— Да хранит её Небо! Может быть, раввин исцелит заодно и немого Ибрагима? — пошутил охранник.
Ирма ехала, завернувшись в плат, совершенно невозмутимо. А её слуга только отмахнулся:
— Глупый ты, Керим. Над увечными смеяться не подобает, — и они растворились в вечерних сумерках.
А в излучине Ярыксу их уже поджидал, сидя на коне, подлинный немой Ибрагим. Поравнявшись с ним, Абдулла сделал жест рукой, тот кивнул, и царица со слугами повернула налево — в противоположную сторону от Беленджера — к Тереку, в Аланию.
Утром же в Хазар-Кале Кофин объявил гарнизону о скоропостижной кончине изгнанной жены каган-бека. Некое неясное бездыханное тело, в белом саване с головы до пят, повезли на увитых цветами дрогах в Беленджер, под эскортом конных гвардейцев. И одновременно отправили в город Итиль гонца с донесением — о постигшем царствующую фамилию новом несчастье.
7
Сделаем ещё одно короткое отступление, чтобы прояснить — кто такие аланы? Где они обитали, от кого зависели и во что верили?
Предки нынешних осетин, выйдя из Ирана, поселились на Северном Кавказе в первые века нашей эры. Здесь они занимались скотоводством, а позднее и землепашеством, то воюя, то заключая союзы с соседями: на востоке — с хазарами, а на юге — с армянами. С запада влияла Абхазия: в те года православная, получившая веру от Византии. Западная Алания вскоре тоже сделалась христианской, но цари (керкундеджи) в главном аланском городе Магасе оставались язычниками.
И тогда, начиная с IX века, началась борьба между Константинополем и Итилем — чьё влияние на алан победит? Греки оказались проворнее: выдали дочь абхазского царя Георгия II за аланского царя Давгасара; тот крестился и принял имя Григория. От их брака и родился отец Ирмы — Негулай (Николай). Стали строиться храмы, монастыри, было образовано Аланское архиепископство во главе с константинопольским греком — митрополитом Петром. Он развил кипучую деятельность по крещению как аланской аристократии, так и деревенского люда, а Роман Лакапин, византийский император, в грамотах к царю Негулаю называл его не иначе, как «духовным сыном».
Тут пошли в наступление хазары: победили алан в войне, в результате чего Негулай оказался в плену и был вынужден выдать дочь Ирину замуж за Иосифа. Сам он тоже сделался иудеем, взяв себе библейское имя Моисея. Так Алания стала данницей Хазарии, а верхушка получила новую веру. Впрочем, запад страны оставался по-прежнему христианским, церкви, монастыри продолжали свою работу, и попы, как могли, воевали с раввинами. Примечательно, что до наших дней в осетинском языке сохранилось слово «хазар» — означающее «скупой», «барыга»...
После смерти Негулая-Моисея царский трон занял брат Ирины-Ирмы: во христианстве — Димидир (Дмитрий), а в иудаизме Самсон. Он безропотно подчинялся Итилю, регулярно посылал дань и алан-рекрутов в хазарскую армию. И вообще человеком был неконфликтным, добрым, обожавшим свою жену Мирру и единственного сына — Боруха... Брат с сестрой не виделись восемнадцать лет...
Сколько трудностей претерпела Ирма, прежде чем она с Ибрагимом и Абдуллой выбралась к ущелью, по которому текла река Теберда! Девять дней пути по скалистым тропам, вверх по Тереку, мимо пятиглавой Бештау, вниз к Эльбрусу и опять на запад — к Алхан-Кале. Конь под государыней сломал ногу и пришлось его умертвить; бывшая царица ехала какое-то время на одном скакуне с Абдуллой, прежде чем в одном из селений не купила новую лошадь; на восточном склоне Машука ночью отбивались от стаи волков, чуть не растерзавших усталых путников; а у крепости Верхний Джулай нарвались на отряд разбойников-печенегов, промышлявших в Алании похищением местных жителей и перепродажей хазарским купцам-работорговцам; печенеги бросились за ними в погоню, а догнав, устроили рукопашный, но один немой Ибрагим стоил десятерых, и разгромленные противники вскоре ретировались. Наконец в лучах утреннего солнца засверкала на дне ущелья Теберда, словно голубая змея, а зелёные горы поднимались справа и слева, чем-то напоминая грандиозные царские ворота, драпированные бархатной тканью, называемой по-хазарски «цицакион»; в синеве небес распростёр крылья коршун, и стояла такая первозданная тишина, что в ушах ломило.
