Постройка и ландшафтный дизайн принадлежали самцу шалашника[15]. Именно его брачную беседку и обнаружил Даймонд. Обратите внимание, что свои эмоциональные впечатления от увиденного он описывает словом «красивый» и что создатель беседки при ее украшении руководствовался вполне определенными соображениями. Желая проверить на прочность эстетические пристрастия шалашника, Даймонд «передвинул некоторые украшения; впоследствии самец вернул все на первоначальные места». Когда он «оставил на лужайке фишки для игры в покер разных цветов, фишки отвергнутого белого цвета оказались выброшенными в джунгли, любимые синие – сложены внутри шалаша, а красные – выложены на лужайке возле красных листьев и плодов». Вся постройка, поскольку она не укрытие и не гнездо, сооружается с единственной целью: обольстить самку. Так что не все женщины любят ушами. Некоторые глазами.
Когда животные создают нечто, по нашим ощущениям, прекрасное, говорит ли это о наличии у них эстетического чувства? Я видел самку орангутана, которая самостоятельно сплела себе ожерелье из бусин, хотя ее никто этому не учил, и носила его. Разговоры об эстетическом чувстве неизбежно поднимают извечный вопрос: почему поют птицы? «Мы не можем спросить у пересмешников и соловьев, – пишет Дж. Даймонд, – получают ли они удовольствие от мелодий или красоты своих песен, но можем в этом усомниться, поскольку поют они в основном в течение брачного периода. Следовательно, они, скорее всего, поют не только ради эстетического наслаждения». Согласен, не только удовольствия ради. Но разве большинство человеческих песен не о любви? И разве львиную долю активных слушателей и исполнителей поп-музыки составляют не половозрелые молодые люди, находящиеся в активном поиске спутника или спутницы жизни (по терминологии Даймонда – «в брачном периоде»)? То есть поп-музыка не обладает сугубо эстетической ценностью, у нее есть социальные функции. Яркие цветы растений, пестрое брачное оперение птиц, окраска и узоры рифовых рыб на нересте – все очень утилитарно, но вместе с тем невероятно привлекательно, и эффективность привлечения напрямую связана со способностью воспринимать и оценивать прекрасное, то есть с эстетическим чувством.
Распускающиеся цветы и их благоухание преследуют единственную цель – привлечь опылителей, то бишь насекомых, птиц (колибри и танагр-медососов), а также некоторые виды летучих мышей. В том, что зрелище источающих аромат цветов для человеческого глаза более привлекательно, чем вид опавших осенних листьев, тоже можно усмотреть скупые утилитарные причины. Тем не менее цветы в нашей картине мира предстают настолько прекрасными, что восприятие их красоты для нас становится аналогом восприятия жизни. Не зря Хайям советует: «Наслаждайся и ты, ибо роза мгновенна», имея в виду быстротечность жизни, не зря розы дарят в знак любви и их же кладут у надгробия. Диковинное оперение, которым самцы колибри, пеночек, трещоток, райских птиц или южной белой цапли украшают себя, чтобы привлечь самку, кажется нам прекрасным. Прекрасным настолько, что веками человек использовал перья и крылья мертвых птиц как украшения одежды, желая внести в свой наряд привлекательные цвета и узоры, которыми пернатые радуют взор друг друга. Рыбы теплых морей, живущие среди коралловых рифов, поражают нас буйством красок, переливы которых прежде всего сигналы, помогающие «своим» сбиться в косяк или найти пару. По мере того как человеческий мозг эволюционировал от радости пчелы на цветочной поляне через внутреннюю рыбу, о которой писал Нил Шубин[16], через упоение птицы (журавля, например) от брачного танца к тому мозгу, который мы сейчас имеем, сохранились ли в нем корни рудиментарного эстетического чувства, доступного насекомому? Если эти корни уцелели, то перед насекомыми мы в неоплатном долгу и должны с почтением относиться к старшим братьям нашим меньшим, копошащимся под ногами или порхающим в саду с цветка на цветок. И вне зависимости от конкретного объекта нашей благодарности самым удивительным остается факт, что все мы – родня, и пчелы, и райские птицы. Мы все. Это уму непостижимо.
Эмпатия по-слоновьи
Куда ни бросишь взгляд – слоны, которые либо пьют, либо едят. Вики указывает мне на еще одну мамашу, она кормит слоненка. Несколько месяцев назад малыш провалился в колодец глубиной в собственный рост, и подоспевшей на выручку Вики еле удалось унять мать, которая места себе не находила.
