— Пусть не мешкает. Мне они понадобятся сразу после свадьбы.
— Будет всё исполнено, как желаете, о красивейший из непобедимых.
— Не забудьте заблаговременно их лишить языков — чтоб не разболтали о нашем подлоге.
— Ваше величество может быть спокоен: лично прослежу.
Череда традиционных осенних праздников минула в Итиле успешно: на Сукот иудеи переселялись в особо устроенные хижины (поминая тем самым предков, претерпевших массу лишений на пути из Египта к обетованной Земле), а во время службы в синагоге символично размахивали этрогом-цитрусом в левой руке и лулавом в правой (3 веточки мирта и 2 веточки вербы, привязанные к пальмовому листу); на Симхат Тору пели хвалебные псалмы в честь завершения годичного цикла чтения Пятикнижия и начала нового годичного цикла; лили святую воду на жертвенник, танцевали под флейту и цимбалы, ели специально испечённые пироги.
Наконец состоялась свадьба Ханны и Иосифа. К церемонии готовились несколько дней, и жена Когена — Дина, будущая тёща царя, надоела всему двору бесконечными мелкими придирками; баба оказалась сварливой, нудной, лично проверяла каждое из блюд и совала нос куда её не просили, наставляла слуг и ругалась по-гречески (по-хазарски она говорила плохо). Даже сам сафир был не рад, как-то с ней поспорив. «Ах, ты недоносок! — разразилась мерзкая фурия, уперев руки в боки. — Мне — перечить? Мне, которая становится матерью государя? Я ж тебя сотру в порошок и сгною в остроге. Всю твою семью выведу под корень!» И дипломатичный Наум тут же согласился со всеми её спорными советами.
Бракосочетание провели на правом берегу Волги. «Царь царей» — каган — удостоил церемонию, но издали, появившись на балконе своего дворца, но не покидал собственного острова; подданные пали перед ним на колени, и по-прежнему, из-за дальнего расстояния, ни один из смертных не увидел в подробностях черт его лица.
Ханна в белых одеждах выглядела празднично и светло; вьющиеся чёрные волосы не были скреплены ни заколками, ни шпильками и свободно падали на её плечи; голубые глаза ликовали от свалившегося на вдову счастья, а большие сочные губы то и дело складывались в улыбку. У невесты не возникало мыслей — нравится ей Иосиф или не нравится, люб или не люб. Он — каган-бек! По велению которого могут рушиться города, погибать народы, строиться дворцы. А она выходит за него замуж. Делается вровень. Станет матерью нового царя. Перед этой честью меркли все душевные и телесные недостатки самодержца как человека. Будь он трижды хром, убог или же горбат — Ханна приняла бы его предложение сердца и руки. А теперь и вопросов нет — симпатичный такой мужчина, крепкий, ловкий. Лихо танцевал в первый день застолья, горячо шептал в розовое ушко невесты: «О, кудесница! Я сгораю от нетерпения, весь дрожу в предвкушении сладостного мига!» Ирма бы сказала на это с иронией: «Ваше величество, выпейте шербета со льдом и немного остыньте, а не то вы меня спалите; я боюсь, на моей щеке от вашего жара выступят сейчас волдыри!» Но наследница раввина Ицхака отвечала просто: «Так чего мы ждём? Наша опочивальня давно готова».
О, как страстно целовал самодержец обнажённые налитые груди новобрачной, белоснежные, сдобные и душистые, ненасытно хватал губами бледно-розовые соски и, не в силах справиться с вожделением, в первый раз ею овладел, двух тагов не дойдя до постели, прямо на полу, на ковре! Царь проник в неё так неистово и так резко, что она даже вскрикнула от внезапной боли. Но потом расслабилась и, войдя во вкус, отдалась всецело, помогая синхронными извивами стана и едва не лишившись чувств в апогее финальных судорог.
Отдыхая, предводитель хазар вновь подумал: «Вот ещё одно преимущество перед Ирмой: той в любви не хватало ярости. Превратила всё в супружескую обязанность. Больше наслаждалась охотой, верховой ездой и дискуссиями с раввинами. А у этой энергии в нижней части тела много больше, чем в верхней!» — и смеялся на свои мысли не без ехидства.
Словом, их семейная жизнь началась неплохо.
