Целый час сидели они так, она пела нежным, тихим голосом балладу за балладой, которые любил ее муж; а он лежал задумчиво, упиваясь своим счастьем, и благодаря Бога за свою судьбу.
Он пробудился от мечтательности прикосновением мягких горячих губ к его лбу.
– Заснул, дружок? – шепнула Эстера.
– Заснул? Нет, – ответил он тихо, прижимая ее к своему сердцу. – Я вижу наяву, моя дорогая, что я счастливейший человек, обладая твоей нежной истинной любовью.
Говоря это, он поцеловал ее кроткое личико, засиявшее нежной улыбкой, и Эстера крепко обняла его и прижалась к его груди.
Глава V. Сон наяву
На следующий день, после продолжительного разговора, в котором Лоре принимал живое участие и в котором шла речь о запасах оружия для защиты от индейцев, подъемных и водолазных аппаратах и тому подобном, кубинец переехал в коттедж Дача. В этот первый вечер молодой человек опять увидел на лице, черноволосого, пылкого южанина восторг, который он испытывал при виде белокурой молоденькой англичанки. Эстера была такая молоденькая, что казалась девочкой, очень мало похожей на хозяйку дома. Молодой муж почувствовал опять жало ревности, сидя в тени своей хорошенькой гостиной и видя, как их гость порхает около фортепиано, за которым поет Эстера, и окружает ее бесконечным вниманием и комплиментами, которые никогда не пришли бы в голову англичанину.
«Я ревнивый дурак и больше ничего, – сказал себе Дач, – и если я буду продолжать таким образом, то я буду несчастнейший человек все время, пока он будет здесь. Я этого не хочу. Она прелестна, Господь с ней! И не один мужчина не может видеть ее без восторга. Я должен гордиться этим, а не досадовать, потому что, разумеется, он выказывает свое восхищение по-иному. Англичанин держал бы себя иначе; но какое я имею право воображать, что этот иностранец, мой гость, позволит себе неблагородные мысли? Вот теперь все прошло!»
Он тотчас повеселел. Лоре подошел к нему с приятной улыбкой, предложил партию в шахматы, и вечер удался.
Дни проходили довольно быстро. Дач Поф постоянно упрекал себя, что был несправедлив к гостю и жене, позволив дурным мыслям забраться в сердце; и чтобы отогнать эти фантазии, он прилежнее прежнего занялся приготовлениями к путешествию, не сознаваясь себе, однако, что его побуждает к этому желание отвязаться от своего гостя.
– Не высокого я мнения об этих чужестранцах, – сказал однажды Расп, когда после более короткого пребывания в конторе, чем обыкновенно, Лоре горячо пожал руку Дачу и вернулся в котедж. – Как он нравится мистрис Поф?
Дач вздрогнул и сказал спокойно:
– Не продолжить ли нам укладывать этот воздушный насос, Расп? Позовите-ка сюда двух человек.
– Я сам знаю, – заворчал старик, – что укладываться надо, а все-таки скажу, что будь я женат на красивой женщине, не пустил бы я к себе в дом черноглазую, напрысканную духами иностранную обезьяну.
– Ах ты дерзкий старичишка! – закричал Дач вне себя от ярости и схватил старика за горло, но тотчас же выпустил его. – Я прошу вас никогда не говорить со мною таким образом, – прибавил он. – Как вы смели?
– Не буду больше, мистер Поф, я не имел намерения оскорбить вас. Я только сказал, что думал. Мне неприятно, что этот чужестранец так и рвется поскорее к вам, когда ему следует быть здесь и смотреть за приготовлениями.
– Расп! – сердито крикнул Дач.
– Следует быть здесь, а не торопиться уезжать. Никто его не приглашает снимать лайковые перчатки и работать, но он мог бы смотреть. А там, куда мы едем, он развалится в койке и будет курить сигары, пока мы будем выбиваться из сил на знойном солнце… Послушайте, мистер Поф, я желал бы, чтоб вы поехали с нами!
Он пошел поправить огонь в камине и оглянулся на Дача, потому что тот писал и не ответил ему.
– Сердит, говорить не хочет, – пробормотал Расп и, уходя, хлопнул дверью.
– Фантазии пошлого ума, – сказал Дач сам себе, оставшись один. – Грубые мысли человека, не умеющего понять чистоту чувств благородной женщины; и я сам позволял себе такие мысли! Какой стыд!
