Нужно было прыгать, я поторопился и неудачно ударился локтём о стойку, да так что в глазах всё побелело. Держась за локоть, я вышел из-за кровати и сел на край другой, той, что вчера была занята моим единственным знакомым, хоть мы и не обменялись ещё именами. Он сам, к сожалению, всё не появлялся, а в одиночку одной рукой нечего было и думать, чтобы вернуть всё как было.
К хохоту добавлялись всё новые голоса, но я не следил за происходящим, сидел, закрыв глаза и обхватив больной локоть другой рукой. Вдруг кто-то опустился рядом на койку, положил на меня свою лапу и, похлопывая по плечу, поинтересовался:
– Друг, как это тебе удалось?
Все голоса тут же начали смолкать и почти в тишине, не открывая глаз, я промолвил, как я сейчас понимаю, совершеннейшую глупость:
– Хотел выглянуть в окно, чтобы на улицу посмотреть.
Кто-то гоготнул, но перед тем, как спальня потонула в общем хохоте, я услышал ещё один вопрос:
– А что ж ты через дверь не выглянул, мотылёк ты наш?
Пока стены сотрясались от хохота, мой собеседник хранил молчание, лишь всё так же легонько похлопывал меня по плечу. Не то, чтобы это очень уж раздражало меня: я просто сидел с закрытыми глазами, придерживая ноющий локоть и гадал, когда же это всё уже закончится. Но меня ждал новый вопрос:
– В карты играешь?
Я помотал головой – понятия не имел, что это значит. Однако, отставать от меня мой собеседник явно не собирался, и следующий вопрос всё-таки заставил меня открыть глаза и посмотреть на него:
– Научить?
Я ещё только раздумывал даже не над ответом, а над самим вопросом, а к моим ногам уже поставили первый табурет, начали поднимать упавшую кровать и завалившуюся вторую, а из трёх добавившихся табуретов вместе с первым получился довольно широкий столик.
Мой собеседник оказался примерно одного со мной роста, но какой-то чересчур худосочный: небольшая голова была водружена на узкие плечи и слегка ссутуленную спину. Сначала мне показалось, что голова кажется маленькой из-за его необычно короткой стрижки – волосы были короче длины ногтя, но позже я понял, что первое впечатление не было ошибочным, голова действительно была несколько меньше, чем у всех остальных, довольно нелепо смотрясь на его вполне длинном теле, однако же, нельзя было сказать, что, например, нос или глаза как-то особенно выделялись: голова была правильной, просто чуть меньшей, чем обычно.
Видимо, я слишком долго смотрел на него, поэтому он убрал с моего плеча руку, хлопнул другой по табурету, провёл над ним ладонью и объявил:
– Вайтвальтер!
III
Моим глазам предстали небольшие, одинакового размера листочки с тёмной поверхностью, сильно поцарапанной, видимо, от частого употребления.
– Бери три, – сказал мой новый знакомый. Я взял три с самого края. Листочки оказались довольно плотными, будто бы были сделаны из кожи, но очень тонкой, или бумаги, но очень толстой – я раньше никогда не встречал такую бумагу. С обратной стороны на листочках оказались фигурки, одинаковые на каждом листочке, но отличавшиеся от фигурках на других. Количество фигурок тоже не совпадало: на одном листочке было 7 стрел, на другом 4 щита, на третьем же были изображены следы лап в количестве 5 штук.
– Теперь считай.
Я догадался, что нужно пересчитать все фигурки, довольно быстро, как мне казалось, справился с этим и объявил:
– Шестнадцать!
Кто-то гоготнул, остальные тоже оживились, но тот, кто учил меня игре, был предельно серьёзен и снисходителен:
– Хорошо, только в следующий раз оставь эти знания при себе. И старайся никому не показывать свои карты. Итак, тебе нужно набрать 21 знак. Есть шесть разных семей, но в этой игре они не важны. Ну то есть не важно, какая именно семья. У каждой семьи может быть самое большое семь знаков. Ты можешь брать сколько угодно карт, но если у тебя окажется больше, чем 21, то ты проиграл. Ты выигрываешь, если наберёшь больше меня. Играть может любой, кто поставит монету против моей. Но сначала давай научим тебя, тяни ещё карту смелее, ты же ничего не проигрываешь!
