Казаки неистово заревели и лавиной устремились на опешивших цыган, бранясь, сыпя проклятия и присвистывая. Никто даже не попытался сдержать их бешеный натиск. В мгновение ока цыгане были отброшены, подобно тому, как отбрасывает быстрая река сухую ветку.
Точно одержимые бесом, сакмарцы колошматили цыган без разбору. Вдруг кто-то взвизгнул. Люди невольно остановились.
Это был перепачканный своей и чужой кровью цыган Вайда: в его руке блестел нож.
– Не подходите ко мне, дайте сказать! – воскликнул он, сверкая глазами.
– Обожди, казаки! – прогремел Архип и шагнул к цыгану.
Гул толпы моментально затих.
– Позор тебе, верблюд одногорбый! – закричал Вайда, презрительно усмехаясь окровавленным ртом. – Девушек красть ты умеешь, а выступить против мужчины у тебя духу не хватает. И этакий трус смеет думать о моей Ляле? Жаль, что она сейчас не видит, как у тебя от страха трясутся все поджилки. Если бы она это видела, ей бы не пришло в голову искать у тебя защиты от меня. Она исхлестала бы тебя плетью и ушла, чтобы не видеть твою глупую рожу.
Это было уже слишком. Толпа казаков застонала от ярости. Цыган замолчал, а Архип побледнел. Кузнец готов был выхватить саблю, но ее под рукой не оказалось. Атаман схватил Архипа за плечо. Кузнеца оскорбили прилюдно. Значит, и казаков всех этот бродяга оскорбил!
– Ну, сейчас я вам…
– Тихо! – вдруг раздался голос, пронзивший каждого в сердце; дрожащий, мертвенно-бледный, в центре расступившейся толпы стоял Архип; глаза его горели, он махнул рукой так, словно рубанул саблей. – Тихо, говорю я!
Дождавшись тишины, кузнец вытянул руку вперед и указал пальцем на притихшего цыгана:
– Живым ты отсюда нынче не уйдешь.
Эти слова были брошены так жестко и громко, что табор пришел в движение. Растеряв свой боевой настрой, уже изрядно побитые цыгане вначале попятились с площади, а затем побежали к берегу реки, где оставили коней и повозки. Они хотели как можно быстрее уйти из Сакмарского городка.
– Я отомщу тебе, верблюд, – взвизгнул молодой цыган и проворно запрыгнул в бричку, которую разворачивал, дергая за вожжи, перепуганный барон.
– Твою мать, ты, козел безрогий, белены облопался?! – взревел атаман.
Его серые глаза блеснули сталью, тяжелый подбородок угрожающе выпятился.
– Чтоб ты… – захрипел он.
Налившееся кровью лицо, взбешенные, как у вздыбившегося жеребца, глаза атамана сделались страшны. С перекошенным от злобы лицом, хрипя, он выхватил у стоявшего рядом казака саблю.
– Данила, остепенись! – взвизгнула рядом его жена Степанида.
Но разъяренный Донской взмахнул клинком над головой, как топором, и двинулся к бричке.
Толпа ахнула и шарахнулась в сторону, освобождая ему дорогу.
– Как пить дать изрубит, – послышалось вокруг.
– И изрубит… Пущай не доводят, воронье треклятое.
Донской опустил саблю не на вожака, потерявшего от ужаса способность управлять конем, и не на закрывшегося руками Вайду. Атаман разрубил надвое крыло брички.
Казалось, сам сатана вселился в казака. Он рубил колеса, спинку, бархатные сиденья, и с такой силой, что щепки и клочья летели во все стороны.
– Так вот! Так вот! – после каждого удара тяжело выкрикивал Донской.
Шарахнувшаяся было толпа сомкнулась вновь. На глазах у казаков минуту назад блестевшая лаком бричка превратилась в груду дров.
Пришедший в себя вожак вскочил на коня и, громыхая обрубками оглоблей, прикрепленных к упряжке, поспешил к лесу. Он пришпоривал бока бедного животного так яростно, словно хотел его заставить не бежать, а лететь по воздуху.
Цыган Вайда бежал следом, неестественно подпрыгивая.
Народ на площади хохотал и улюлюкал им вслед. А Архип наблюдал за атаманом. По мертвенно-бледному его лицу, по вздувшейся на лбу жилке кузнец видел, и каким страшным гневом охвачен Донской, и каких пределов достигла в нем клокочущая, бурлящая злоба. Архипа удивляло, что никто из казаков не удерживает буйствующего атамана, а напротив, все любуются им.