— Господи! — воскликнула Ирма. — Неужели мучения наши позади?
— Да, — сказал Абдулла, — к вечеру будем у Магаса.
Бездна лет минула с тех пор, как она уехала из родного города. А такое чувство, будто это происходило вчера — то же солнце, и те же камни, мокрые от воды, под копытами её лошади, тот же лес и та же река... Мы взрослеем, мы стареем и умираем, а в природе ничего не меняется!..
Вот в ущелье показались каменные высокие стены столицы Алании. По углам и в центре — сторожевые башни. Над стеной покатые крыши каменных дворцов и блестящие купола церквей. Самый крупный купол — кафедрального храма. Строили его византийские мастера, привезя из Константинополя черепицу и смальту для мозаики, специальные краски для росписи стен и оконное стекло, а особые кирпичи («плинфу») делали на месте... Не успела царица подъехать к воротам, как на звоннице храма заиграли колокола. Сердце Ирмы застучало от радости, и душа наполнилась счастьем: храм приветствует её появление, это не случайно, ей судьбой уготована великая миссия!..
На воротах охрана приняла пошлину за въезд, задала традиционный вопрос:
— Кто такие? Для чего приехали?
— Мы сопровождаем нашу госпожу в странствиях по миру, — отвечал Абдулла на плохом аланском.
— Как её имя? Что вписать в грамоту о прибывших?
Прежняя супруга Иосифа объявила:
— Запишите так: бедная царевна Атех, изгнанная всеми, не имеющая своего угла.
Караул ворот несколько смутился от подобных слов:
— Может, следует доложить во дворец керкундеджа о визите её высочества? Вышлем вперёд посыльного.
— Нет необходимости. Мы поедем во дворец сами.
Царь Самсон, возвратившись из синагоги, вечерял у себя в палатах, как ему передали свиток от приехавшей неизвестной дамы, называющей себя царевной Атех.
— Зачитайте, — приказал самодержец несколько рассеянно.
— Тут написано по-алански греческими буквами. «Здравствуй, мой любезный брат Димидир! Я, Ирина, старшая дочь царя Негулая и твоя сестра, умоляю проявить милосердие и позволить мне тебя лицезреть. Жду покорно».
У монарха вытянулось лицо:
— Господи, Бог наш и Бог наших отцов, разве сие реально? Ведь она должна находиться в Хазар-Кале — после развода с Иосифом! Сам властитель Итиля присылал мне об этом грамоту прошлой осенью. Неужели сбежала? Вот напасть! Если я окажу любезность и приму её, навлеку на себя недовольство каган-бека. Незавидное положение!
Но прогнать несчастную тоже было скверно. И скрепя сердце государь Алании разрешил:
— Хорошо, проводите гостью. Я сейчас спущусь в тронный зал.
При сто появлении Ирма встала. Перед ней находился тридцатитрёхлетний грузноватый мужчина с тёмной короткой бородой и густыми бровями, закрывавшими верхнюю половину век. Очень напоминал отца. Только мягкие розовые губы перенял от матери. В памяти сестры он запечатлелся другим — тощим угловатым подростком, не умеющим складно говорить.
И Самсон с трудом разглядел в этой зрелой женщине с загорелым обветренным лицом и в мужских кожаных штанах прежнюю Ирину — тонкую изящную девушку, с детства воспитанную в строгих традициях православия.
— Мир тебе, сестра, — наконец заговорил Димидир.
— И тебе, мой славный. Ох, простите, — «ваше величество»! — и она учтиво склонила голову, впрочем, не без иронии.
— Обойдёмся без церемоний. Можем сесть. Ты, конечно же, устала с дороги? Я сейчас велю принести поужинать. И, пока сервируют стол, буду рад выслушать твою просьбу. Что заставило тебя, в нарушение воли каган-бека, ускакать из Хазар-Калы?
— Казнь каган-беком трёх моих сыновей.
Самодержец вздрогнул:
— Собственных детей? Ты смеёшься, наверное?
— Нет, я плачу.
Ирма рассказала в подробностях всю историю — и об их разводе, и о новой женитьбе Иосифа на Ханне Коген, и о страшном плане войны с Итилем.