А в последних числах месяца Кислева, накануне праздника Хануки, под балконом дворца «царя царей» совершилась казнь. К трём деревянным лавкам были привязаны три наследника Иосифа: старший — Давид, средний — Эммануил, младший — Элия. И джавши-гар Авраам Левит — вроде немощными, но на самом деле цепкими руками, — затянул у мальчиков на шее шёлковый шнурок. Проливать голубую кровь почиталось грехом, и поэтому высшие чины Хазарского государства в случае нужды умерщвлялись либо методом удушения, либо методом перелома позвоночника. Тут же кундур-каган Соломон Врач перерезал горло двум рабам, помогавшим привязывать трёх детей к лавкам, — избавляясь от ненужных свидетелей. А поскольку рабы, по хазарским понятиям, не являлись людьми, их кровопролитие выглядело в порядке вещей. За трагедией наблюдали молча: сам каган — полускрытый кружевными шторами на балконе, и каган-бек Иосиф — сидя в высоком кресле, установленном на крыльце дворца. Двое других рабов (без сомнения, тоже потенциальных покойников) унесли мёртвые тела для дальнейшего их захоронения. А участники страшного обряда, церемонно раскланявшись, удалились каждый по своим неотложным, государственно-серьёзным делам...
Впрочем, у Иосифа не было раскаяния, он не плакал. Лишь немногие знали, кто действительно погиб в это утро: двойники царевичей, специально подобранные из простонародья для такого бесчеловечного акта. Государь не мог лишить собственных детей жизни. Старшего, Давида, он оставил в Итиле, заключив в башне Ал-Байда под строжайшей охраной. Средний, Эммануил, вместе с одноглазым тарханом Песахом бен Хапаком, под покровом ночи отбыл в Самкерц. Младшего, Элию, увезли на Дон — в крепостной городок Саркел. Самодержец торжествовал, что ему удалось обмануть безжалостного «царя царей». А о том, что наследники Иосифа, повзрослев, захотят возвратить себе отобранные нрава на хазарский трон и вообще свободную жизнь в столице, их отец не думал. Дескать, что загадывать; поживём — увидим!.. Но года летят удивительно быстро, не успеешь оглянуться — а уже новая эпоха стучится в дверь...
6
Крепость Хазар-Кала оказалась маленькой, тесной и невзрачной. Из окна своей комнатёнки Ирма видела только гребень внешней стены, сложенный из саманных кирпичей, да покатый склон зелёной горы, уходящий к небу. Где-то рядом текла речка Ярыксу, жёлтая от глины, и потом, затейливо попетляв, растворялась в Акташе — более полноводной и быстрой. По дороге, переправляясь через неё, чуть было не погиб один из верблюдов каравана царицы. Пахло в крепости отвратительно — нечистотами, полусгнившей соломой и некачественно выделанными шкурами. По двору разгуливали куры и гуси. Гарнизон состоял из полутора тысяч человек, в основном — наёмников-мусульман из числа гурганцев, с загорелыми свирепыми лицами, иссиня-чёрными бородами и кинжалами на поясе. Нравы их отличались простотой, доходящей до примитива: каждый мог усесться отправлять естественные потребности где попало, на глазах у всех, а затем, в целях, так сказать, гигиены, подтирался либо комьями высохшей земли, либо мелкими камушками с дороги. В первый же вечер, по прибытии каравана, кто-то из гвардейцев посягнул на честь и достоинство проходившей мимо няньки царевны Сарры; женщина подняла визг, и несостоявшегося насильника взяли с ходу; а наутро, по приказу коменданта крепости — Кофина бен Меира, провинившемуся гурганцу, на глазах у всего гарнизона, отсекли голову. Больше намерений нападать на приехавших из Итиля женщин не было.
Несмотря на властный характер комендант в общении с бывшей государыней показал себя человеком образованным и предупредительным. Находился Кофин в Хазар-Кале тоже как бы в ссылке — за оплошность, допущенную семь лет назад, в русскую кампанию. Дело было так. Царь Иосиф, недовольный набегами южных своих соседей — персов — на хазарские поселения вдоль Каспийского моря, бросил на них русскую дружину во главе с воеводой Олегом. Русы к тому времени подчинялись уже Хазарии, но и сами были отнюдь не прочь поживиться персидскими драгоценностями. Летом 943 года на ладьях они приплыли по Волге, миновали дельту, вышли в Каспий, обогнули Апшерон и пристали к берегу в низовьях Куры. Тут произошла битва с персами, где Олег одержал победу и, преследуя неприятеля, занял город Бердаа. Но при этом удача отвернулась от киевлян. Жаркий климат и немытые руки сделали своё дело: в лагере у русов вспыхнула эпидемия дизентерии. Умерли 4 тысячи ратников, в том числе и Олег. Уцелевшие выбрали своим воеводой молодого Свенельда, близкого родственника князя Игоря, и с богатой добычей поспешили в обратный путь, чтоб успеть до осенних бурь. В дельте Волги их встречали хазары под водительством Кофина бен Меира; цель была такая: оградить Итиль от непредсказуемых русов и забрать у них половину награбленного. Воевода Свенельд вёл себя прилично, вырученных богатств не таил и проплыл со своей флотилией вдоль хазарской столицы мирно. А затем был отпущен восвояси. Но зато сам Кофин часть добра припрятал, схоронил от чиновников каган-бека. Вскоре преступление вскрылось (анонимных «доброжелателей» и тогда хватало), незаконно присвоенное имущество конфисковано, а военный сослан в Хазар-Калу — возглавлять гарнизон гурганцев. Вследствие чего он имел зуб на Иосифа и грозился мстить. А приезд опальной царицы показался ему очень даже кстати.