– Пришлось отгонять ее машиной. Она отчаянно упиралась, чуть не помяла нам крыло, но другого выхода не было. Если бы вся эта возня с веревками и вытягиванием происходила у нее на глазах, она бы совсем с ума сошла. Ее надо было переупрямить, характер на характер, поэтому я заорала на нее, как последняя сволочь. Все были на нервах, это же настоящее ЧП! Слониха далеко не отходила и, как только мы вытащили малыша, тут же принялась его кормить. На нас она не обиделась, потому что понимала: мы хотели помочь.
Мне показали видеозапись этого происшествия, и вот что меня поразило: да, обезумевшую мать отгоняют автомобилем, слониха сопротивляется, пробует остановить машину, повернувшись к ней задом и пытаясь сесть на нее сверху. Но это не нападение. Она не атакует, никакой злости не проявляет, не пытается изувечить людей, которые по отношению к ней ведут себя очень грубо. Она не видит в них угрозы, не пытается защитить от Вики и остальных своего несчастного ребенка. Она просто хочет остаться с ним рядом. В конечном итоге ее почти уговаривают отойти. И когда слоненка, привязанного веревками к бамперу, вытягивают наконец из колодца, он сразу понимает, куда бежать – судя по всему, мать непрерывно его звала, – и они мчатся навстречу друг другу.
Слоны знают, что такое совместные действия. Они общими усилиями вызволяют увязшего в трясине родича, помогают вытаскивать малышей, поднимают на ноги раненого или упавшего члена семьи. Если слониха получает выстрел ампулой со снотворным, ее, бывает, поддерживают с боков, пытаясь удержать на ногах. Синтия Мосс вспоминает, как однажды увидела слоненка, провалившегося в узкую водяную скважину с почти отвесными стенами. Ни слониха-мать, ни ее сестра не могли вытащить малыша. Тогда они принялись рыть землю с одной стороны, пока стена ямы не превратилась в подобие пандуса. Найденное решение спасло слоненку жизнь.
Еще одна история произошла в кенийском заповеднике Самбуру. Там молодая слониха по имени Шери, чтобы воссоединиться с семьей, несколько раз пробовала вброд перейти опасную бурную реку. Во время одной из отчаянных попыток течение унесло ее трехмесячного слоненка.
Шери бросилась за дочкой через буруны и камни, нагнала ее и вывела на спокойную воду у противоположного берега. К сожалению, малышка либо переохладилась, либо, когда она захлебывалась, в легкие попала вода, но на берег она еле вышла и вскоре умерла. В Бирме некий Дж. Х. Уильямс видел, как слониху со слоненком понесла вздувшаяся река. Мать «…прижала слоненка головой и хоботом к скалистому берегу, потом титаническим усилием подняла его хоботом и, практически встав на задние ноги, закинула малыша на узкий каменный выступ, на полтора метра поднимавшийся над прибывающей водой. Сделав это, мать рухнула в реку, и ее, словно щепку, унесло прочь». Но где-то через полчаса дрожащий слоненок и Уильямс услышали рев – «могучий голос материнской любви». Слониха шла по берегу и искала спасенное дитя.
Как правило, слоненку не дают ни пропасть, ни потеряться. Матери все время держат малышей в поле зрения. За ними следят, чтобы не отставали. Матриарх во время перехода задает для семьи такой темп движения, чтобы у детворы была возможность отдыхать.
В 1990 году в Национальном парке Амбосели знаменитая слониха Эхо принесла слоненка, у которого не распрямлялись передние ноги. Он мучительно медленно елозил на подогнутых запястьях, поэтому почти не мог самостоятельно сосать молоко. Зоологи были убеждены, что малыш – не жилец, поскольку такой способ передвижения приведет к потертостям, которые инфицируются, так что гуманнее было бы не продлевать страдания несчастного. Но Эхо и ее семейство, как заведено у саванных слонов, спокойно и настойчиво поднимали малыша, когда он падал. Энид, восьмилетняя дочь Эхо, тоже порой лезла, чтобы подтолкнуть упавшего братика и помочь ему встать, но Эхо медленно и осторожно оттесняла ее. Когда слонихи стояли вокруг слоненка, Энид без конца совала хобот матери в рот, словно ища у нее поддержки. В течение трех дней Эхо и Энид двигались так, чтобы изнуренный хромоножка поспевал за ними. Они постоянно оборачивались, чтобы видеть, что с ним происходит, останавливались и ждали, пока он доковыляет. На третий день слоненок, откинувшись назад, смог поставить подошвы передних ног на землю, потом «…осторожно и медленно перенес вес на переднюю часть тела и, оттолкнувшись, выпрямил все четыре ноги одновременно». И хотя равновесие ему держать было трудно, на четвертый день он уверенно пошел, и кризис миновал. Его спасло упорство семьи, которое применительно к людям, оказавшимся в подобной ситуации, мы назвали бы верой.