Сердито принялся он за работу, потому что ему показалось опять, что большие водолазные шлемы выпучили на него глаза и подсмеивались над ним.
– Не велю я так натапливать эту контору, – с нетерпением пробормотал он.
Поработав некоторое время, он задумался опять и сказал:
– Через две недели все будет готово. Как я желал бы, чтоб экспедиция отправилась скорее!
Потом, против воли, он начал думать о поведении Лоре в его доме и жалел, что согласился принять его к себе.
– Но он совершенный джентльмен, – рассуждал он, – и обращается со мной с горячим дружелюбием. Эстера, должно быть, находит его вполне приличным, а то она пожаловалась бы. Это кто?
– Гости к вам, – грубо сказал Расп.
Дач встал и встретил больного сына и дочь капитана Стодвика. Они вошли в сопровождении молодого человека благородной наружности, которого представили Дачу, как мистера Мельдона.
– Доктор, который лечит меня теперь, – сказал Джон Стодвик, улыбаясь. – Хотя лечение мне вряд ли нужно, а все-таки у меня есть теперь собственный доктор. Мистер Мельдон поедет с нами.
– Куда? – с любопытством спросил Дач.
– Отец думает, что путешествие по морю поправит мое здоровье, и я еду на «Морском царе», Бесси тоже едет.
– В самом деле! – сказал Дач, взглянув на девушку.
Бесси покраснела и отвернулась.
– Да, решено сегодня. Мистер Паркли согласен, и вот мы пустимся по морю. Мистер Поф, вы приглашали меня к себе.
– Да, я очень буду рад, – сказал Дач, улыбаясь.
– Но дня мы определить не можем, хотя мне очень хочется поскорее познакомиться с этим иностранцем. Мне любопытно узнать моего будущего товарища-пассажира. Фантазия больного.
– Не приедете ли вы в будущий четверг, – сказал Дач. – Может быть, и мистер Мельдон приедет с вами.
– Я буду очень рад, – ответил доктор.
Он взглянул на Бесси, которая опять покраснела. После нескольких слов о путешествии и когда Джон Стодвик выразил сожаление, что Дач не едет с ними, гости ушли.
– Если я не ошибаюсь, – сказал себе Дач, опять влезая на свой высокий стул, – кто-то не прочь залечить больное место в сердце бедной Бесси. Смешно говорить это про себя, но, право, я думаю, что она искренно была привязана ко мне.
Говоря это, он приподнял крышку своей конторки и вынул оттуда фотографию своей жены.
– Не думаю, – сказал он, с любовью смотря на портрет, – чтобы я полюбил Бесси Стодвик, даже если бы Эстеры не было на свете.
Когда он нежно смотрел на миниатюрное изображение своей жены, ему стало не по себе. Он знал, что это фантазия. Но ему вдруг представилось так живо, что в своем взволнованном состоянии он не мог считать это пустой фантазией, будто Эстера сидит в своей комнате, наклонив голову, – все предметы вокруг нее так ясно обозначались в его глазах, – а кубинец стоит пред нею на коленях и прижимает ее руки к своим губам.
Так жива была эта сцена, что Дач вскочил со своего места с громким криком, опрокинул стул и тяжелая крышка конторки с шумом захлопнулась.
Расп тотчас вбежал в контору с тяжелым топором водолаза и остановился, вытаращив в изумлении глаза.
– Не сошел ли кто с ума? – заворчал он.
– Это ничего, Расп, – сказал Дач, вытирая пот со лба.
– Никогда прежде не слыхал такого шума, – ворчал Расп.
Положив топор, он подошел к камину, поправил огонь и вышел, бормоча.
Дач начал ходить по комнате. Он намеревался было тотчас помчаться домой, но удержался. Голова его кружилась, но мало-помалу он сделался спокойным и вынул часы. Только пять часов, а он сказал, что не будет обедать дома, останется работать и вернется не раньше девяти.
Он должен оставаться тут и работать еще несколько часов, делать расчеты, требующие всего его внимания, когда он чувствует себя не в силах делать это. В висках стучало, нервы были натянуты, и он почти сходил с ума.
– Негодяй! – стонал он. – Это должно быть предостережением. Да поможет мне Господь, я хочу узнать все.