— Если мы сплотимся, ваше величество, — фантазировал комендант, полностью доверившись Ирме, — и пойдём разом в наступление, то Итиль сдастся в одночасье.
Разведённая государыня грустно улыбалась:
— Полно, дорогой, не смешите меня, пожалуйста. Я не верю в чудо. Царство наше незыблемо, армия сильна, а могущество каган-бека безгранично. Он задушит любое выступление против себя. Нас раздавят, словно насекомых. Нечего и думать.
Тот обиженно сопел, морща чуть приплюснутый грушевидный нос:
— Смею возразить: вы неправы. Мощь Хазарии мнимая, а единство призрачно, как во времена Навуходоносора в Вавилоне, — камень, оторвавшийся от горы, стукнет по глиняным ногам металлического колосса, и он рухнет. Иудеев-аристократов ненавидят коренные хазары — мусульмане и христиане. У патрициев нет опоры на плебс. Есть одна наёмная армия, но она побежит под серьёзным натиском. А чиновники воруют в открытую, взятки возвели уже в ранг закона, и казна пуста. Всё прогнило. Дни каган-бека сочтены.
— Да, но что вы можете сделать — маленьким своим гарнизоном?
— Ровно ничего. Но гурганцы позовут своих соплеменников. Мы ударим с юга. Вы же приведёте армию из Алании, и она пойдёт на столицу с юго-запада. Этого достаточно для победы.
Женщина отмахивалась от наивного искусителя:
— Да откуда ж я возьму армию Алании? У меня под подолом она не спрятана.
Кофин отвечал:
— Понимаю, ваше величество. Вы поедете за войском в Магас, к собственному брату, царствующему ныне, после смерти вашего отца Негулая.
— Ни за что на свете. Чтоб меня потом слуги Иосифа обвинили в измене, привезли назад в кандалах и казнили в столице на площади Шахрастана? Я обязана находиться здесь, неотлучно и ежечасно, вместе с Саррой. Вам известно это не хуже меня.
— Было бы желание, ваше величество. Можно всё устроить — и комар носу не подточит.
— Нет, не убеждайте. Слушать не хочу.
Осень у них прошла спокойно. Дни отличались один от другого мало: утренние трапезы, конные прогулки в окрестностях городка, заячья потрава, игры с дочкой, баня, обед, изучение Библии, ужин, сон... Воздух постепенно наполнялся прохладой, низкие облака закрывали горы. Часто моросили дожди. Обитатели крепости грелись у очагов, на ночь укрываясь тёплыми верблюжьими одеялами. Вскоре стало видно, как Тамара и комендант смотрят друг на друга с симпатией, а при встречах излишне возбуждены — или веселятся, или краснеют. Накануне праздника Хануки (время Рождества по-христиански) Кофин испросил у опальной царицы разрешения взять себе в жёны хо-мефсин. Ирма согласилась. Свадьбу молодые сыграли в первых числах месяца Тебефа, накануне традиционного иудейского поста, с приглашением раввина из соседнего города Беленджера. А по завершении всех торжеств, этот самый рабби Иуда бен Амрам, извиняясь и кланяясь, обратился к изгнанной государыне с просьбой об имеющем важное значение разговоре с глазу на глаз. Та, пожав плечами, благосклонно кивнула. И, оставшись наедине со святым учителем, терпеливо начала слушать. Он сказал:
— О, великая и мудрая, чьё прекрасное лицо затмевает солнце, а глаза блестят, словно звёзды в полночь! Я с плохой новостью, прикатившейся к нам из Итиля-города...
Побледнев, женщина спросила:
— Вы о чём? Говорите быстрее.
— О, достойная и смелая, собери свою волю и внимай. По приказу каган-бека, были лишены жизни трое ваших детей: и Давид, и Эммануил, и, само собой, Элия. Горе нам, горе! Видно, злые силы замутили разум Иосифа, раз он пожелал смерти сыновьям... — И раввин искренне заплакал.
Но зато аланка сидела оцепенелая, онемевшая и смотрела на него с удивлением. Еле слышно произнесла:
— Я не верю. Быть того не может. Он мне обещал.