– Несколько дней назад, – рассказывает Вики, пока мы неторопливо движемся, – Эклипс ни с того ни с сего принялась метаться. Бегала туда-сюда и кричала. Семья в тот момент растянулась метров на двести, вся малышня ушла вперед, и с ними было несколько взрослых слоних. Ее сын, судя по всему, заигрался с товарищами и не отзывался на зов матери, поэтому она запаниковала. Потом он нашелся, и все опять стало хорошо.
Синтия Мосс вспоминает, как годовалый слоненок настолько увлекся игрой со своими сверстниками из другой семьи, что не заметил, как его родичи двинулись в путь. И они не сразу спохватились, что он потерялся. Покинутый слоненок в ужасе завопил особым криком «потеряшки». Несколько слоних из его семьи тут же повернули на зов, а он что было сил мчался им навстречу.
Если малышей удается возвращать в лоно семьи практически моментально, то слоны-подростки в процессе общения могут увлечься настолько, что отстают по-настоящему.
– Когда они понимают, что потерялись, страшно пугаются, – рассказывает Вики. В шуме ветра, поднимающегося к вечеру, им трудно разобрать знакомые голоса. Вики много раз видела, как слоны бросаются в одну сторону, зовут, прислушиваются, потом бросаются в другую. – Иногда прямо так бы и сказала им: идите во-о-он туда.
Несмотря на постоянные «переклички», в ветреную погоду, когда невозможно расслышать друг друга, заблудиться могут даже взрослые. И тоже начинается паника, метания из стороны в сторону, вопли.
– А воссоединение – это просто слезы, – Вики мелодраматически закатывает глаза. – Сплошное «как у меня только сердце не разорвалось!!!».
Если исходить из поведения слонов, отбившихся от семьи, то чувство, которое их при этом обуревает, иначе как беспокойством или тревогой не назовешь. Вспомним, что беспокойство испытывают и зебры, и ракообразные. И пчела может стать «безрадостной». Нет никакой возможности предположить, что мечущиеся слоны не чувствуют беспокойства. У них не очень выразительная мимика, но, по словам Вики, «на их лицах всегда что-то написано. Мы прямо так и говорим: „озабоченное лицо“, „подозрительное лицо“, „растерянное лицо“ – ну, я не знаю, как описать точнее».
Отбившееся от стаи животное более уязвимо для хищников. Беспокойство при отрыве от клана и тяга к «своим» знакомы представителям многих видов. Поведение заблудившегося слона настолько прозрачно и так похоже на наше в аналогичной ситуации, что можно без малейшей натяжки предположить: вынужденное одиночество в глуши их пугает, а близость к себе подобным успокаивает. Все как у нас.
И это неудивительно. Человек вышел из такой же глуши. Становление нашего мозга и мозга слона проходило в процессе кочевья по одним и тем же землям, населенным одними и теми же опасностями. Счет нашим дням шел под палящим зноем одного и того же солнца, мы коротали ночи под рык и уханье одних и тех же хищников. Все, что они знают, нам необходимо было усвоить. Мы во многом совпадаем, потому что где-то в глубине мы соотечественники. Когда я наблюдаю за пчелами, муравьями и прочими беспозвоночными, ведущими общественный образ жизни, вижу, что их поведение очень отличается от нашего. Оно регламентировано и обезличено. Я сомневаюсь, так ли уж необходимо сознание для обеспечения тех сложнейших функций, которые они выполняют совместно. Возможно, они действуют автоматически, но, может быть, и осознанно. У меня нет ответа.
Но вот передо мной двухлетний слоненок, потерявший мать. Его височные железы источают секрет, а это происходит только под влиянием стресса. Мать действительно где-то бродит, возможно, с самцом, если у нее недавно была течка. Бывает, что молодые мамаши обо всем забывают в компании привлекательных кавалеров. Хорошо, если так, потому что пробавляющийся браконьерством рынок слоновой кости оставил сиротой не одного слоненка.