Свечи в тронном зале не спеша догорали. Слуг и подливали в кубки вино. Царь Алании сидел удручённый, опустив глаза к золотой тарелке, на которой покоилась недоеденное и уже остывшее крылышко жареной цесарки.
— Горе твоё безгранично, — оценил Самсон, — а Иосифу нет прощения за детоубийство. Но сражаться с хазарами я не стану. Войско наше немногочисленно, и ему не хватает выучки. А нанять чужеземных ратников нету средств. И вообще к походу у меня не лежит душа.
— Брат, опомнись! — с жаром произнесла опальная государыня. — Речь идёт не о кровной мести; месть — она моя, это сугубо личное дело. Речь идёт о судьбе нашей многострадальной Родины! Оставаться под пятой у Хазарии — стыдно, невозможно. Исповедовать чуждую, силой у нас введённую веру — богомерзко и подло. Мы обязаны биться за свободу. Голову сложить, но прогнать с Аланской земли сборщиков дани для Итиля!
Сын царя Негулая выразительно крякнул:
— Голову сложить — нет большой премудрости. Выйти из войны победителем — невообразимо труднее. И гурганцы, и мы, даже объединившись, ничего не стоим. Нужен сильный союзник — например, такой, как Константинополь. Но проблем на Босфоре и без нас хватает...
— Отчего бы не написать императору? Более того, снарядить посольство, испросить подмоги?
— Что, тайком от Иосифа?! — ужаснулся он.
Бывшая царица саркастически хохотнула:
— Нет, добившись его согласия! — но потом сразу посерьёзнела: — Разумеется, тайно — скажем, переодевшись иноками-паломниками.
Димидир замахал руками:
— Замолчи, замолчи, слушать не желаю! И вообще, сестра, будь любезна, не задерживайся в Магасе. Я закрою глаза на твоё временное присутствие у меня во дворце и не стану доносить об этом в Итиль. Пусть считают, будто ты действительно умерла. Но на большее у меня нет возможностей. Отправляйся-ка побыстрее подобру-поздорову. Дам тебе коня и немного денег. Разумей спокойно и не обессудь.
— Неудачники мы, аланы, — тихим голосом сказала Ирина. — Нам не повезло на царя!..
Поселили её в полутёмной комнате женской половины — вроде она действительно некая сторонняя царевна Атех, а не родственница монарха. Правда, старая няня Зарватык, несмотря на плохое зрение, быстро узнала в ней прежнюю воспитанницу и, всплеснув руками, пробормотала: «Наширан, ты ли это?» Наширан — древнее аланское имя; несмотря на христианство, многие дети в Алании получали вместе с греческими и старинные имена-прозвища (например, Негулай звался по-алански Сахиром, а Самсон-Димидир — Сосланом)... «Тс-с, — оборвала няню та, — ты меня не знаешь, понятно?» — «Как же так? — опечалилась пожилая женщина и заплакала. — Мне ль не знать мою славную Наширан? Светлую, как лучик восходящего солнца, нежную, как лапка маленького зайчика, и бесстрашную, как сама Наширан из сказки — дева-наездница, ловкая и сильная?» — «Ладно, ладно, после поговорим, без свидетелей...»
Бывшая супруга Иосифа познакомилась с Миррой и Борухом. У жены Самсона зубы выдавались вперёд и изрядно безобразили в делом симпатичное, милое лицо; а царевич был того же возраста, что и Сарра. Разведённая государыня вспомнила свою дочку и с тоской подумала: «Неужели же мы больше не увидимся? Я теперь чужая — и в Итиле, и в Хазар-Кале, и в Магасе... Где найду прибежище и добросердечие?»
Попросила невестку одолжить ей какую-нибудь женскую одежду — появляться в городе в кожаных штанах и в папахе значило бы обратить на себя общее внимание. Мирра распорядилась выделить гостье плащ с капюшоном, тёмную тунику и простые сандалии; да, в таком, более чем скромном наряде, вряд ли кто-то узнал бы в ней прежнюю царицу Хазарии!