Над площадью раздался крик Степаниды:
– Данилушка, родной, айда до избы!
Атаман обернулся, увидел заламывающую руки супругу, бросил саблю и, покачиваясь как пьяный, пошел сквозь толпу.
С громкими разговорами начали расходиться и казаки.
К стоявшему у изрубленной брички кузнецу подошел Лука. Он осторожно тронул Архипа за руку и спросил:
– Ты сейчас куда? В кузню?
– Нет, – выдохнул приходящий в себя Архип. – Пойду Мариулу и Лялю проведаю. А ты?
– Я до избы. Батька опять об чем-то обспросить меня хотит.
Они разошлись, каждый думая о своем.
Кузнец Архип Санков шел к Мариуле. Он и сам не знал, почему его неотвратимо влечет к старой женщине. Все жители городка знали Мариулу и немного побаивались.
Что и говорить, Мариула была странной. Чуть полноватая, лицо удлиненное, но не обезображенное морщинами. Зубы ровные и крепкие, как у молодой женщины. Глаза излучали неутомимую энергию. Мариула читала книги, не прибегая к помощи очков. Да их и не было в ее доме. Увидев, как Мариула в ярком платке выходит на улицу, каждый думал: «Не иначе старуха с нечистым знается, и тот продлевает ей молодость».
Но душа Мариулы, напротив, была всецело обращена к Богу, и в сердце своем она не таила коварства. Передний угол ее избы украшало множество икон, а перед образами постоянно теплилась медная лампадка. Мариула большую часть суток проводила в своем доме, но не предавалась праздному безделью. Она лечила людей. А так слуги нечистого не поступают!
Прозвище Ведунья она получила по причине того, что во всем городке не было никого, кто умел бы исцелять почти безнадежно больных и, гадая на картах Таро, давать поразительно точные предсказания. Поэтому изба Мариулы всегда была полна гостей.
Уже пять лет как Мариула овдовела. Покойный муж ее был казак храбрый. И умер от ран, правда, не на поле боя, а на руках у своей любимой жены.
Люди не помнили ее молодой, не замечали, что она стареет. Сакмарцы были уверены, что Мариула не бедна, и в большом сундуке, который стоит в ее доме, хранятся сказочные богатства. Мариула никогда не открывала его в присутствии посторонних. А потому никто не знал в городке, что в сундуке кроме лекарственных снадобий хранятся личные вещи женщины, которыми она очень дорожила.
Думая не о себе, а о людях, Мариула ревностно трудилась ради них и была счастлива. И неудивительно, что весь городок ее любил, со всеми она была добра и гостеприимна!..
Кузнец подошел к воротам, толкнул калитку, но она даже не пошатнулась.
«Видно, заперта внутри на засов», – подумал Архип и постучал. Никто не отзывался.
Он еще раз постучал, громко ударяя ввинченным в калитку железным кольцом. «От цыган заперлись», – догадался кузнец.
Архип надвинул поглубже шапку, не зная, что ему делать, как вдруг со двора послышался сердитый голос:
– Кого еще черт принес?
– Открой, я это, – поспешно ответил он.
– Кто «я»?
– Да кузнец… Архип я!
Скрипнул засов. Внук Мариулы стоял перед кузнецом с ружьем в руках.
– Извиняй, Архип, не узнал я тебя.
– Ничего, – улыбнулся Санков. – Мне бы к бабуле.
– Айда входи, Архип, – сказал юноша, впуская казака во двор.
Мариула встретила его, как всегда, ласково:
– Архипушка, касатик, ты это?
– Кто ж еще, – улыбнулся кузнец.
– Конечно, чайку горяченького и покрепче?
– Ежели не жалко, – рассмеялся Архип.
Но смех прозвучал устало. Мариула это заметила, но виду не подала.
– Проходи, коли пришел!
Теперь кузнец хохотал веселее.
Мариула указала на пустующий табурет у стола и сказала:
– Сидай, казаче. Сейчас уже и самовар поспеет.
– А где Ляля? – забеспокоился Архип, не видя девушки в избе.
– Здесь она, где ж еще? – успокоила его Мариула. – Измаялась вся, издергалась. Я ей настой сонный дала и за печку спать уложила.
