, точно изваяние. Траурные радиб, раоб и пенула на ней заставляли думать о её трагическом настроении. «Как она прекрасна! — промелькнуло в голове каган-бека. — Буду ли я счастлив с Ханной — кто знает, но семнадцатилетнее счастье с Ирмой я уже потерял!»
— Вахне величество, есть ли у вас дополнения к разводному письму? — обратился священнослужитель к монарху.
— Нет, учитель, там изложено всё достаточно ясно.
Коген посмотрел на аланку:
— Ваше величество, вы хотели бы что-нибудь добавить или уточнить?
— Да, пожалуй. — Государыня встала с кресла. — Уточнить нелишне. — В голосе её не было смятения; говорила она свободно, ровно и с едва различимой для чуткого уха иронией. — Первое: я считаю нынешний суд неправедным. Ибо рабби Ицхак — как родитель будущей невесты — заинтересован в нашем разводе. Или нет? Он становится тестем государя. Кто ж откажется от подобной милости! И не сделает всего, чтоб достичь желанного!.. В общем, я имею полное право требовать замены даянов. — Сделав паузу, женщина продолжила: — Во-вторых, утверждаю, что причины развода, изложенные в письме, смехотворны и не стоят выеденного яйца. Если я провозглашена иудейкой да ещё состою в иудейском браке с иудеем, бесполезно оспаривать, будто наши дети — неиудеи. И какие могут быть сомнения в том, что Давид есть законный наследник каган-бека? Тут моё кровное родство не имеет значения, это утверждено Законом Галахи. Доводы письма неразумны. Будь я на месте Иосифа, то придумала бы что-то поосновательней, повесомей, потоньше... — Государыня взмахнула рукой. — Впрочем, придумать сложно. По Закону Галахи, главные причины развода — прелюбодеяние жены и её неспособность иметь детей. Может быть, болезнь... преступление... Но в моём случае это всё отсутствует. Я не изменяла супругу и не совершала иных недостойных действий. Я всегда любила его, подарила Иосифу четверых детей, сильных, здоровых, никогда не обидела непочтительным словом, взглядом. Преданно служила, как и подобает супруге каган-бека. Тот, кто знает хоть один с моей стороны проступок, пусть попробует бросить в меня камень! Но никто, я уверена, не посмеет. — Из груди у царицы вырвался тяжкий вздох. — Впрочем, если члены высокого суда вдруг подумали, будто я намерена из последних сил добиваться сохранения наших брачных уз, то напрасно. Честь дороже. Истинной дочери самодержцев Алании не пристало плакать, унижаться и молить о прощении. Раз его величество не желает видеть меня супругой, что-либо доказывать с моей стороны не имеет смысла. Мне такой брак тоже ни к чему. А имущественных претензий у меня, пожалуй, что нет, в этой части всё записано справедливо. Да свершится Господня воля. Бог на небе наблюдает за нами. И Ему судить. И придёт Судный день, и воздастся каждому по делам его. Омэн!
Ирма села и сцепила пальцы у себя на коленях. Речь её удивила присутствующих — стройностью, железными аргументами, верными словами. Мало кто из мужчин мог бы так сказать. У Иосифа защемило сердце, но монарх продолжал сидеть неподвижно, молча и не сделал ни малейшей попытки изменить ход процесса. Более того: на традиционный вопрос даяна к разводящемуся супругу: «Ты желаешь этого?» — твёрдо отвечал: «Я желаю!» И скрепил своей подписью «гиттин» — документ о разводе. Там же расписались свидетели: вездесущий сафир Наум и кривой тархан Песах бен Ханак, прибывший из Самкерца по велению государя. Рабби Ицхак Коген объявил о завершении слушаний.
Царь взглянул на уходящую Ирму — невысокая статная фигурка, чёрный плащ, скользящий по плитам пола, и прямая, как тополь, спина, на которой лежит откинутый с головы капюшон. И подумал: «Вот уходит моя любовь и молодость. Главная женщина моей жизни. Остальные — дуры! — Но потом отвернулся и сказал сам себе: — Пусть, пусть уходит. Рядом с ней дураком был я. Рядом с дурами я кажусь умнее», — и невесело усмехнулся этим горьким мыслям.
Уезжала аланка через день. Государь не вышел её проводить, но смотрел на отбытие, спрятавшись в боковой башне Сарашена. Видел небольшой караван: пять верблюдов с поклажей, три повозки, десять конников для сопровождения; вроде и не прежняя царица отправляется в путь, а аристократка средней руки. Почему Иосиф исподволь унижал оставленную супругу? Для чего? Вряд ли бы монарх ответил на это. Так велела его натура. Слабые всегда мстительны и не могут простить сильным их неоспоримое превосходство...
Дверь открылась и во двор Сарашена вышла Ирма, а за ней — Тамара и царевна Сарра в сопровождении нянек. Женщины были в тёмном. К разведённой царице приблизились её сыновья. Государыня их поцеловала, обняла и о чём-то говорила несколько минут — с высоты башни самодержец, разумеется, не расслышал. Наконец отбывающие сели в повозки. Медленно раскрылись ворота. И процессия начала покидать дворец. Конники трубили в рога, призывая очистить дорогу. Люди на улицах Бакрабада наблюдали за выездом, молча кланялись в пояс: криками приветствовать экс-правительницу Хазарии было неуместно. Створки ворот сомкнулись. У Иосифа защипало в носу, он закрыл глаза и сглотнул. А потом повернулся к сафиру, находившемуся поблизости, и сказал уже хладнокровно, твёрдо:
— Десять дней для уборки на женской половине. После праздника Симхат Торы всё должно быть готово для приезда новой царицы.
— Слушаюсь, о мудрейший из неподкупных! — поклонился Наум.
Чуть понизив голос, царь спросил:
— Как идёт поиск двойников?
— Неусыпно, ваше величество. Двух уже нашли. Третьего из числа рабов ищет купец Мар Лаков.