Во время игры животным необходимо знать, что за ними никто по-настоящему не гонится и всерьез не нападает. Эмпатия, братцы! Требуется смекнуть, что тебя приглашают поиграть. Эмпатия! В постоянном «бей-беги» нужно оттачивать умение переключаться с позиции уязвимого понарошку на позицию беззлобно атакующего. Я это каждый день замечаю у своих собак, Чули и Джуда, которые обожают энергичные потасовки, где есть место и оскаленным зубам, и рычанию, но «сдаются» они – показывая брюхо, припадая к земле, зализывая воображаемые раны – по очереди. Они друзья до гроба, поэтому между ними существует доверие и понимание.
Совместные песни, пляски или молитвенные бдения, походы с друзьями на концерты или на футбол – тела синхронно движутся, а мозг каждого воспроизводит то, что мы видим в других, создавая тем самым эмоциональное приближение, никогда не достигающее искреннего разделения чьих-то чувств, потому что каждый способен на чувства только внутри самого себя. Так мы добиваемся максимально возможного для себя единения. Нам не дано увидеть красный цвет глазами другого человека, послушать «Кашмир» группы «Лед Зеппелин» чужими ушами или оценить, как другому на вкус фасолевый суп. Но эмпатия постоянно побуждает нас мериться ощущениями и создавать внутри себя их реплики. Можно разыгрывать в глазах родных и близких спектакль под названием «Вот то, что я сейчас чувствую», хотя на самом деле наш мозг, захлебываясь, твердит: «Ты это чувствуешь? А я тоже!!!» И все. Больше ничего. Но больше ничего и не надо, потому что это замечательно!
Эмпатию часто путают с сочувствием или состраданием, но это не синонимы. Давайте, говоря о способности чувствовать за других, сразу определимся с диапазоном: эмпатия – это сопереживание текущему эмоциональному состоянию другого, это разделение с ним того, что он чувствует. Ты боишься – я тоже боюсь. Тебе весело – и мне тоже. Тебе грустно – я тоже грущу. Сочувствие – это забота о том, кому сейчас плохо. Эмоционально мы себя с ним не идентифицируем, это все-таки состояние «над схваткой». «Светлая память», – говорим мы человеку, похоронившему прабабушку. Это не наше общее горе, мы не сопереживаем, но мы сочувствуем.
Сострадание – это сочувствие, помноженное на стимул к действию: я вижу, как ты мучаешься, и хочу помочь, думаете вы и покупаете нищему на улице сэндвич или подписываете петицию в защиту китов. Разумеется, все три слова – «эмпатия», «сочувствие» и «сострадание» – обозначают взаимосплетение чувств. Но если под состраданием понимать желание облегчить муку другого, то слонихе, защитившей заплутавшую в лесной чаще старуху, доступны эмоции и действия по всему описанному выше диапазону: от эмпатии через сочувствие к состраданию и действенному добру.
Джейн Гудолл писала, что не умеющие от природы плавать шимпанзе и бонобо, оказавшись в вольерах, окруженных оградительными рвами с водой, порой «предпринимают героические усилия», спасая утопающих. Так, взрослый самец утонул, пытаясь вытащить из воды свалившегося туда малыша. Однажды такой ров спустили, чтобы почистить, а потом его снова надо было наполнить. Служители открыли краны, как вдруг перед окном служебного помещения появился верховный самец. Он бешено размахивал руками и громко орал, чтобы привлечь внимание. Оказывается, несколько молодых бонобо, спустившихся в ров, когда в нем не было воды, теперь рисковали захлебнуться, потому что самостоятельно выбраться не могли. Самого маленького из них старый самец успел вытащить.
Крысы будут спасать угодившую в западню товарку. Даже когда в одном лабораторном ящике для них была устроена ловушка, а в смежном лежал шоколад, они сперва вызволили угодившую в ловушку пленницу, а потом все вместе принялись за лакомство. Так что эмпатия у крыс перешла в сочувствие, потом в сострадание и, наконец, в бескорыстие. Помощь ближнему впоследствии может окупиться, и мозг присуждает себе дозу окситоцина в качестве награды за хороший поступок. Вот почему творить добро приятно. Бескорыстная помощь друзьям сродни страховому полису. На всякий пожарный лучше заплатить страховой взнос, даже если суммой покрытия воспользоваться не придется, ведь чем черт не шутит. Если ты крыса, то крыса, которую ты сегодня освободил, когда-нибудь тебе отслужит. Если нападут хищники, а вас двое, то шансы, что сожрут именно тебя, сокращаются наполовину, а шансы заметить недруга и сорвать тем самым нападение возрастают вдвое.