Я взял ещё карту, там снова были лапы, но теперь их было только четыре. Я сосчитал, что у меня теперь 20 знаков и понял, что если не вытащу карту больше, чем с одним знаком, то проиграю, однако, мне было интересно, какие же ещё могут попасться картинки, и я взял ещё одну. На ней была изображена одна большая фигура, с равными сторонами, но не квадратная, а вытянутая, ещё несколько тонких линий разрезали фигуру сверху до низу, переламываясь в середине. Я некоторое время завороженно смотрел на тёмную фигуру, а потом показал её всем и спросил:
– А что это… нарисовано?
– Это кристалл, семья учёных.
– Ааа… Получается, это один кристалл, да?
– Ну да.
– Ну тогда я выиграл, у меня 21.
– Вообще-то ты выигрываешь, если у меня будет меньше… Ну или если я наберу больше, чем 21, – объяснил учитель карт. – Но ладно, давай попробуем ещё раз, я вижу, ты быстро учишься.
Он собрал с табурета карты, я отдал свои, некоторое время он их перемешивал, перекладывая часть из одной руки в другую, таким образом, что увидеть значки на картах было невозможно, потом протянул мне руку, в которой лежали все карты одной ровной кучкой. Я взял три карты сверху, он почему-то глубоко вздохнул, положил оставшуюся кучку на табурет и сам взял три карты.
На всех трёх картах, оказавшихся у меня, было по три значка: 3 стрелы, 3 щита и 3 кубка. Я решил, что кубками обозначается семья виноделов, и потянулся, чтобы взять ещё сразу две карты, но оказалось, что две карты сразу брать нельзя: полагается делать это строго по очереди, чтобы каждый из игроков успевал подумать. Мне такое объяснение показалось странным, но я всё-таки отпустил нижнюю карту, которая тут же отправилась моему противнику. У меня же оказалась карта с тремя лапами, означающая, видимо, семью погонщиков и я по-прежнему гадал, какая же семья будет шестой.
Вряд ли это могли быть кузнецы – я не представлял себе ни многочисленную семью кузнеца, ни значок, которым бы можно было обозначить так, чтобы не перепутать с другими: например, молот для этого совершенно не годился. Впрочем, я не оставлял надежды, что шестым видом значков будут всё-таки молотки, тогда я бы мог считать, что изображена семья кузнецов, хотя, вероятнее всего, это означало бы семью плотников.
Однако, на следующей карте я увидел трёх рыб. Ну, конечно, семьи рыбаков, наверняка, бывают очень многочисленны, не то что семьи кузнецов. На следующей карте было три кристалла. О семьях учёных я ничего не знал и даже не мог предполагать, чем они могут зарабатывать себе на жизнь, кроме преподавания. От отца я слышал, что какие-то учёные пытаются воздействовать на железо, чтобы оно не ржавело или было прочнее, но о том, что у них случаются удачные попытки, отец не упоминал ни разу.
Итак, у меня в руках было шесть карт по три значка на каждой, и мне не хватало как раз ещё трёх до 21. Мне было понятно, что три значка я уже не вытащу – все они были у меня в руках, – значит, мне нужно взять сначала два, а потом ещё один, но также я понимал, что, скорее всего, я вытащу что-нибудь от четырёх до семи. Одновременно с этим я был уверен, что 18 – это совсем мало, это верное поражение, и у моего соперника, наверняка, уже больше – вон он какой довольный сидит! Он тут же подмигнул мне и спросил:
– Ну что?
Я выдохнул, и, почему-то стараясь не глядеть на стопку карт, взял ещё одну, там оказалось две рыбины.
– Мне хватит, – произнёс довольный мой первый в академии учитель и так растянул губы в улыбке, что добрую половину его маленького лица теперь занимал один только рот.
Я был уверен, что он прекрасно знает, какие у меня карты: я стал догадываться, что все царапины на обратной стороне на каждой карте всё-таки разные, а поэтому можно выучить, какую карту берёт соперник. Назло ему я взял ещё одну карту и обнаружил на ней одну большую лапу.