Проговорив все это, старуха вышла в сени. Дверь скрипнула, и Мариула внесла подносы с ватрушками и вазочками с медом и сахаром:
– Ты, наверное, проголодался, Архипушка? Вот сечас и покушаем, а заодно и про цыган поболтаем.
– Ты что, уже про цыган наслышана? – удивился Архип.
Мариула пожала плечами. Казак понял, что она знает обо всем, что случилось на площади.
Ведунья налила чаю и придвинула чашку гостю.
Окунув в вазочку с медом кусочек шаньги, Мариула хитро улыбнулась:
– Так им и надо. Пусть у себя порядок наводят, а не шастают где ни попадя!
Архип согласно кивнул. Чай был горячий, и он пил из блюдечка, усердно дуя в него.
– Тому рада, что в грязь лицом не ударили казачки. – Мариула бросила полный торжества взгляд на окно и улыбнулась: – А я уже, грешным делом, думать начала, что изнежились, измельчали казаки-то наши!
Кузнец допил чай. В голове бушевали события, произошедшие на площади у церкви. Как только он собрался рассказать о случившемся, дверь распахнулась и в комнату вбежала молодая казачка Лиза Бочкарева с сынишкой на руках.
Малыш беспомощно висел на материнской шее. Лиза плача рассказала, что с вечера мальчишка жаловался на боль в голове. А сегодня ни с того ни с сего у него жар и рвота.
– Клади мальчонку-то, – распорядилась Мариула, указав на кровать.
Она тронула его лоб и нахмурилась. Из-за печки ведунья принесла два металлических прута. Недолго помолчав, она обратилась к прутам, словно к людям:
– Ну что, железячки, поработаем?
Архип не поверил своим глазам, увидев, как прутики сначала концами повернулись к Мариуле, а потом снова приняли первоначальное положение.
– Это сглаз? Порча? – подавляя рыдания, зашептала несчастная Лиза.
– Застудился он, – не оборачиваясь, ответила Мариула.
Снова концы прутиков развернулись к ведунье.
– Господи, неужто все взаправду, или мне чудится? – не веря собственным глазам, прошептал кузнец. – А может, она сама те железяки двигает?
Мариула спокойно зажгла свечу, положила на лоб мальчика платочек, смоченный водой, и начала читать молитву:
«Господи Боже, Матушка Пресвятая Богородица…»
Взгляд Архипа упал на стол. Он увидел церковные свечи, икону Богородицы, распятие, сковородку с какой-то травой, колокольчик… И когда только Мариула успела поставить все это?
Он вздрогнул от громкого голоса ведуньи:
– Изыди, злой дух, полный кривды и беззакония!.. Верни отроку Божьему его здоровье.
Из соседней комнаты, как по зову, прибежали кошки – черная и белая. Усевшись у изголовья, они внимательно следили за хозяйкой. Голос Мариулы заставил, в свою очередь, завыть собаку во дворе, а ту поддержали псы со всего городка!
Архипу стало страшно. Он словно прилип к стулу.
Мариула, не прекращая читать наговоры и молитвы, водила над мальчуганом то распятием, то свечой.
Сколько это длилось – десять минут? Полчаса? Кузнецу показалось – вечность. Но вот Мариула закончила ритуал, приговаривая, что не она лечила, а сама Матерь Пресвятая Богородица. Мальчик открыл глаза, сел на постели и попросил пить. Мариула дала ему приятно пахнущий настой из чугунка, в котором мочила платочек. Тело мальчика покрыла испарина, а это признак того, что жар отступил.
– Когда мальчонку кто-то расхваливает, оближи его правую ручку-то и сплюнь на землю три раза, – посоветовала Лизе на прощание Мариула.
Как только казачка ушла, Мариула быстро убрала со стола все предметы и, хитро прищурившись, улыбнулась кузнецу:
– Что, впервой видеть довелось?
– Ага, – кивнул тот.
– Это еще так, мелочи. Нечистый так просто отступил. А быват такое…
Они снова сидели за столом напротив друг друга, пили чай, беседовали. Архип рассказал Мариуле о дневной стычке казаков с цыганами, а она немного о себе.
Оказывается, Мариула – потомственная ведунья. Ее мать разорвали в лесу волки, но она успела передать спасшейся на дереве дочке свою чудодейственную силу. Вот так всю свою жизнь она и помогает людям. Но больше всего нравилось Мариуле гадать на картах и собирать травы.
Постепенно их разговор перешел на Луку и Лялю. Вернее, на ожидавшую их судьбу.