Но польза не есть мера всех вещей. Доброта порой стирает межвидовые границы и становится трансцендентной. В одном английском зоопарке самка бонобо поймала скворца. Когда служителю удалось уговорить ее выпустить птицу, она вскарабкалась на вершину самого высокого дерева, обхватила ствол ногами, чтобы обе руки были свободны, осторожно расправила скворцу крылья и потом подбросила его высоко в воздух, чтобы он полетел. А вдруг в этот момент она сопереживала скворцу и представляла себе, каково это – летать под облаками?
Конкретные «почему?» и «для чего?» в проявлениях слоновьей эмпатии и сострадания до сих пор остаются без ответа. Мы не можем узнать, что они чувствуют, а вот они это знают. Возможно, слоны стремятся ухватить более глубинное понимание жизни и смерти, которое от них ускользает. Но и нам его никак не ухватить. Возможно, мы не одиноки в стремлении выйти за пределы логики и здравого смысла, чтобы наш вполне зрелый мозг попытался осмыслить немыслимое. Возможно, как и нам, им просто интересно. Тогда должны быть и другие, которым тоже интересно.
Мне – интересно. Любопытство свойственно большому количеству животных, и человеческое любопытство – предтеча интереса, который, в свою очередь, есть предтеча духовной жажды, а та, в свою очередь, есть предтеча знания. Знание стремится постичь бытие. И это постижение будет вечным.
Горе горькое
Их возвращение Синтия Мосс видела своими глазами. Терезия лишилась половины бивня. Может, отстрелил кто, а может, отломился, когда она поднимала ослабевшего члена семьи, которого уже не держали ноги. Тристы не стало. Венди тоже. Таня вернулась с тремя нагноившимися ранами от пуль: в левом плече, за левым ухом и в крестце. Она без конца присыпала раны пылью и дотрагивалась до них хоботом. Молока в ее ссохшейся груди почти не было, но сынок, которого еще надо было кормить, держался молодцом. Он мигом научился есть твердый корм.
Синтии пора было ехать, но Таня подошла к ее лендроверу и встала перед окном, глядя на нее. Растроганная Синтия с жалостью смотрела на слониху. Она понимала, что Таня пытается поделиться с ней своей болью, но помочь ей никто не мог.
Таня поправилась сама, ее сын выжил. Внезапно отлученный от материнской груди осиротевший слоненок Венди тоже выжил под опекой своей тетки Виллы. Терезия дожила до шестидесяти двух лет.
С того момента, как Терезия появилась на свет в 1922-м, мир сильно изменился. На ее веку он наполнился людьми и новыми машинами. Она жила и понятия не имела о Великой депрессии, Второй мировой, фашистских концлагерях и Хиросиме, равно как и об ужасах, творившихся в Бирме, Корее, Камбодже, Вьетнаме; об уму непостижимой экспедиции астронавтов, долетевших на своем «Аполлоне» до той самой Луны, при свете которой она бродила по саванне; об эре свинга, джаза и рок-н-ролла; ее не коснулось движение борьбы за гражданские права и права женщин; прошелестела мимо «Безмолвная весна»[18] с ее экологическим пафосом. Во время холодной войны она нежилась под жарким солнцем африканских тропиков и нимало не поддерживала Нельсона Манделу в его борьбе за освобождение коренного населения страны, в которой перебили практически всех слонов. По временной оси все эти события, потрясавшие мир, совпали с ее жизнью, и Терезия вступила в фазу зрелости с ее ровным устойчивым ритмом. Она была старейшей особью во всей популяции саванных слонов, когда в ее тело вонзились три копья масаи. Раны нагноились, началось заражение крови, и через две недели она умерла. Ей было шестьдесят два года.
Сегодня мало кто из слонов доживает до такого возраста. Чтобы уцелеть, слоны должны отбросить привычный уклад и знания – по сути, культуру, – которая всегда лежала в основе их жизни: древние маршруты кочевий, передающиеся из поколения в поколение тропы к источникам воды и пищи, стремительно оскудевающим под натиском и вмешательством человека.