Ричард Бирн и Люси Бейтс, наблюдавшие за слонами в Амбосели, весьма категорично заявляют: «Слоны проявляют эмпатию». Им доступно чувство сострадания. А как иначе? Они спасают больных, помогают друг другу. Катито один раз увидела слониху с воткнутым в спину копьем и помчалась за ветеринаром. Когда они вернулись, вооруженные ампулами со снотворным и болеутоляющим, то обнаружили, что рядом с раненой слонихой находится еще одна и копья в спине уже нет. Помогла ли она вынуть его из спины, неизвестно, – возможно, оно просто выпало. Но когда в раненую слониху попала ампула ветеринара, подоспевшая товарка ее мигом вытащила. Исследователи видели, как кормят слониху с сильно поврежденным хоботом: сама она рвать ветки и траву не могла, и это делала для нее другая. Рвала и засовывала больной прямо в рот.
Еще необъяснимее случаи, когда слоны приходили на помощь людям. Джордж Адамсон, который помогал выращивать львицу Эльсу из знаменитой книги «Рожденная свободной»[17], описывает местную подслеповатую слониху по имени Туркана. Ночью она сбилась с пути и вынуждена была заночевать в джунглях под деревом. Внезапно она проснулась из-за того, что к ней тянулась хоботом другая слониха. Туркана обмерла от страха. Рядом с первой слонихой возникли еще несколько. Они принялись ломать ветки и заваливать ими Туркану. На следующее утро ее приглушенные вопли донеслись до слуха пастуха, который и помог ей выбраться из-под завала. Но зачем слоны это сделали? По ошибке приняли за мертвую и пытались похоронить? Вряд ли. Может быть, им передалась ее беспомощность и тогда, из сочувствия и даже сострадания, они укрыли ее, чтобы она не стала жертвой гиен или леопарда? Непонятно. Джойс Пул в своей книге «Взросление со слонами» рассказывает о пастухе, которому слониха-матриарх сломала ногу. Когда его обнаружили, он лежал под деревом, а разгневанная слониха находилась рядом. Пастух отчаянно старался не допустить пальбы. Потом, когда его спасли, он объяснил: после стычки ударившая его слониха поняла, что со сломанной ногой он не сможет идти. Тогда она очень бережно с помощью хобота и передней ноги перенесла его в тень дерева, росшего неподалеку, и привалила к стволу. И потом всю ночь не отходила от человека, время от времени дотрагиваясь до него хоботом, и охраняла его, несмотря на то что вся ее семья ушла далеко вперед.
Эмпатия кажется чем-то из ряда вон выходящим. Бытует точка зрения, что именно эмпатия «делает человека человеком». А вот страх, ведомый всем животным, напротив, считается самой древней и самой распространенной первичной эмоцией. Но оказывается, страх и эмпатия теснейшим образом связаны: эмпатия возникла в глубокой древности, распространена повсеместно, а страх лишь ее разновидность. Удивляться тут нечему. Эмпатия – это способность совпадать с другими по эмоциональному состоянию. Вот, например, одна птица чего-то испугалась, и вся стая срывается с места. Это называется «эмоциональная заразительность». Детский плач заставляет родителей переживать, и это тоже эмоциональная заразительность. Чтобы уловить чужое страдание или тревогу, головной мозг должен выстроить эмоциональное соответствие. В этом сопереживании и состоит эмпатия. Кто-то рядом с вами испугался, и страх передался вам – это эмпатия. Кто-то зевнул, и вы зеваете – опять эмпатия. А начало свое она берет от заразительного страха.
Так что это из ряда вон выходящее свойство на проверку оказывается вполне обыкновенным.
(Но не обязательно общечеловеческим: аутисты, например, не способны «считывать» эмоции окружающих.)
Согласно последним исследованиям, годовалый ребенок, собака или кошка пытаются сопереживать «выбитому из колеи» члену семьи, который рыдает, всхлипывает, страдает. Они подходят и кладут голову ему на колени. У людей и человекообразных отмечаются схожие реакции на изображения, несущие эмоциональную нагрузку: меняется работа мозга и периферических терморецепторов кожи. Когда поток фотографий показывают настолько быстро, что человек не в состоянии осознанно и вдумчиво реагировать, у него все равно меняется выражение лица. Отсюда вывод: эмпатия возникает автоматически. Ничего обдумывать не нужно. Мозг мгновенно выстраивает эмоциональное соответствие, а затем извещает хозяина об эмоции.