Глава VI. Приятный вечер
Дач Поф схватил шляпу и пальто и хотел выбежать на улицу, но вдруг воспоминание о том вечере, который он провел с женой до приезда кубинца, заставило его остаться.
– Подожду, – сказал он хриплым голосом, опять начиная расхаживать взад и вперед. – Подумаю, взгляну на дело хладнокровно или сойду с ума. Нет, это не годится. Что это я расхаживаю здесь, как дикий зверь в клетке!
Он сделал усилие и принудил себя сесть.
– Теперь посмотрим, – сказал он. – Что это значит? Я здоровый, крепкий человек, а что я делаю?
Он помолчал, прежде чем ответил на свой вопрос.
– Предавался таким мыслям, которые бесчестят меня, и вообразил разный вздор. Представил себе сцену, которая никогда не могла произойти; и на основании одного воображения, что я решаюсь делать? Примчаться домой таким ревнивым безумцем, как Отелло, исказить все, что увижу, поверить тому, чего не существует, и вообще разыграть такую роль, в которой я буду раскаиваться до последнего дня моей жизни. Бедная Эстера! Неужели дошло до того, что я не могу положиться на тебя, и собираюсь шпионить за тобой? Нет, не хочу! И с какой стати я так сумасбродно ревную к этому человеку? Разве моя жена подавала мне когда-нибудь малейший повод? Никогда, благодарение Богу! Неужели этого мало для меня? Если всякий человек, у которого хорошенькая жена, будет поступать таким образом, что из этого выйдет? В своей жене я уверен. Разберем теперь этого человека. Он вежлив, изящен, оказывает внимание моей жене. Это сделал бы всякий иностранец на его месте. Стыдись, Дач, стыдись! – увещевал он сам себя. – Он твой гость, и гость женщины, честь которой вне подозрения. Ты оставляешь ее каждый день, а спрашивает ли она тебя, где ты был, что ты делал? Подозревает ли она тебя? Ну, Дач Поф, жалкий безумец, если бы она видела, что ты разговариваешь с хорошенькими женщинами, как поступила бы она? Я скажу тебе. Она раскрыла бы свои нежные, чистосердечные глаза, взглянула бы на тебя с любовью и так же мало сомневалась бы в твоей привязанности, как в существовании Бога. И я не стану в тебе сомневаться, моя дорогая, – пробормотал он, отправляясь к своей конторке, вынув фотографию и поцеловав ее.
Потом он сел на свое место и так сосредоточился на работе, что когда взглянул на часы, было уже почти девять. Домой он пошел пешком.
Несмотря на свою решимость, он не мог не видеть, что Эстера казалась бледной и взволнованной, когда он вошел в маленькую гостиную, и что она вела себя странно и была напряжена. Ее глаза робко встретились с его, а рука ее дрожала.
Он, однако, не придал этому особого значения и начал разговаривать. Лоре был в самом веселом расположении духа и рассказывал анекдоты о своих путешествиях, так что и Дач развеселился. Было около полуночи, когда они пошли спать. Эстера казалась так бледна, что Дач это заметил.
– Здорова ли, ты, душа моя? – спросил он.
Она хотела что-то сказать, когда поймала взгляд Лоре, устремленный на нее с каким-то странным выражением, и ответила торопливо:
– О да, я здорова.
– Ты не чувствуешь прежних симптомов?
– О нет, – ответила она, улыбаясь, – ты так тревожишься обо мне.
– Это неудивительно, – сказал Лоре, – имея такую жемчужину жену. Ну, я должен идти спать. Спокойной ночи, любезные хозяин и хозяйка.
Он подошел к Эстере, поцеловал ей руку, тотчас обратился к Дачу и пожал его руку с таким дружелюбием, что молодой англичанин ответил ему таким же дружеским пожатием.
– Послушай, Эстера, – сказал Дач, – я пригласил Джона Стодвика, его сестру и доктора Мельдона обедать у нас в четверг. Пошли сама письмо мисс Стодвик и пригласи мистера Паркли, чтобы у нас вышел приятный вечер.
Эстера Поф тотчас повеселела и начала говорить, как она устроит обед. Кубинец ушел с какой-то странной улыбкой на лице.