Детство Терезии прошло в более просторном мире.
– Тогда было множество наполненных зеленью, залитых солнцем дней, – вспоминает Синтия, – и Терезия вместе с другими малышами гоняла по саванне через высокие травы, безудержно трубя, издавая бешеные вибрирующие звуки: голова запрокинута, уши плещут по ветру, распахнутые глаза светятся озорством.
Конечно, бывали и худые времена, бывали и засухи, и падеж, но такова жизнь, и, несмотря на тощие годы, она могла продолжаться еще миллион лет. Но сегодня для слонов вероятность принять смерть от руки человека куда выше, чем шанс погибнуть по любой другой причине.
Слоны умирают. Все мы смертны. Есть те, кто оплакивает своих усопших. Слоны из их числа, из породы «одушевленных» животных, для которых в выживании семьи ключевую роль играют память, навыки и руководство, то есть индивидуум, который все это обеспечивает. Поэтому уход одного – потеря для остальных. И они это демонстрируют.
Слонам как-то включили запись голоса умершей слонихи. Звук шел из динамика, спрятанного в зарослях. Что творилось с семьей! Они не находили себе места, искали ее, трубили. Дочь потом продолжала звать ее еще много дней. Больше исследователи таких жестоких экспериментов не проводили.
Реакция слонов на смерть признается «наиболее труднообъяснимой». Они всегда реагируют на останки слона. Отмечались случаи реакции и на человеческие останки. А вот останки или кости других животных они игнорируют.
Джойс Пул пишет: «Страшнее всего их молчание. Единственный доносящийся звук – шелест воздуха, вырывающегося из хоботов, которыми они обследуют мертвое тело своей товарки. Кажется, в эту минуту умолкают даже птицы». Вики не раз доводилось видеть подобные сцены, от которых, по ее словам, «сердце останавливается». Слоны осторожно вытягивают хоботы и бережно дотрагиваются ими до туши словно в поисках какой-то информации. Гибкие концы хоботов гладят нижнюю челюсть, бивни, зубы – те участки головы, которые при жизни были на ощупь им больше всего знакомы и потому хорошо узнаваемы, ведь слоны касаются их, приветствуя друг друга.
Синтия рассказала мне про поразительную слониху, прозванную Большой Беззубкой. Она умерла своей смертью, и через несколько недель Синтия перевезла ее нижнюю челюсть в полевой лагерь. Так обыкновенно поступают ученые, чтобы определить возраст слона. Прошло несколько дней, и мимо лагеря проходила осиротевшая семья Большой Беззубки. На земле были разложены несколько десятков челюстей, но слоны подошли именно к ее останкам. Они стояли над ее костями. Они трогали их. Потом все двинулись дальше, кроме одного слона. Вся семья ушла вперед, а он еще долго переворачивал челюсть и все гладил ее хоботом, словно лаская. Это был Бутч, семилетний сын Большой Беззубки. О чем он думал? Вспоминал лицо матери? Представлял себе ее запах? Слышал звук ее голоса? Ощущал прикосновение?
Сегодня люди не дадут бивням мертвого слона лежать без дела. Но в 1957 году Дэвид Шелдрик описывал «странный обычай слонов перемещать бивни своих усопших». Он упоминает «множество случаев», когда слоны добрый километр тащили куда-то бивни весом чуть не пятьдесят килограммов. Иэн Дуглас-Гамильтон как-то переложил останки слона, подстреленного местным крестьянином, в другое место. Вскоре туда пришла знакомая семья слонов. Почувствовав запах, они развернулись и осторожно приблизились к костям, вытянув качающиеся вверх-вниз хоботы и выжидающе насторожив уши. Никому не хотелось дотрагиваться до останков первым. Сгрудившись, семья принялась за пристальное обследование и тщательное обнюхивание костей. Некоторые они покачивали и бережно переворачивали ногами. Какие-то перекладывали и роняли, пытаясь сложить вместе. Что-то пробовали на вкус. Несколько слонов по очереди ворочали череп. В опознании принимала участие вся семья, и многие кости они перенесли на другое место.
Джорджу Адамсону пришлось однажды застрелить слона, который вломился в сад местного чиновника. Жители деревни освежевали тушу, а скелет оттащили за километр и бросили. Той же ночью слоны вернули лопатку и бедренную кость на место смерти своего товарища.