– Двадцать один! – гордо объявил я и мой соперник тут же перестал улыбаться.
– Ладно, – объявил он, помолчав некоторое время, – играть ты уже научился, дальше играем только на деньги. Всех, кто не играет, прошу не мешать.
Тут же началась суета: кто-то садился поближе, кто-то забирался на кровать над нами. Я понял, что буду мешать и решил выйти из спальни проветрить голову.
Со стороны входа в наши спальни располагалось несколько невысоких хозяйственных построек, самой большой из которых была кухня, судя по запахам, доносившихся из каменного здания с широкой трубой. Дыма заметно не было, но стойкий запах еды не давал усомниться в том, что повар сейчас не дремлет. Я пожалел, что не захватил с собой на улицу вторую половину маминой лепёшки, и поспешил свернуть за угол во внутренний двор.
Со стороны двора у нашего здания тоже была лестница посередине, но уходившая не вниз, а на уровень выше. Однако, подойдя ближе я обнаружил, что под неё также уходили маленькие ступеньки на нижний уровень.
Любопытство тут же взяло надо мной верх, я спустился по особенно тёмным ступеням и заглянул в проём двери. Самой двери тут не было, комната же утопала в кромешной тьме, так что что-то разглядеть было решительно невозможно. Некоторое время я постоял, чтобы дать глазам привыкнуть, но ничего не изменилось, и тогда я решил шагнуть внутрь.
Под ногами как-то очень знакомо заскрипели друг об друга камни, и я сразу же понял, что стою на угле. "Не хватало только споткнуться и вымазаться в угольной пыли!" – подумал я и решительно стал выбираться из-под лестницы, но только когда уже шагал по дорожке между деревьев, вдруг понял, что там под лестницей топится печь, бока которой, обитые железом, я и наблюдал с другой стороны и в спальной. Обернувшись, я убедился, что над крышей как раз над лестницей, за которой, видимо, и располагалась печь, возвышается широкая каменная труба.
Отвернувшись от созерцания трубы, я заметил ещё одну интересную местную особенность: дорожка, проложенная между деревьев вела точно от крыльца одного учебного здания к другому. Я прошёл ещё немного вперёд, туда, где уже было заметно пересечение с другой дорожкой – и оказалось, что она также начинается от крыльца третьего строения и уходит в сторону дома книг, однако самого дома отсюда почти не было видно: на пути возвышалась мачта.
Кажется, в то время я ещё не знал этого слова "мачта", но, конечно, прекрасно понимал, что эта палка с парусом имеет самое прямое отношение к кораблям. Впрочем, самого паруса тогда я не разглядел, хотя их было там даже два – они были свёрнуты и привязаны к поперечным палкам, но тогда я не понял этого, хотя близко подошёл к самой мачте и ещё некоторое время ходил вокруг, рассматривая её с разных сторон.
Конечно же, я не упустил случая подойти к якорю и потрогать его за один из боков, гладкий, очевидно, от прикосновений многих других любопытных рук, подходил к огромному штурвалу и пробовал его вращать, как, видимо, и все другие, кто подходил к нему: были заметны многочисленные следы ремонта на деталях колеса, до которых в том числе можно было дотянуться, только подпрыгнув, а с одной стороны даже на тех, до которых дотянуться было невозможно, казалось, даже встав на голову кому-нибудь ещё.
С этой стороны у дома книг отсутствовали всякие ступени, но двери в количестве двух всё-таки имелись. Помнится, тогда я решил, что эти двери ведут на нижний уровень, но позже узнал, что дом книг не имеет нижнего уровня вовсе, а за дверями начинаются ступени, ведущие к широкой лестнице, по которой вчера с отцом мы и поднимались, чтобы меня записали в ученики.
Я ещё раз обогнул мачту, ведя по ней рукой, дивясь её гладкости и гадая, как на неё взбираются люди, постоял, глядя то вверх, то на расходящиеся в две стороны толстые верёвки, но не придал им никакого значения и направился по дорожке в обратную сторону.
С каждой стороны дорожки стояли лавочки со спинками, некоторые были совсем рядом или напротив друг друга, другие довольно далеко – ясно было, что раньше их перетаскивали, как хотелось, однако, сейчас все они пустовали, и я прошёл до самого дома учителей, так никого и не встретив.