– Меня шибко беспокоит Лука, – первым задел волнующую его тему кузнец.
Мариула подняла голову, посмотрела на него лучистыми молодыми глазами.
– И каким боком он тебя беспокоит?
– Любит он Лялю, а дома, должно быть, понимания в том не находит, – с горечью высказался Архип.
– Но она его не любит. Пустое все это!
– Что «пустое»? – не поняв, насторожился кузнец.
– Не быть им вместе никогда…
Не договорив, Мариула замолчала. По ее озабоченному лицу было видно, что ей неприятен этот разговор.
– Мариула, обскажи мне, что их ждет, – спросил Архип. – Люб мне Лука. Хочу вот, чтоб у него все хорошо было!
Ведунья изменилась в лице, а кузнец тут же пожалел о сказанном. Старуха молчала. Архип сожалел, что чем-то досадил Мариуле.
– Не взыщи, коли сболтнул что лишнее, – сказал он. – Пойду я, пожалуй, а то засиделся, гляжу.
Поклонившись, он шагнул к двери.
– Куда же ты идешь, голубь? Давай уж обговорим то, про что начали!
Кузнец остановился, повернулся, и такая боль была в его глазах, что Мариула ободряюще улыбнулась:
– Про Луку знаю все, но обсказать не могу. Жестокая судьбинушка ожидат казака. Язык не поворачивается говорить сее.
– А Ляля? – спросил Архип, поймав себя на том, что участь девушки волнует его не меньше судьбы Луки.
– Ее судьбина тоже не из легких будет, – вздохнула Мариула. – Но она сама о том знат.
– Неужто все так плохо? – заволновался кузнец.
Прежде чем ответить, ведунья бросила настороженный взгляд на печь, за которой спала девушка, и перешла на шепот:
– Лука – человек темный, но покуда и сам об том не ведает. Уже скоро он…
Мариула замолчала, и Архип понял, что продолжения фразы ждать не следует.
– А как же Ляля? – скрипнув досадливо зубами, выдохнул он.
– Она тоже долго в девках не засидится. Мужа у нее никогда не будет. Но родится дочь!
– И кто девочкин отец? Уж не Лука ли?
– Не он, а ты!
Ответ прозвучал так неожиданно, что кузнец вздрогнул. Он посмотрел на опустившую глаза Мариулу, затем увидел стройную фигурку Ляли, которая, скрестив на груди руки, с вызовом смотрела на него.
– Ляля истину сказала, – подтвердила Мариула. – От тебя она дитя приживет!
– Да я ж… – Архип осекся и замолчал. Лицо его сморщилось, как от боли. Если бы прямо сейчас Ляля оседлала ступу и облетела на ней городок, кузнец был бы поражен меньше, чем после такого известия. Он онемел, вспотел и почувствовал себя не сидящим на табурете, а пригвожденным к нему.
– Дык я ж…
– Это вам обоим на роду написано, – подводя черту, сказала Мариула. – И что-то изменить или поправить не сможете ни она, ни ты!
Неделю спустя после описанных событий к дочке, сидевшей на скамейке у дома, подошла Анисья.
– Дорогая моя доченька, – оказала она, погладив голову грустной Авдотьи, – выслушай меня. Мне надо б поговорить с тобой, и поговорить очень душевно. Ты добра и послушна и, я надеюсь, покоришься родительской воле.
– Говорите, мама, – ответила тихо девушка, разглаживая складки своего платья.
Анисья продолжила:
– Отец сказывал, что Барсуковы тебя засватать хотят.
– Знаю я об этом, – пряча лицо, сказала Авдотья.
Анисья замолчала. Девушка вдруг разразилась рыданиями. Словно не обратив на это внимания, мать продолжила:
– Заневестилась ты, доченька. Видать, срок твой бабий подошел.
– Страшно мне, мама, – Авдотья продолжала рыдать.
Анисья крепко обняла старшую дочь. Смуглая, с вьющимися русыми волосами, большими голубыми глазами, Авдотья была необыкновенно красива. Девушка была веселой и общительной, к тому же работящей, пела грустные казачьи песни так, что волновалось сердце, а танцевала…
– Доченька, как ты похожа на меня в молодости! Может, поэтому и потянулся к тебе Лука-то.
– Да, мама. Хорош он и добр. Только вот чует сердце, что не на радость, а на горе его ко мне Господь посылает!