Иногда они забрасывают мертвых землей и ветками. Насколько я знаю, это единственные животные, у которых есть примитивный ритуал погребения. Известны свидетельства таких же действий, которые слоны проделывали с человеческими останками.
Охотники во время сафари подстрелили крупного слона, и его товарищи обступили тело. Вернувшись через несколько часов, люди обнаружили, что слоны не только прикрыли его землей и листвой, но и залепили глиной зиявшее в голове пулевое отверстие.
Ведомо ли им понятие смерти? Предчувствуют ли они уход? Всего несколько лет назад в замечательном кенийском Национальном парке Самбуру давно хворавшая слониха-матриарх по имени Элинор рухнула на землю. Грейс, матриарх другой семьи, поспешила к ней на помощь. Из ее височных желез от волнения струился секрет. Она смогла поставить подругу на ноги, но через какое-то время Элинор рухнула опять. Грейс отчаянно пыталась снова поднять ее, но безрезультатно. Грейс не отходила от нее ночь напролет. Эта ночь стала для Элинор последней. На следующее утро слониха по имени Майя принялась покачивать тело Элинор. Так прошел второй день, а на третий проститься с ней пришли члены ее семьи, члены еще одной семьи, слониха Майя, с которой они всю жизнь дружили, и конечно же Грейс. Прошла неделя, и семья Элинор опять вернулась к своему матриарху. Они простояли над телом полтора часа. Рассказывая мне об этом случае, Иэн Дуглас-Гамильтон несколько раз повторил слово «горе».
Способны ли слоны горевать? И как мы можем узнать об этом? После смерти слоненка мать порой на долгое время впадает в уныние и понуро бредет на отдаленном расстоянии от семьи. Когда слониха Тони принесла мертворожденного слоненка, она не отходила от тельца. Под палящим зноем не подпускала к нему львов, пытавшихся его растерзать. Так она простояла четыре дня.
Иногда слонихи переносят захворавших или мертвых слонят на бивнях. В Амбосели они почти полкилометра тащили погибающего недоношенного детеныша до укромной сени густой пальмовой рощи. Известны случаи, когда человекообразные обезьяны, бабуины, и дельфины не могли расстаться с умершими малютками и таскали их с собой по несколько дней. Спрашивается: испытывает ли мать при этом горе или тащит за собой мертвого детеныша, как тащила бы живого? Ответ: ни слоны, ни дельфины не переносят здоровых детенышей. Значит, мы имеем дело с чем-то совсем другим.
В сентябре 2010 года в прибрежных водах острова Сан-Хуан[19] была замечена косатка, шесть часов поддерживавшая на плаву мертвого детеныша. Если бы самка воспринимала смерть сугубо рационально, она бы попросту бросила мертвое тело. Но ведь люди тоже просто так не бросают мертвых младенцев, потому что в нашей парадигме существует понятие «смерть» и мы знаем, что такое горе. Нас связывают прочные узы, и отпустить ближнего нам нелегко. Но их тоже связывают прочные узы. Возможно, отпустить ближнего без боли им так же трудно.
Несколько лет назад на Лонг-Айленде[20] море выбросило на берег полуживого детеныша кита-горбача. По возрасту ему еще полагалось находиться на молочном вскармливании. Мардж Уински, смотрительница маяка в Монтоке, находящемся в двадцати четырех километрах от Ист-Хемптона, где на пляже обнаружили несчастного китенка, рассказывала мне, что всю следующую ночь слышала «трагические вопли китов», находившихся вдали от берега.
Мутные воды Атлантики и тигровая акула навсегда разлучили Луну, самку большелобого продельфина, с ее детенышем, которому было несколько дней от роду. Об этом Дениз Херцинг писала так: «Я не слышала более отчаянного материнского крика». Когда содержащийся в неволе дельфин Спок неожиданно умер, его неразлучная спутница дни напролет лежала на дне дельфинария, словно погруженная в летаргию, поднимаясь на поверхность только чтобы вздохнуть. Прошла неделя, прежде чем она снова начала есть и общаться с остальными. По словам Маддалены Беарци[21], «самка дельфина, потерявшая детеныша, в своем горе может искать уединения, она прячется, но в этот период остальные члены стаи не забывают ее, а словно бы приходят проведать, как принято у людей приходить с соболезнованиями к тем, кто перенес утрату».