– Даже не знаю, что сказать на это, Дач, – продолжала Эстера шутливо, делая усилие чтобы преодолеть утомление, которое, по-видимому, овладело ею. – Носятся слухи, сэр, что мисс Бесси Стодвик была влюблена в одного известного нам господина.
– Бедная Бесси! – задумчиво сказал Дач.
– Бедная Бесси, сэр? Так это правда?
– Думаю да, моя дорогая. Конечно, с моей стороны самонадеянно говорить это, но, кажется, было так. Но у этого господина, – прибавил он, привлекая жену к себе, – было только одно сердце и им овладела одна госпожа. Эстера, моя возлюбленная, никогда в жизни не думал я ни о какой другой женщине и каждый день люблю тебя сильнее.
Она закрыла глаза, и слезы омочили ее ресницы. Когда муж прижал ее к сердцу, она вздохнула.
В этот вечер больше не упоминали о мисс Стодвик. Время проходило быстро, и наступил четверг. Дач так был занят и так твердо решился не слушать более наущений своей фантазии, что не обращал никакого внимания на то, как кубинец держал себя в его доме. Лоре не торопил теперь приготовления к экспедиции, а, напротив, сердился на Паркли и Дача за их торопливость, ссылался на нездоровье, и большую часть времени проводил в коттедже.
Обед прошел очень приятно; стол был украшен великолепными цветами, которые кубинец купил в подарок, и богатыми фруктами, которые привез Паркли.
К большому восторгу Дача, он увидел, что его жена и Бесси Стодвик подружились. Обе, вероятно, желали ему показать, что нисколько не думали о прошлом. Кубинец же прекратил свое ухаживание за Эстерой, повел Бесси к обеду и осыпал своими иностранными комплиментами эту высокую, походившую на Юнону девушку.
Единственным человеком в этом обществе, сохранявшим серьезный вид, был Джон Стодвик, смотревший на все это тревожным взглядом, кроме того, казалось, ему было досадно, когда мистер Мельдон, молодой доктор, говорил с его сестрой. Надо сказать, однако, что у него самого не было недостатка во внимании, потому что, понимая его болезненное состояние, и Дач и Эстера очень старались, чтобы он приятно провел время.
– У вашей жены болезненный вид, Поф, – сказал Паркли, когда они шли к обеду. – Спросите-ка, кстати, мистера Мельдона о ней. Наш приезд утомляет ее.
– Вот я ее спрошу, утомлена ли она, – сказал Дач, улыбаясь. – Эстера!
Она подошла бледная и испуганная, но он не обратил на это внимания.
– Мистер Паркли думает, что ты не рада гостям, – шутливо сказал Дач.
– Он этого не думает, – возразила Эстера, взяв за руку мистера Паркли, – он знает, что он здесь всегда желанный гость.
За обедом она сидела возле него и, очевидно, старалась отогнать тучу, омрачавшую ее, занимаясь гостями. Но, несмотря на все усилия, глаза ее не раз обращались в ту сторону, где Лоре разговаривал с Бесси Стодвик, и, встретившись с ним глазами, оставались несколько минут неподвижны, как бы под обаянием его пристального взгляда.
Позднее вечером, когда все сидели в гостиной, Эстера казалась взволнованна и оживлена принужденной веселостью, а Лоре рассказывал анекдоты болтливее прежнего. Потом его попросили петь, и Эстера села за фортепиано.
Пока он пел тихим, страстным голосом какую-то любовную испанскую песню и все его слушали с восхищением, Дач почувствовал, что кто-то дотронулся до его руки, и Джон Стодвик сделал ему знак выйти с ним в другую комнату. Больной казался очень взволнован и схватил хозяина за руку.
– Дач Поф, – сказал он, – я люблю вас за то, что вы откровенны и мужественны, и вот почему я с вами говорю. Я не поеду в эту экспедицию вместе с этим испанцем. Я его ненавижу. Посмотрите, как он приставал к Бесси целый вечер, мне это не нравится. Зачем вы пригласили его сюда?
– Любезный мистер Джон, – воскликнул Дач, – будьте рассудительны. Вы сами выразили желание познакомиться с ним.
– Да. Но теперь он мне не нравится. Мне не нравится его обращение. Поф, будь я женат, я ни за что не впустил бы в мой дом этого человека.
– Любезный Джон, – сказал Дач тревожно, – это сумасбродно. Он иностранец, и такая у него манера.