День спустя под охраной своих верных спутников — Ибрагима и Абдуллы — Ирма отправилась в храм Святой Софии. О, такого великолепного, грандиозного здания не встречалось ни в одном из других городов, где ей приходилось бывать! Белые могучие стены, узкие высокие окна с разноцветными стёклами, золочёные купола с узорчатыми крестами и огромный купол посередине; говорили, лишь в Константинополе знаменитый Софийский собор выглядел богаче; даже Аарон, захватив Магас, не посмел разрушить это чудо архитектурного гения; правда, первое время служба не велась, так как митрополит бежал из столицы, но потом вернулся, и тогдашний царь Негулай-Моисей с радостью разрешил возобновить литургии. Ведь его заставили сделаться иудеем, а в душе государь оставался христианином до конца своих дней...
В храме итильская изгнанница подошла к свечной лавке и спросила свечницу, где найти батюшку. Та ответила, что сейчас он дома, отдыхает после заутрени, но придёт к обедне, — в общем, скоро будет. Поблагодарив, бывшая царица чуть не перекрестилась, глядя на Христа, выложенного мозаикой прямо над алтарём, но сдержалась, ибо не имела на это право. Вышла из собора во двор, где её поджидали два телохранителя, и уселась на лавочку. За оградой храма шевелился Магас — на базарной площади шли торга, по мощёным улицам ездили возы и подводы, из-за стен каменных богатых домов зеленели верхушки фруктовых деревьев; цоканье копыт, лай собак, кукареканье петухов, запахи пекущихся хлебных лепёшек, жареного мяса и рыбы — всё это составляло пёструю картину крупного средневекового города. Безусловно, Итиль, и особенно — западная его часть, выглядел и богаче, и чопорней; но наив Магаса согревал сердце Ирмы, навевал воспоминания её детства, и она тихо улыбалась, глядя на столицу Алании накануне Пасхи... Вдруг она почувствовала устремлённый на неё взгляд. Повернула голову и увидела толстую монашку, замершую во дворе храма и едва не раскрывшую рта от невероятного изумления. Что-то в лице черницы показалось знакомым, близким...
— Зоя! — вспомнила наконец опальная государыня. — Это ты! — и раскрыла объятия давней своей подруге.
У монашки потекли из глаз слёзы, и она повалилась в ноги товарке:
— Да неужто... ваше высочество... то есть ваше величество... то есть я не знаю, как теперь обращаться к вам...
— Полно, полно, вставай. Я теперь никто. Можешь называть, как и прежде, по имени. И на «ты». Ну, а я тебя — просто Зоя.
— Я давно не Зоя, — поднялась с колен инокиня и стряхнула ладонью землю с рясы. — После пострижения именуюсь сестрой Поликсенией.
— Надо же! Красиво... Сколько лет в Христовых невестах?
Обе сели на лавочку.
— Скоро десять. Мой жених не хотел служить на хазар и сбежал в Абхазию. Там его ограбили и убили. Я проплакала целый год, а за сим ушла в монастырь.
Бывшая царица вздохнула:
— Понимаю. Сочувствую... — А потом неожиданно улыбнулась: — Слушай, дорогая, стань, пожалуйста, моей крёстной матерью!
Поликсения испугалась:
— Свят, свят, свят! Ты о чём толкуешь?
— Я пришла просить батюшку вновь меня крестить. Жажду возвратиться в лоно Святой Церкви Христовой. Иудейский канон мне не близок боле... Ну, согласна?
— Да почту за честь! Возблагодарю Господа! Но одобрят ли сей поступок царственные особы здесь и в Итиле?
— Это не имеет значения. После того, что произошло... — И она поведала всю свою историю. А в конце прибавила: — Окрестившись, собираюсь отправиться в монастырь Иоанна Предтечи и под видом паломницы-инокини посетить императора в Константинополе... Для серьёзного секретного разговора... Понимаешь теперь, о чём!
Полная тревоги черница осенила себя крестом:
— Я боюсь за тебя, подруга. Женское ли дело — помыкать царями! Главное — смирение и молитва. Так учил Иисус.
— Иисус учил справедливости, — с жаром возразила разведённая государыня. — Если я смогу принести пользу родине, обесчещенной и поруганной, отомстить за невинно сгубленных сыновей, за моё унижение и изгнание, Бог меня поймёт и простит. Верую, надеюсь!
— Ох, не знаю, не знаю, милая... Мы по-разному смотрим на этот мир... Но в твоих речах тоже много правды. И поэтому помогу тебе, в чём сумею, сил не пожалев!