Здесь деревья не заканчивались вдруг, уступая место вытоптанной земле до самых окон, как возле других зданий, но, наоборот, росли ничуть не реже, а некоторые и вовсе касались ветвями стен. Впрочем, для скамеек здесь тоже нашлось место, и на одной из них я и обнаружил своего первого знакомого.
Светлая короткостриженая голова его склонилась над раскрытой книгой так, что солнце пекло ему самую макушку, сам же он, по всей видимости спал. Я не знал, как поступить, и стал медленно подходить ближе, стараясь ступать бесшумно. Вдруг откуда-то слева раздался звон, похожий на звук удара молотом по железной болванке.
Стучали, видимо, где-то за зданием, судя по тому, что звук был сильный, но, долетая до меня, слышался слабее и повторялся несколько раз, ослабевая. Мой знакомый открыл глаза, посмотрел на меня и, когда звон повторился второй раз, захлопнул книгу, встал, и, на ходу пряча её в мешочек, сказал:
– Пойдём. Здесь отлично кормят.
– Послушай, а как тебя зовут? – спросил я, пытаясь подстроиться под его торопливый шаг.
– Здесь редко используют имена, – произнёс он так, как будто говорил "все, кто мог ходить, давно ушли отсюда". Некоторое время я раздумывал, шутка ли это, и не знал, что говорить, но он вдруг продолжил: – Только на уроках, да и то нечасто, – тут он впервые посмотрел на меня, и мы прошли так несколько шагов, глядя друг на друга, пока не настала пора сворачивать на перекрёстке.
Пока он смотрел на меня, я не знал, что и думать, я вообще не понимал его взгляда, сурового, но не изучающего, а будто бы уже наполненного всеми знаниями, до которых мне как до гор пешком. Но вот мы свернули, он снова глядел куда-то в землю недалеко от себя, и я вдруг подумал: "А ты-то откуда знаешь?!"
– А ты-то откуда знаешь? – тут же спросил я его.
– Ууууу, друг, – произнёс он всё тем же голосом, и, не отрывая взгляда от земли, положил мне руку на плечо. – Я, знаешь ли, – тут он начал похлопывать меня по плечу ладонью, – не одну дюжину дождей уже топчу здешние пески.
Закончив говорить, он снова направил на меня тяжёлый взор из-под нахмуренных бровей, но тут я сбросил движением плеча с себя его руку со словами:
– Послушай, мне совершенно не нравится это здешнее поведение, будто бы каждый может положить тебе руку на плечо и… – я задумался насчёт "и", а он тут же спросил:
– А кто это "каждый"? С кем это ты уже познакомился? – голос его изменился, да и взгляд стал совершенно другим: брови он хмурить не перестал, но в глазах появилась заинтересованность.
– Я не знакомился. Один долговязый учил меня играть… в карты.
– Ого, живо Крючок до тебя добрался, – несколько задумчиво произнёс он и вдруг с размаху хлопнул меня по животу мешком с книгой, так что я согнулся пополам, не столько от боли, сколько от неожиданности. – Лучше тебе со мной не связываться, если не хочешь неприятностей, – выпалил он прежним голосом, только чересчур громко.
Подняв голову, я понял, что его последние слова слышал далеко не один я: всё пространство возле лестницы заполнялось прибывающими на обед любопытными. Мой собеседник живо взбежал по ступеням и вошёл в дверь, я же распрямился, крикнул погромче "Вот сволочь!" и оглядел всех присутствующих:
– Надеюсь, кормят здесь лучше, чем общаются! – воскликнул я, вдруг решив сохранять бойкий настрой, и решительно зашагал к дверям, не обращая больше ни на кого внимания.
Остальные поступили так же, и в итоге в столовую я вошёл одним из последних. Тогда я, конечно, ещё не знал, что она называется столовой, да и всё, что происходило внутри было для меня удивительным.
Оказалось, что еду не подают на стол каждому, а, наоборот, каждый берёт свою еду сам, ставит на небольшую дощечку и несёт к столу, а после еды бросает грязные миску, чашку и ложку в специальный чан.