— Нет, увы, — отозвался священнослужитель, тяжело вздыхая. — Нам сказали точно. Уважаемые купцы, продававшие в Итиле вино... Три могилки в склепе его величества. С надписями имён трёх царевичей.
— Замолчите, слышите? Всё равно не верю! Я пошлю надёжного человека, чтоб разведал. И тогда решу...
Государыня словно помешалась: несколько недель, ожидая возврата лазутчика, ела очень мало, на прогулки не выходила, но почти беспрерывно молилась, призывая Силы Небесные сохранить и помиловать её добрых мальчиков, дать ей успокоение в жизни. Только в середине месяца Шевата, к празднику Нового года деревьев («Ту би Шеват»), прискакал гонец из столицы. Не очистив даже грязи с сапог, он прошёл в комнату царицы. Из-за двери раздался слабый женский вскрик. А затем послышался и голос посыльного: «Помогите! Скорее! Наша госпожа без сознания!..» Ирму откачали с трудом.
Первые десять дней она проболела, не вставая с кровати, но потом силы к ней вернулись. И уже к празднику Пурим чувствовала себя крепкой, подарила слугам и горничным по серебряному шэлэгу и в охотку ела треугольные пирожки из сладкого теста с маковой и медовой начинкой. А, оставшись наедине с Кофином, без обиняков задала вопрос:
— Полон ли ты прежнего желания — разгромить Итиль?
Комендант почтительно поклонился:
— Несомненно, ваше величество. Даже больше — после скорбных вестей о бесчеловечном поступке Иосифа.
— Славно, очень рада. Я хочу уехать в Магас не позднее первых чисел Нисана, как слегка просохнут горные тропы.
— Сделаем вид, будто вы сбежали?
— Сделаем вид, будто я умерла. Так надёжнее.
— Сарра останется с нами, в Хазар-Кале?
— Да, с тобой и Тамарой. Отвечаете за неё головой.
— Не тревожьтесь, ваше величество, сохраним её, как родную дочь. Скольких человек вы возьмёте в сопровождение?
— Двух мужчин, не более. Самых надёжных, преданных мне всецело, — Ибрагима и Абдуллу. Я их знаю двенадцать лет, и они без раздумий пожертвуют жизнью ради меня.
— Но ещё необходим третий — кучер для возка.
— Никакого кучера. Я скачу верхом.
Накануне отъезда Ирма попросила Тамару:
— Береги мою девочку. Ближе Сарры у меня никого больше не осталось.
Хо-мефсин упала перед ней на колени:
— Ваше величество, умоляю, не уезжайте. Это добром не кончится. Мой супруг — мечтатель, он вообразил, что сумеет победить каган-бека, и вовлёк вас в свои фантазии. Рассудите здраво! Вы и сами погибнете, и других убьёте. Шутка ли сказать — затевать войну против государя! — И родимое пятно у неё на щеке сделалось сиреневым.
Бывшая царица провела ладонью по плечу товарки:
— Успокойся, милая. У меня нет иной дороги. Или смерть, или же отмщение. Жить с сознанием, что за гибель моих детей их убийцы не поплатились, невыносимо. Если брат Димидир не окажет помощи, я придумаю что-нибудь другое.
Утирая слёзы, фрейлина ответила:
— Мне перечить не след вашему величеству. Но душа стенает: впереди нас ждёт много-много крови!
— Ощутить на коже тёплую кровь врага — разве это не счастье?
А во время прощания с Саррой разведённая супруга Иосифа и сама не сдержала слёз. Извлекла из лайкового мешочка длинную серебряную цепочку, на которой висел тонкий золотой перстень с вправленным в него бриллиантом, и надела на шею дочке. Прошептав при этом:
— Сохрани его. Если я умру, он тебе обо мне напомнит.
— Отчего вы умрёте, маменька? — удивилась та.
— Мало ли причин! И на всё воля Божья. Слушайся Тамару и молись за меня как следует. Может быть, ещё встретимся.
Девочка заплакала вслед за Ирмой:
— Маменька, мне страшно! Не бросайте нас!
— Не могу, родная. Ты, когда вырастешь, всё поймёшь и не станешь сетовать...
Отбывали вечером. Облачили опальную государыню в платье немого Ибрагима — кожаные штаны и куртку, шерстяной плащ и косматую чёрную папаху, под которую спрятали длинные волосы аланки. Верхний край плаща заслонял низ её лица, чтобы скрыть отсутствие бороды и усов. Так она и проехала вместе с Абдуллой сквозь ворота крепости. Караульный крикнул им по-гургански:
— Вы куда, Абдулла, на ночь глядя?
— В Беленджер, за раввином.
— Что-нибудь случилось? Кто-то заболел?
— Нашей госпоже нездоровится. Кашляла с утра с кровью.